Они встретили Ирэн Фурнье. Она с двумя товарищами стояла под огромным плакатом, призывающим подписываться под протестом против перевооружения Германии. Среди рыночного шума и выкриков торговцев выделялся мужской голос, привлекавший внимание прохожих: "Сегодня в Западной Германии происходят выборы. Француженки и французы, протестуйте против создания нового вермахта!"
Какое им дело до вермахта, они счастливы.
- Милые мои, чего же вы не подписываетесь, - обратилась к ним какая-то женщина, протягивая карандаш.
- Уже подписали, - сказала Ирэн Фурнье. - Они входят в комитет.
Они постояли с Ирэн и предложили свои услуги, но ей не хотелось их задерживать, и она попросила Жака зайти на следующий день в помещение комитета и помочь ей. Жак был согласен на любую работу, лишь бы его не разлучали с Жаклиной.
- Кстати, - добавила Ирэн, - вы не видели моего мужа?
Луи Фурнье продавал "Юманите" у выхода с рынка. Жак познакомил его со своей невестой и купил у него газету. Заголовки сообщали о выборах в Германии и о предстоящем большом празднике в Венсене. Но что им до праздника, они счастливы.
Во вторую половину дня они пошли в маленькое кино и вернулись к ужину, но есть им не хотелось. Им было очень хорошо…
* * *
- Как весело было в Венсене, правда?
- Где?
- На празднике "Юманите". Мы вас искали, но там столько народу…
Жак вспомнил заголовок во вчерашней газете. Он ее даже не раскрыл… Сразу же после работы он отправился в комитет к Ирэн Фурнье. Она сидела в задней комнате кафе с Флери. Его попросили принять участие в подсчете собранных подписей и написать приглашения на следующее собрание комитета мира.
- Мы не были в Венсене, но зато посмотрели "Фанфан-Тюльпан", - ответил Жак.
- Вам понравилось?
- Это лучший фильм из всех, какие я видел за последнее время.
- Мы тоже нашли, что он очень хорош. Жерар Филипп дал свою подпись под протестом против ЕОС.
- Мой муж, - вмешалась Флери, - мне всегда говорил, что кино - это открытие, которое не уступает книгопечатанию, и в будущем оно заменит книгу. Умный был человек, правда? Бедняга.
Мадам Флери была та самая дама в черном, которую Жак постоянно встречал с Томасен. По ее словам, она была на десять лет старше века, и достаточно было провести с нею несколько минут, чтобы узнать всю ее жизнь; а ее жизнь длилась всего пять лет. Она рано потеряла родителей, была усыновлена крестьянской семьей. Детство и юность провела в деревне. Когда ей было двадцать лет, она познакомилась с одним землемером и вышла за него замуж. Он погиб в 1915 году в Шампани. В душе его вдовы лопнула какая-то пружина, Флери словно остановилась на одном месте, живя только воспоминаниями и думая все время о погибшем. Каждая мелочь напоминала ей о покойном, она заговаривала о нем по любому поводу и во всех своих поступках руководствовалась памятью о том, кто дал ей счастье. Она умерла бы с горя, если бы не ребенок. Его она воспитывала в преклонении перед отцом, дала ему образование, профессию, сделала из него человека, и вот этот человек в 1942 году был расстрелян немцами.
Новое горе, горе матери, потерявшей единственного сына, обрушилось на безутешную вдову и избороздило морщинами ее лицо, покрыло ее голову прекрасной сединой, вызывавшей всеобщее уважение. После окончания войны она поселилась в Париже, в квартире, где раньше жил ее сын. Его вдова вышла замуж, Флери не могла ей этого простить и отказывалась с нею встречаться. Только свидания с внучкой привязывали ее к жизни. Кроме Томасен, у нее не было друзей, но она охотно общалась с соседями, легко сходилась с людьми и каждому поверяла свое горе. Она не пропускала ни одного собрания комитета, хотя говорила, что все это ей ни к чему, так как последние две войны отобрали у нее все. Но муж и сын когда-то утверждали, что нужно думать и о других, о тех, у кого еще есть будущее…
Шарль Морен вошел в заднюю комнату кафе в тот момент, когда Флери, продолжая свой рассказ, говорила Жаку:
- Знаете, когда был убит Жан Жорес, мой муж тут же сказал: войны не миновать.
Морен был в радостном настроении. Он пожал руки присутствующим и спросил Ирэн:
- Луи не приходил?
- Нет, он на профсоюзном собрании.
- Он мне нужен. Я забегал к вам, и консьержка сказала, что ты здесь. Можешь ему передать…
Морен рассказал, что дело Беро будет рассматриваться в конце октября и комитет, образованный в его защиту в Дордони, вскоре организует в Бержераке большое открытое собрание.
- Понимаешь, это наделает шуму. Вильнуар уже подписал протест, и мы соберем еще подписи всех участников Сопротивления. Пораваль согласился председательствовать на митинге, будут выступать люди самых различных партий. Надо, чтобы Луи поехал…
- А почему именно он?
- Он был начальником Беро. Кроме того, он принимал участие в этом деле, и его вызывают в качестве свидетеля защиты.
Ирэн обещала Морену все рассказать мужу. Они еще поговорили о вчерашнем празднике и обсудили сообщения о германских выборах…
- Хорошие результаты? - спросила Флери.
- Не очень…
Жак, смущенный присутствием депутата, не принимал участия в разговоре и думал о Жаклине. Скоро она кончит работу, и он встретит ее у ресторана. День прошел спокойно. Клюзо не вызывал его к себе, и Жак уже начал надеяться, что Брисак не приведет в исполнение свою угрозу…
- Я спешу, - сказал Морен, - меня ждет Роз.
- Вчера мы ее видели издали у стенда Дордони, но подойти к ней не смогли.
- Нам пришлось закрыть в шесть часов, не хватало товара. Небывалое количество народа.
- Заходите завтра вместе с Роз. Луи будет дома.
- Хорошо, если меня ничего не задержит. Еще восемь подписей - и палата будет созвана.
Морен пожелал им удачи и ушел.
Роз приехала с мужем на праздник "Юманите" и, воспользовавшись случаем, поговорила о предстоящих родах с молодым доктором Симоненом, другом Жака Сервэ. Он работал под руководством одного крупного профессора, который после поездки в СССР решил применить метод обезболивания родов во Франции. Он ждал, когда соберет тысячу положительных результатов, чтобы сделать сообщение на медицинском факультете. Он уже приближался к этой цифре, и о новом методе заговорили. В газетах тоже стали писать о его работе, одни поощрительно, другие с насмешкой, третьи - их было большинство - с предубеждением. Эти споры еще не привлекли внимания широких масс, мужчин этот вопрос мало волновал, а женщины в общем относились к новому методу с недоверием. Роз не сомневалась в положительных результатах, и первое свидание с доктором Симоненом еще больше воодушевило ее.
- Все в порядке. К концу года я должна буду приехать на первые занятия. До этого я раза три покажусь доктору, но это я могу сделать и в Перигё.
- А где ты будешь рожать?
- В Париже, конечно. Пока что этот метод применяется только в поликлинике металлистов с красивым названием "Васильки". Я уже записалась.
Шарль Морен невольно улыбнулся.
- Я вижу, ты не теряешь времени. Ведь тебе осталось еще шесть месяцев.
- Они ежедневно получают массу заявок, и не только от женщин нашего круга. Доктор Симонен работает в клинике шестнадцатого района - по этому методу рожают и богатые пациентки. Они беспрекословно слушаются его, не хуже простых работниц. Им это стоит несколько дороже, вот и все.
- Ну, ты довольна?
- Мне очень хочется, чтобы все произошло поскорее.
Утомившись от поездки, от праздника в Венсене и всяких дел в городе, Роз рано легла и принялась вязать крошечные шерстяные башмачки, но когда вошел Морен, она сидела на кровати, уронив вязанье на колени, и плакала. На ночном столике маленький радиоприемник передавал тихую танцевальную музыку…
- Дорогая моя, что с тобой?
- Ничего.
- Ты больна? - взволнованно расспрашивал ее Морен. - Тебе нехорошо? Ведь ты была такой веселой, когда мы с тобой расстались!
- Я здорова, но просто боюсь.
Шарль обнял ее.
- Ведь все в порядке. Держу пари, что будет мальчик, я уверен.
- Вот в том-то и дело. Только что по радио сообщили окончательные результаты: в Германии реваншисты получили большинство голосов.
XIII
Последнее собрание комитета мира превзошло все ожидания Ирэн Фурнье - присутствовало около сорока человек и среди них восемь новых членов. Правда, председательствовал профессор Ренгэ.
Как только он вернулся в город после каникул, Ирэн и Леон Бурген отправились к нему. Это было через неделю после германских выборов.
- Партия Аденауэра получила пять миллионов голосов, - сообщила Ирэн, - и большинство мест в парламенте.
В ответ профессор пожал плечами и, к удивлению своей собеседницы, сказал:
- Таких результатов и следовало ожидать, немцы в основном хотят добиться воссоединения государства, поэтому они голосуют за сильнейшую партию. Я бы даже счел, что ЕОС может удержать их в разумных рамках, если бы дело было только в этом.
С его точки зрения, основным в германском вопросе было воссоединение Западной и Восточной Германии, в то время как, судя по заявлению, сделанному Аденауэром накануне выборов, речь шла уже не о воссоединении страны, а об освобождении восточной территории…
- Это угроза новой войны в Европе, наподобие той, которая была в Корее.
Леон Бурген, вспомнив о доводах, которые приводились на собраниях комитета, вставил:
- Возможно, они не решатся напасть на восточную часть и скорее всего начнут с запада, как это было в тридцать девятом году, то есть с Франции.
- Да, молодой человек, это не исключено. Во всяком случае, если соглашения будут ратифицированы, благоразумие подсказывает нам быть готовыми к обороне. Итак, до разоружения нам еще очень далеко, не правда ли?
Профессор был рьяным приверженцем разоружения. Он согласился стать председателем комитета лишь после того, как убедился, что сторонники мира стоят не только за запрещение атомного оружия, но и за всеобщее разоружение. Руководствуясь этими же соображениями, он поддерживал и кампанию против ЕОС.
Ирэн опасалась, что многое в рассуждениях профессора будет непонятно слушателям. Но она ошиблась. Профессор заранее подготовил свое выступление. Говорил он медленно, словно читал лекцию:
- Если ЕОС будет ратифицировано, очень скоро на Рейне возникнет новая армия. Нас-то уверяют, что она создается для защиты Европы, а вот по ту сторону Рейна уже возникают завоевательские замыслы… Гитлер готовился к войне всего пять-шесть лет. В наше время сроки могут быть еще короче… Если гонка вооружений продолжится, что будет с нами? Не лучше ли, пока еще не поздно, преградить ей путь?
Флери нагнулась к Томасен.
- Как он понятно объясняет. Вот и мой муж так разговаривал со мной.
После профессора слово взял аббат Дюбрей. Он сделал, как он это назвал, краткий обзор международного положения: атомная бомба еще не пущена в ход, но и не запрещена. Американцы встретились с китайцами в Паньмыньчжоне, но в то же время Соединенные Штаты по-прежнему не хотят признать Китай. Война кончилась в Корее, но продолжается в Индокитае…
Жак, пораженный осведомленностью аббата, внимательно следил за его путешествием вокруг света, но растерялся, когда тот перешел к выборам в Федеративной Республике Германии. Все же из слов аббата он уловил, что немцы, как и французы, против перевооружения, но правительства обеих стран не намерены с этим считаться. Аббат пришел к одинаковым с профессором выводам: надо немедленно принять меры, чтобы сорвать ратификацию боннского и парижского соглашений, воспрепятствовать созданию ЕОС…
Ирэн Фурнье сделала отчет о ходе кампании по сбору подписей. "До сих пор, - сказала она в заключение, - мы собирали подписи где попало: на улице, на рынке, по соседям… Теперь нужно заняться этим более организованно, заставить высказаться каждую семью. Для этого есть один только способ: обходить дом за домом…"
Профессор Ренгэ горячо поддержал это предложение.
- Надо спорить, убеждать, - сказал он. - Вы не можете спорить на улице с прохожими, значит, подписывает только тот, кто и так уже убежден в нашей правоте. Ну а как же быть с остальными? С колеблющимися? С теми, кто проходит мимо, не останавливаясь? Вот их-то и необходимо повидать дома…
Огюст Пибаль ликовал - наконец-то признали, что он прав.
- Нужно поступить, как я говорил, организовать бригады для сбора подписей и ходить из дома в дом, из квартиры в квартиру… А пока что это делают только несколько человек.
И в самом деле, до сих пор этим занимались одни и те же люди. Леон Бурген и Пибаль посвящали обходу домов несколько часов по утрам. Томасен действовала среди лавочников. На Ирэн в основном лежал рынок… Эта четверка дала обязательство продолжать свое дело, но нужны были помощники.
Первой среди добровольцев записалась Флери. Правда, она не могла ходить по этажам, но предложила посетить несколько семей и отказалась от посторонней помощи. Кстати, она уже приступила к делу и просила это отметить.
Обе девушки, которых Жак уже видел на предыдущих собраниях, о чем-то пошептались, и одна из них заявила:
- Мы бы пошли, но только не одни.
- Боитесь? - спросил Пибаль.
- Как-то ноги подкашиваются при мысли, что надо постучаться в дверь к незнакомым.
- Ничего, мы вас поддержим с двух сторон, пока вы будете подниматься по лестнице.
Все рассмеялись.
Записались еще двое. Один из них впервые пришел на собрание. Второй, старый член комитета, поставил условие, чтобы его не посылали к жителям улицы, на которой он живет, так как его все знают.
- Тем лучше, тебе же будет легче, - сказал Пибаль.
- Нет, мне это может повредить на работе.
Никто не стал настаивать.
Ирэн записывала добровольцев и наблюдала за теми, кто еще колебался.
- Больше нет желающих? А ведь у нас сегодня много молодежи.
- Запишите меня, - сказала Жаклина.
Жак, которому и без того уже было не по себе, похолодел.
- Только я тоже не знаю, как за это браться, включите меня в бригаду, - попросила Жаклина.
Леон Бурген поспешно предложил свои услуги.
- Мадмуазель, я вас буду сопровождать.
Аббат Дюбрей сказал, что его, как члена руководства национального движения за мир, почти каждое воскресенье посылают в провинцию, но в свободное время он охотно будет принимать участие в работе бригады. Алжирец Абдераман взял на себя обязательство собрать подписи среди своих соотечественников, живущих в одном с ним районе Парижа. Он с ними был знаком.
- Запишите меня, - попросил Жак.
- Можно подумать, что его отправляют на бойню, - прошептал Пибаль на ухо соседу.
* * *
Шел дождь. Жак видел в этом плохое предзнаменование. Он долго не мог заснуть и поэтому проспал. Всю неделю его мучила мысль о предстоящем предприятии, в котором он с большой неохотой согласился принять участие. При Жаклине он держался спокойно, самоуверенно, словно ему все нипочем, но на душе у него было тревожно.
А тут еще Жаклина, ничего не утаивая, поделилась с ним своим беспокойством и этим усилила его волнение. Она рассказала, как в детстве сопровождала мать в походах по квартирам, но тогда у них была совсем иная цель: они собирали деньги на пострадавших от войны, на организацию праздника в квартале, на стачечников. Тогда было другое дело: люди ее знали, кроме того, она была девочкой… Теперь же предстояло просить совершенно чужих людей подписать протест и в случае необходимости переубеждать их. Вот с этим она боялась не справиться.
- Ладно, видно будет. Правда, я много узнала на этом собрании, но вот изложить все это… Ну ничего, ты мне поможешь…
Жака не так страшил сам разговор, он почти ежедневно обсуждал все эти вопросы со своими товарищами по работе, но он не знал, с чего начать. Кроме того, по правде говоря, ему было стыдно ни с того, ни с сего врываться к чужим людям. Он находил это унизительным, словно он нищий и просит милостыню…
Он и Жаклина по воскресеньям были заняты на работе, и у Жака мелькнула было надежда, что из-за этого они не будут включены в бригады и кончатся все его тревоги. Но Леон Бурген отрезал им путь к отступлению.
- Когда вы оба свободны?
- По четвергам.
- Великолепно. В четверг у меня лекции с одиннадцати часов; мы сможем отправиться пораньше. В нашем распоряжении будет все утро.
Они условились встретиться в восемь часов утра в том же кафе, где обычно проводились собрания комитета. У Жака не оставалось времени, чтобы зайти в гостиницу за Жаклиной, и он отправился прямо в кафе, надеясь в душе, что из-за отсутствия Жаклины Бурген отложит всю эту затею до другого раза. Но они оба оказались на месте и беседовали у стойки. С пластмассового плаща Жаклины стекали ручьи, по-видимому, она только что пришла.
- Ты уже здесь?
- Хорошо, что я не стала тебя дожидаться, - рассмеялась Жаклина.
- Я проспал.
- Не страшно, - сказал Бурген, - у нас еще много времени. Кстати, можно я тебе буду говорить "ты"?
- Конечно, - ответил Жак и тут же в подтверждение своего согласия сказал:
- Ты что будешь пить?
- Кофе.
- С чем?
- Просто кофе.
- А ты, Жаклина?
- То же самое.
Жак непринужденным тоном заказал:
- Три стакана кофе и рюмку коньяку.
- Это ты для храбрости? - спросил Леон.
- В такой дождь необходимо согреться. А ты в самом деле ничего не хочешь?
Леон Бурген отрицательно покачал головой и изложил план дальнейших действий.
- В общем нечего мудрить, давайте прямо начнем с того конца улицы, который подходит к Люксембургскому саду. Главное, вести себя естественно. Бывает, что консьержка спрашивает тебя, куда ты идешь. Надо назвать фамилию одного из жильцов и спокойно подняться по лестнице.
- А как же мы узнаем фамилии?
- У меня уже несколько фамилий записано, я их взял из избирательных списков.
Да, Бургена ничем не собьешь с толку. Он был маленького роста, курносый, с живыми, хитрыми глазами. Внешне и по своему характеру очень похож на Огюста Пибаля, но моложе его и, как студент, гораздо образованнее. Кроме того, они были разного происхождения. Мать Бургена торговала церковной утварью в лавочке рядом с церковью Сен-Сюльпис, да и сам он в ранней юности был членом общества христианской молодежи. Вовлек его в комитет мира аббат Дюбрей. Бурген сразу развил большую деятельность, принимал горячее участие во всех обсуждениях и, по мнению Жака, был даже слишком предприимчивым, особенно с девушками. Но, во всяком случае, несмотря на то, что ему было всего девятнадцать лет, у него был большой опыт работы. Огюст Пибаль, разбиравшийся в этом деле, считал, что он мастерски собирает подписи по квартирам. В присутствии Бургена Жак почувствовал себя увереннее. Он взял Жаклину под руку, и они вышли на улицу вслед за Бургеном.
Они молча зашагали под дождем и остановились в конце одной из улиц, у самого Люксембургского сада. На углу возвышался дом с балконами, к нему примыкал более скромный дом, судя по внешнему виду, и Бурген, как генерал, выбирающий поле для битвы, остановил свой выбор на нем.
- Для начала он нам больше подойдет.