- Все, что творилось с тобой в этом сне, происходило когда–то наяву с твоими эзотерическими предшественниками, - прошелестела она, - в твоих прежних воплощениях. Но только ты один сумел справиться со всеми трудностями - главную роль тут сыграл твой повышенный интеллект. Я - первый лик божества по имени Нега, которое наконец–то обратило на тебя свое благосклонное внимание. Отныне ты под его опекой. Не ищи удовлетворения в реальности - ты видел свою смерть. Я - твоя смерть. Сейчас мы находимся между мирами: ты сознаешь, что это не сон и не явь. Мы - внутри твоего мозга. Очень скоро ты увидишь второй лик божества. Но помни: они уже пробуждаются… - с этими словами она растаяла в огненном вихре, куда следом были увлечены ее вертящиеся шары.
…"Кто пробуждается? Что такое "они"?" - невольная тревога овладела мной. И тут со мной что–то случилось - я повис в вакууме! Взглянув на себя, я чуть не вскрикнул от восторга и страха - мое тело стало стеклянным, прозрачным и хрупким. Сознание стало чистым, будто его промыли в нежнейшем источнике. Я куда–то двигался, не трогаясь с места, руки и ноги были бесконечными, я не видел, как далеко они простираются. Небывалое ощущение счастья опять завладело мною, я закрыл глаза и, не удержавшись, застонал.
В это же мгновение небеса распахнулись и яркая прекрасная Луна повисла прямо надо мной. Я вспомнил слова Уилсона: "Луна никогда не принадлежала ни Земле, ни Солнцу, а явилась откуда–то извне".
СНОВИДЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ:
"Нега, часть II"
Вам снились когда–нибудь часы? Хоть один раз, любые - серебряные луковицы, вынимаемые на цепочке из кармана, или настенные с маятником? Или часы для путешествий -
Когда, вослед за умельцем Либуром,
я сделал такие часы,
они показали - пора!..
Мне - никогда не снились, что давало мне повод смеяться над временем. И это было впервые - словно очнувшись, я первым делом подошел к высокому окну (была ранняя весна), затем взглянул на часы - старинные, фигурные, позолоченные…
Я привел себя в порядок и спустился по витой лестнице в залу, чуть не сбив с ног черную служанку, осторожно несущую фарфоровую супницу к столу.
- А, это вы! - приветствовал меня старичок–горбун, одетый пестро, но со вкусом: почему–то запомнились его остроносые черные туфли с полыхающими стразовыми пряжками.
- Ну, друг мой, что нового? Присаживайтесь к столу. Пат сейчас выйдет.
Я мучительно долго соображал, что имеет в виду старик, когда говорит, что у меня должно быть что–то новое. Однако он, видя мое смущение, сел рядом со мной, приобнял и рассмеялся, ударив меня по рукаву зеленой куртки:
- Понимаю, понимаю, весна… Я сам не так давно о работе и думать не мог, когда кругом ландыши, апрельский запах сохнущей земли, почки и лужи… Но, друг мой, за картой сейчас приедут, надеюсь, она готова?
- Ах, карта! - обрадовался я. - Она готова, мессир!
Горбун был доволен. Я выбежал из–за стола, поднялся к себе, зажег свечу и, перевернув целую груду чертежей, фолиантов и рулонов бумаги, нашел карту Луны. Тут же я вспомнил, что меня зовут Тэн, и я старший подмастерье великого астронома Жана Меро. Старик занимается изготовлением астрологических гороскопов для королевского двора.
Я снова выглянул в окно: небо было незнакомым, огромная луна слепила глаза, серебрила шпили замка и городской ратуши в отдалении. Как на ладони, видел я черепичные крыши, кошек и голубей, одинокие экипажи, влитые в мостовую у дверей богатых домов.
…Меро остался мной доволен. Мы взяли причудливо изогнутые ложки и принялись за дивно пахнущий черепаховый суп, запивая трапезу тонким вином. Стол был сервирован как для праздника - белые шелковые салфетки, темные графины, полные искрящейся драгоценной влаги, жаркое с пряностями и эклеры для Пат.
- А вот и она! - горбун отодвинул стул и засеменил навстречу своей очаровательной дочери. Пат холодно поздоровалась со мной, я поцеловал ее руку, почувствовав ненадолго слабый аромат неземных духов. Рука была подана небрежно.
Когда мы уселись за стол, я смело уставился на дочь астронома. Все в ней вызывало у меня дрожь и бессильное восхищение - строгость и ум спокойных серых глаз, роскошь платья, благородство линий ее лица и плеч, безупречно подобранный парик и алмазная брошь на полной атласной груди.
- Папа, скажи молодому человеку, что неприлично так долго смотреть на девушку, если она не подает к этому повода, - прошипела Пат, швырнув вилку на скатерть.
Я покраснел и сделал вид, что меня заинтересовало чучело рыбы–ушастика, стоящее на шкафу. Меро погрозил дочери пальцем.
Пат отведала вина и сделала гримасу:
- Папочка!.. Я же просила "Либерасьон"!
- Вина "Либерасьон" никогда не будет в этом доме! - не выдержал горбун. - Я предан королю, дочь моя! И я, и ты обязаны ему всем, если хочешь знать. Когда ты поймешь наконец, что разрушать всегда легче, чем строить?
- Что же плохого в слове "свобода"? - парировала дочь, сделав недоумевающее лицо.
- А то… А то, что я твой отец, и пока ты живешь в этом доме изволь подчиняться! Вот!
- Ах, так? - Пат мстительно сощурила глаза, вспыхнула и выбежала из–за стола.
"Бог мой, как она хороша!" - думал я, успокаивая старика. Когда же Меро отправился полежать, я допил вино из своего бокала и - простите юности! - из бокала дерзкой Пат. После чего обнаружил себя в регулярном парке, что располагался внизу под замком.
Тишина и грусть царили здесь; дорожки были выложены черными и белыми плитами, чередование которых создавало иллюзию, будто ступаешь по шахматному полю; но белого было все–таки больше - бледный сухой шиповник окружал меня со всех сторон. Дунул ветерок, и я вдруг ощутил, что декорации меняются. В самом деле - плиты подо мной двигались, скорее заданно, чем хаотично. Все зашевелилось: кусты и деревья, раздался леденящий душу вой, назад пути не было.
"Они пробуждаются", - вспомнил я…
На берегу темного залива чуть слышно скрипели деревянные мостики; небо, усеянное крупными звездами, опускалось прямо в воду. Передо мной возвышался эллинг невозможной конструкции. Мяукнула кошка, я побежал за ней. Ломая кусты, скатился с глинистого обрыва - и увидел рыбака. Он хлебнул из фляжки:
- Хочешь увидеть истину?
- Да, - ответил я.
Он вытащил что–то из рюкзака и показал мне.
Меня стошнило.
Две гигантские ящерицы подхватили меня за руки и поволокли в зал суда. Там, одетая торжественно и пышно, на алых шелках восседала Пат. Справа от нее за готическим выемом окна колебалась луна, вокруг ее высокого кресла медленно вращались черные матовые шары. Пат спросила меня:
- Убивал ли ты когда–нибудь во снах?
- Да, - напряг я память, - крысиного короля, змею с красными глазами.
Пат окинула стоящих в зале монахов торжествующим взором.
- А спасал ли ты кого–нибудь во снах?..
Я промолчал, вспоминая недавний сон: наводнение в узкой улочке, глухие дома, глаза царевича… Точно! Это я подвел к нему белого коня, и он спасся!
Вдруг меня озарило - это не Пат меня допрашивает, ее внешностью воспользовались, чтобы узнать от меня подробности о бегстве царевича. Моя догадка была верна: злобный смерч взвился с алых шелков, в висках вспыхнула нестерпимая боль, и страшные зубчатые щипцы навсегда вырвали из меня память об истине!
…Со звоном часов замелькали в закрытых глазах кадры: я, стоящий босиком на полу, побег и трассы подземного города, кошачьи глаза Пат, укрытие в башне из пепла… Пока звонят часы, у меня есть набор неразгаданных символов: Меро и карта Луны, тюремный камень, нацарапанное на нем слово "свобода", истина, суд, царевич…
Почему же на мне сошлись стрелки всех этих часов? Почему я должен слушать их непрерывный болезненный звон? А впрочем, есть в моем незнании Нега. Быть может, я действительно звено в бесконечной цепи неслучайного?
СНОВИДЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ:
"Я в черном, она в золотом"
Снова калейдоскоп иллюзий и галлюцинаций: есть, есть эта неуловимая нега в полете над страной узнаваемого и непохожего, страной, где оживают воспоминания, паря над которой - с высоты птичьего полета - различаешь мельчайшие детали, где все обретает загадочный смысл и многозначность, где ты во всем, ты перетекаешь из одной формы в другую; страной, где мы свободны, чисты и совершенны, где мы познаем усмешку истины; страной настолько нежной, что это непредставимо - попробуй улови легкий туман, из которого сотканы сновидения, - впрочем, если ты захочешь войти туда, это несложно.
Как же туда войти, спрашиваешь ты? Собери тончайшую цветную пыльцу с крыльев самых причудливых бабочек, выстрой из этой пыльцы дворец и осторожно толкни дверь - кто знает, может, она и отворится посвященному…
1. Горит Дом актера - пепел растет штабелями, рдеет хрустящая зола. Толпа визжит и ахает. Клубы черного дыма достигают дна небес. Огненные языки лижут раскаленные от страсти самоуничтожения соски зеркал, курчавую поросль кресел зрительного зала, порочно–дразнящие ямочки наружной лепнины. Как сладка на вид зазывающая покорность оплывающих оконных косяков… Вот пахнуло смертью сотен роз, и черное прошептало золотому: "Твое сгорает сердце нежное - навстречу моему, сожженному…"
2. Я восстаю из этого пепла в белом костюме, я важно выговариваю ошеломленным пожарникам: "Et moi, je vous soutiens que mesvers sontres bons". Раздвигая потрясенную толпу, надвигаюсь на Консерваторию.
3. Дерево имеет столь тонкие и гигантские ветви, что само снимает с них кожу–кору, как черные прозрачные чулки, и под ними оказывается новое, огненное существо, многорукое и бесформенное, и это существо начинает свое слепое скольжение. Беззвучный взрыв в окне - взрыв на фоне черного занавеса ночи с грубо наклеенными на него бутафорскими звездами - и на траву волной воздуха выносит клубок. Нет, это женщина, она спешит куда–то, не замечая, что вся облеплена пчелами - тут их сдувает ветер, и они запутываются в траве.
4. А вот и Арбат: Юрик Спиридонов ломает о сваи причала деревянную гитару, ломает с размаха, вдребезги, а зачем она ему - теперь у него есть маленькая, железная, сверкающая!
5. Последний жираф Южной Америки - жираф цельнометаллический - высовывает голову с рожками из окна небоскреба на Калининском.
6. Я осторожно несу уснувшую Алену к океану, и шипят вокруг скользкие змеи, гроза; барханы, если присмотреться, - в точности меловые носы.
7. Легкая обувь, легкие одежды, грация, нега движений; испуг - не свалиться бы в пропасть! "Я знаю эти места". Сумасшедшие запахи степных трав и нагретых солнцем исполинских скал, спуск вниз по каньону, неожиданное приключение. Здесь будто замедленная съемка, и первобытная игра эха, и ее смех, многократно повторенный эхом…
8. Проталины - темные островки в снегу, и в мокрой траве проталин бешено вращаются крохотные золотые велосипедисты - пытаюсь одного поймать, но сразу же отдергиваю руку, - крутится очень быстро и колючий. Чуть поодаль, у детского сада, блестят проклепанной черной кожей тинэйджеры на мотоциклах, хохочут их молодые подружки. Все только что познали радость первого опыта - коньяк, редкие сигареты и школьный секс, у каждой пары - свой, но у всех: прелестный и чуточку сумасшедший.
9. Она рассказывает мне о цветочном боге за балконом: он все потерял, даже разум.
- А как же вы объяснялись?
- Он делал вот так, смотри (показывает, быстро кивая головой).
Ее пленительный смех.
10. Разглядывая изумительные, волшебные, сюрреалистические гротески Etienne Delonne: я остаюсь в главах, как в зеркалах. Когда их будет четырнадцать, путь впереди прояснится, а зеркала выльются на паркет, как чистая вода - будто их никогда не было в грубой земной жизни.
11. Я подвешен в воздухе перед отвесной меловой стеной, уходящей вниз, в пропасть, я парю в пространстве аллегорического романа, как птица, и крохотные люди выходят на балконы взглянуть на меня, парящего, как дирижабль, над ними, из бойниц в стене вылетают бабочки, и этот яркий мир тонок, странен и долог.
12. Она идет по черной воде, пляж словно освещен электричеством, гудит невидимый зуммер. У больничного забора на нас нападают лохматые злые собаки, я вступаю с ними в переговоры, они убеждают меня коснуться ее лыжной палкой с иглой на конце. Я выхватываю палку у них, псы с воем исчезают - я убил их током. Так всегда во сне - или ты побеждаешь, или просыпаешься. Третьего не дано.
13. Маньеристы в магазине - на стену спроецирован наш фильм. Особенно удачная сцена - где мы в белых рубашках купаемся в море. Продавец просит меня прожить новеллу Сологуба о 1812 годе. Рыдающая ведьма кричит: "Ты ничего не понял!.." Толстый вокалист какой–то группы подходит ко мне и говорит многозначительно: "Ты мало знаешь о металле". Что за черт возьми! Я мало знаю о металле?!
14. Посреди океана раскачивается громадная деревянная клетка. Я на тонких веревках летаю внутри этой клетки.
15. Слева от меня - дачи, справа - мост через пропасть, я иду по холму. Нестерпимо яркий свет Луны: предметы видны в мельчайших деталях. Мое торжество: "Вот она какая - Луна!"
16. Искрится озеро. Поднимаю с земли подгнившие плоды в оранжевой сетке. На вид это дыни, но внутри каждого плода - дольки апельсина. Умершая знакомая говорит: "Это - мое!"
17. С папкой стихов возвращаюсь на берег. Кругом - застывшие ледяные громады. Тут и Алена ждет меня. Подбегаю: "Вот, успел принести!" Рядом останавливается машина, старомодный шофер торопит нас: "Быстрее садитесь!"
18. Осторожно пробираюсь под сводами, вплываю на катере в пещеру. Черт побери! - на ледяном ложе никого нет! Меня хватает стража, я терпеливо объясняю, что страшно задолжал, тратя километры доверчивого гипофиза!
19. Обо мне в городе никто ничего не знает. Зовут меня Кевин, и я умею драться змеями на стеклянных крышах.
20. Концерт "ТБ" на стадионе в Уэмбли - ряды счастливых одинаковых негритянок. Суетится наш продюсер - Эдди Блиновски.
21. Летом у офицерского корпуса кадеты развлекаются тем, что обрывают друг у друга картонные белые уши, называя их "трофеями". Уши, вдобавок ко всему, еще и двойные!
22. Мы идем по лесу. Слева от меня с хрустом ломается ветка, меня швыряет на землю, на животе горит рубашка. Друзья пиджаками сбивают пламя. Прошли еще немного - опять хрустит ветка, опять горю. И так много–много раз. Наконец пришли в тевтонский замок. Это - Бальга. Зимней ночью сидим за накрытым столом, горят свечи. Издалека доносится голос Магистра. Два архикардинала выходят из заснеженного проема, за ними являются черные гранд–коннетабли. Их целых пять, но только один - настоящий. Все присутствующие маньеристы хранят молчание. Бардодым садится рядом со мной, он очень серьезен и важен.
23. Я иду по пустому музею - кристаллы драгоценных камней можно украсть, но я догадываюсь, что они под током: провода спрятаны под черным бархатом.
24. Идет фильм о любви к белой акуле. Акула возникает постепенно: сначала в воде клубится сгусток лазури, а затем в угрожающей близости возникают ее чудовищные челюсти. Фильм называется: "Маленькое к маленькому".
25. Есть всего одно дерево, не тронутое червями, и мы с отцом ищем его в лесу над обрывом. Нашли! Теперь нужно тронуть его ключом - так, чтобы не задеть снующих повсюду пластмассовых заводных пчел - и оно станет хрустальным!
26. Нас - трое, и наша красивая подружка вздыхает: "Ах, вы еще мальчики, ничего не знаете про станы–пальчики!" Мы поднимаемся к ней в квартиру, и все трое становимся мужчинами. Выясняется, что она сама была девушкой.
27. Я расспрашиваю родных о форме могильных холмов - бывают, оказывается, круглые и лепестковые.
28. Выбрасываю черные книги в форточку, они влетают обратно. Выглядываю - на земле стоит красивая женщина с черным догом и протягивает мне книгу, нагло улыбаясь. А я ведь живу на пятом этаже!
29. Среди кактусов с мягкими иголками играет группа "Нойлер". Я точно знаю - такой группы нет и никогда не было.
30. Мы с возлюбленной - птицы, наша клетка скользит по наклонной крыше, скорость все увеличивается, спасения нет! И мы срываемся, и летим вниз! Гибельная радость полета!..
31. По современному городу движется средневековая похоронная процессия. Значит, чума. К нам с балкона марширует кукла–девочка. Назовем ее Любовницей Луны? А в городе - зима.
32. Пеленягрэ на лекции по маньеризму дает щелбана невнимательному китайцу. Что будет? Думаю: "Все приличия попраны!"
33. Лечу над сухой весенней землей, на ниточке - как воздушный шар. То опускаясь ниже, то опять поднимаясь. Чудо!
34. В тусклом подземелье работают солдаты восточной национальности. Я спускаюсь к ним в бушлате. Вдруг ко мне подходит генерал и приказывает надеть парадную форму - у одного из дневальных сегодня именины, нужно подменить. Гранитный холл то ли бассейна, то ли вокзала: иду переодеваться. Тут навстречу - она, прекрасная, юная, прямые медные волосы подстрижены, как в двадцатые годы. С ней уходим на пустырь, где идет строительство и растут редкие деревья. Я прошу у нее поцелуя - прошло три года! Она говорит: "Не обижайтесь, Костя, но у вас любовь всегда печальна, а у меня она радостна". Но на углу какого–то строения сама припадает к моим губам, и я таю от ее сладостного, торопливого, задыхающегося поцелуя!
35. Я - медведь, а она - принцесса. Я - в черном, она - в золотом. Ведет меня по саду и радостно смеется, хоть я и расцарапал ей руку. Поднялись на мост. Она, кусая губы, разглядывает меня, и наконец приближается, и медленно–медленно начинает снимать с себя шелковые одежды…
СНОВИДЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ:
"Нега, часть III"
1. Смоляная ворона, вымокшая в собственной крови, постояв, молча валится на мраморные ступени, тускло освещенные ночными фонарями. Кто–то за спиной произносит: "Что знают трое - знают все".
2. Ты отстала от своих - может быть, намеренно, уже когда я вышел из автобуса и сразу приглянулся тебе - а я спросил, как пройти туда, куда мне надо, и ты протянула тонкую руку к фонтанам. Внезапно я почувствовал твое сумасшедшее согласие, покорное тело, подавшееся мне навстречу… Наши губы встретились, моя рука скользнула в вырез твоей рубашки и без труда нашла там влажную горячую грудь, текущую сквозь ладонь. Да, да, она текла, она превращалась в сияющий бурный поток, и вот сквозь ткань рубашки хлынул настоящий лазурный водопад! Я вздрогнул от испуга, а ты вытекала на моих глазах, и под ногами у нас оказался синий шахматный пол, усеянный осенней листвой.
3. Крохотная возлюбленная в белом шелковом платье сидит на полу и читает письма. Я знаю - она живет в похоронном венке. И чтобы поговорить с нею, я резко уменьшаюсь. Задрав голову, смотрю на Луну: она так близко, только это уже не Луна, а Земля, и на ней, как на карте мира, написаны названия разных стран. Откуда же я смотрю?