Написав, перечитал все с самого начала. Будто бы неплохо, но вот слово "казакам" не к месту показалось, и, зачеркнув его, написал: "I все Енеевi..." - так лучше.
Бендеры уже давно спали, лишь где-то на окраинах и в пригородных селах, греясь у костров, бодрствовали сторожевые посты, охраняя короткий отдых товарищей в казармах. Недолго, ой как недолго осталось им отдыхать, скоро раздастся звук трубы, призывающий к походу, на штурм Измаила. А пока - пусть отдохнут...
Котляревский писал быстро, стараясь не упустить внезапно возникшую мысль, слово, фразу, строфу, не дать им улизнуть, исчезнуть, раствориться в усталой памяти.
Так - строфа за строфой - писалась в те дни четвертая часть поэмы.
Несколько раз заглядывал в комнату Пантелей, не решаясь, однако, напомнить Ивану Петровичу, что время уже позднее, вот-вот запоют вторые петухи. Подолгу смотрел ординарец на своего командира, жалея его и вместе с тем гордясь нм, радуясь, что судьба свела его, простого хлопца, с таким человеком. Он тихо прикрыл дверь и отошел на цыпочках в боковушку, улегся там на жесткий деревянный топчан, боясь скрипнуть доской. Наверно, и сегодня командир просидит всю ночь напролет и, не отдохнув как следует, утром, раньше всех, уйдет в штаб. Но нечего и думать прервать его работу, командир наверняка выставят за дверь.
Между тем Иван Петрович, закончив несколько строф, начисто переписал их в тетрадь, а черновики разорвал на мелкие клочки и бросил в угол - завтра Пантелей подберет их и сожжет. Перечитав написанное еще раз, остался доволен, но тут же одернул себя: не рано ли ставить точку? Завтра все это может показаться несовершенным, лишенным смысла, правда, это будет лишь завтра, а сегодня... сегодня он доволен. И - хватит пока, пора и отдохнуть. Пантелей, чудак, переживает и, верно, тоже не спит.
Пропели петухи - совсем как в Полтаве, на Мазуровке. И показалось вдруг, что он не в Бендерах, на краю света, а в родной отцовской хате, что на Соборной, в соседней комнате почивают отец и мать, и стоит переступить порог, как он увидит их.
Размечтался. Не иначе - старость у порога. И то сказать: под сорок уже - немало, больше половины жизни, а что успел? Заслужил погоны штабс-капитана, в адъютантах корпусного командира ходит. С какой бы радостью отказался от такой чести, чтобы ни от кого не зависеть, поселиться в своем доме, заняться любимым делом, полностью отдать ему свое время, всю без остатка жизнь. Но идет война, и он может пока лишь мечтать об этом...
Котляревский закрыл тетрадь, поправил завернувшийся листок и легко поднялся, зачерпнул ковшиком холодной воды.
Спать! Спать! Скорее! Однако не успел он снять халат, как послышался конский топот. К кому бы? Неужто к нему так поздно? Предчувствие не обмануло. Топот затих у ворот, и почти тотчас послышался стук в калитку.
Котляревский снял халат и набросил мундир. Спустя несколько минут Пантелей приоткрыл дверь:
- Гаврилов! От их превосходительства.
- Веди.
Четко и коротко Гаврилов сообщил, что "его благородие штабс-капитана немедля вызывает к себе его превосходительство генерал".
- Только меня или еще кого?
- Господина Катаржи.
- Объявил ему?
- Так точно.
- Можешь идти... Пантелей, живо!
Пантелей уже нес начищенные сапоги, просушенную и выбитую от пыли шинель. Котляревский одевался быстро, словно по тревоге. Пантелей сочувственно смотрел на его приготовления и вздыхал. Не дали человеку и прилечь, а другие небось и не просыпаются. Жестокая несправедливость. Одевшись, Котляревский, уже на выходе, спросил:
- Все ли у тебя готово на случай поездки?
- В точности, ваше благородие. Кони накормлены, а вчера я их и перековал. Седла и сумы - в порядке. Так что не сомневайтеся.
- Добро!.. Отдыхай пока.
6
Штаб еще работал. Светились квадратные, на четыре стекла, оконца в приземистой хате-пятистенке, сновали за окнами вестовые. Последние дни штабисты засиживались допоздна. Работы было немало, успевай только.
Давний спор с Турцией все еще не был решен. Порта строила всевозможные козни, готовила удар в спину России как раз в тот момент, когда над ней нависла угроза нашествия армии Наполеона. Пользуясь крайне трудными для Российского государства обстоятельствами, турки в третий раз захватили Измаил - первоклассную по тому времени крепость на Дунае - и грозились распространить свое влияние на весь юг государства.
И тогда давний, несколько затянувшийся спор был перенесен на поле брани.
Войска Задунайской армии, освобождая город за городом в Молдавии, осенью 1806 года вошли в Бендеры.
И сразу же в штабе стали готовиться к походу на Измаил.
Подвозился провиант и боеприпасы, готовились осадные средства, без которых в предстоящем бою вряд ли можно обойтись: Измаил - не Бендерская крепость, так просто его не возьмешь. Это отлично понимали в русской армии не только специалисты, но и солдаты. Понимали это, разумеется, и в стане неприятеля. Тем не менее турки спешно принимали дополнительные меры предосторожности, укрепляя и без того почти неприступные подходы к Измаилу, внимательно следя за действиями русских.
Турецкие лазутчики однажды донесли измаильскому паше, что у русских внезапно заболел генерал Михельсон, причем, как говорили в донесениях, серьезно. И хотя командование Задунайской армией пока в руках Михельсона, но брать Измаил поручено Мейендорфу, чья жизнь большей частью прошла в гражданской службе. И это радовало Хасан-пашу: как-никак придется иметь дело с человеком, который, по его мнению, в военном деле опыта почти никакого не имеет, во всяком случае, сравнить его с Михельсоном нельзя никак, тот отличился еще в Семилетней войне, воевал вместе с Суворовым.
Учитывал Хасан-паша и еще одно немаловажное обстоятельство. Путь русских к Измаилу лежит через Буджацкие степи, их не обойдешь. Сами по себе степи для такой армии, как русская, не представляли трудности, но в степях проживали буджак-татары. В любое время по его, паши, сигналу татары способны выставить не менее тридцати тысяч всадников, бойцов опытных и отважных, а это весьма серьезная сила, с ней русским придется считаться, хотят они этого или нет.
Паша слыл человеком деятельным и энергичным. Не мешкая, он послал в татарские селения своих людей, строжайше наказав передать тамошним старшинам высокую волю султана: точить ятаганы, готовиться к войне с "гяурами", слуг своих султан милостями не оставит, а в случае неповиновения - каждого, до десятого колена, ждет жестокая кара и никто, даже сам всевышний, от нее не спасет.
Командование корпусом тоже не дремало, и здесь скоро стали известны хитроумные шаги измаильского паши.
В штабе русских понимали: угрозами, запугиванием общий язык с буджаками не найти. Что же делать? Какой путь короче к сердцу небольшого, но воинственного народа? А время не ждало...
7
В приемной командующего, кроме ординарца Гаврилова, Котляревский увидел и бригадира Катаржи. Тот стоял у окна и, услышав шаги, повернулся я стремительно пошел навстречу:
- Наконец-то!
Котляревский пожал протянутую руку:
- Почему такая спешка? Что-нибудь случилось?
- Не знаю.
- И не догадываешься?
- Нет. Но, полагаю, неспроста вызвал. Намечается нечто весьма серьезное. - И заглянул в глаза: - Небось и не ложился? Корпишь?
Котляревский смутился: откуда знает? Догадывается? Да и как не догадаться: внешний вид многое скажет любому, а остроглазому Катаржи - тем паче. Ответил сдержанно!
- Ты, наверно, прав.
- Интересный ты, Иван Петрович, человек. Ни походы, ни война тебе будто и не помеха?
- Ошибаешься, друг мой. Если б не война, мы бы где-нибудь с тобой вино пили... Впрочем, не пора ли?
- Да-да, пошли.
Ординарец открыл перед офицерами дверь, и они друг за другом - Катаржи, как старший, впереди - вошли в комнату, которую занимал Мейендорф. Вытянувшись, козырнули и по очереди доложили о своем прибытии.
- Долго собираетесь, господа, - проворчал барон больше для проформы, чем сердито, и указал на кресла перед столом: - Прошу!
В комнате было жарко, печка в углу докрасна раскалилась, но генерал сидел в наброшенном на тучные плечи камзоле из зеленого штофа. Перед ним - жбан кваса и большая наполовину опорожненная кружка. Котляревский увидел и сделанные самим бароном ковшик и табакерку. На стуле, сбоку, висел новенький, с иголочки, генеральский мундир.
Полный, с красной шеей и маленькими заплывшими глазками, барон, казалось, только что вышел из парной. Он тяжело отдувался, ему не хватало воздуха, хотя окно позади наполовину открыто. "Снова было дурно", - подумал Котляревский. Так и есть, пил валерьянку - запах еще не выветрился, резко забивал дыхание. Полежать бы старику надобно, пусть бы начальник штаба подзанялся делами, но генерал недоверчив, старается, как и Михельсон, вникнуть во все сам.
На столе перед Мейендорфом - карта, левый ее край придавлен тяжелой пепельницей, правый - стаканом для карандашей из красного дерева, тоже работы барона.
Как-то раз Мейендорф похвалился Котляревскому, что в бытность свою комендантом Риги имел наклонность вырезать подобные вещицы, и неплохо получалось. За таким занятием легко думается. Генерал жалел, что в нынешних условиях нет времени, а то бы он что-нибудь придумал, инструмент всегда с ним. Котляревский, зная тщеславие барона, поддакивал, удивляясь, однако, мастерству его. Мейендорф оглаживал толстыми пальцами стакан из красного дерева и усмехался:
- Дипломат ты, штабс-капитан, знаешь, как угодить начальству... Всегда такой?
Иван Петрович, усмехаясь тоже, с самым невинным видом ответил:
- Где нам в дипломаты, ваше превосходительство. У нас что на уме, то и на языке.
- Не скажи, не скажи, я тоже не лыком шитый и людей немного повидал... Нравишься ты мне, штабс-капитан. Думаю, знай герр Михельсон, что у меня такой адъютант, уж он бы нашел случай забрать тебя...
Мейендорф вытер вспотевший лоб большим клетчатым платком, который вытащил из внутреннего кармана камзола, и только тогда посмотрел на офицеров, сидевших перед ним:
- Вызвал вас по весьма спешному делу... Дальше откладывать невозможно. - Достал ковшик с нюхательным табаком, щепотью запихнул в нос немного, засопел и оглушительно чихнул. Офицеры ждали, дивясь: если вызвал, как говорит, "по весьма спешному делу", то чего тянет? А Мейендорф не спешил, налил квасу, выпил.
- Только этим и спасаюсь... Не желаете? Отменный квас.
Офицеры вежливо отказались, ожидая, когда же генерал соблаговолит начать разговор, ради которого вызвал.
- Дело, господа, спешное, - повторил барон и шумно выдохнул: - Ах чертова жара, дышать нечем.
- Да, жарко, ваше превосходительство, - поддакнул Катаржи.
- Аллегориями изъясняетесь? Не поэт ли вы, бригадир? - заметил барон, и улыбка промелькнула на его красном лице. Катаржи тоже улыбнулся: не по адресу вопрос, господин генерал. Поэт истинный сидит рядом, молчит пока. Мейендорф продолжал: - Мы накануне, как вам известно, большого жаркого дела. В штабе сегодня много говорено, что делать дальше должно, однако пока - лишь разговоры. Но мысль одну мне удалось уловить. Вот и хочу поделиться. Знаю вас как людей умных и дальновидных.
- Мы слушаем, - привстал Катаржи. Котляревский чуть пригнул голову в знак того, что он - весь внимание.
Генерал прикрыл окно - видимо, дуло или он считал, что окно при таком разговоре лучше закрыть, хотя вокруг дома выставлены часовые, а все же - подальше от греха...
- Нам предстоит идти на Измаил, взять его и решить наконец спор с турками... Но путь туда не близкий, хотя по карте - вот он, Измаил, за день дойдешь. - Мейендорф ткнул куда-то в крайний левый угол карты толстым пальцем.
- И не легкий, - сказал Котляревский.
- Вот именно... Слух дошел, что лазутчики Хасан-паши ведут кое-какую работу на этом пути. И если им удастся...
- Это тридцать тысяч клинков, - досказал мысль командующего Котляревский. - Армия!
- И немалая. Нам с такой армией воевать сейчас - накладно. Да и не можем. Нельзя нам терять силы.
- Что же делать? - спросил Катаржи и сам заключил: - С буджаками спор вести, ваше превосходительство, небезопасно.
- А зачем? - спросил Котляревский, ни к кому прямо не обращаясь. Отсвет свечи падал на его бледное лицо, и мелкие оспины казались темными маковыми пятнами, черные волосы резко контрастировали с белизной высокого лба. Во все время разговора он не изменил своего положения - сидел прямо. Катаржи впился взглядом: что же замолчал, почему не объяснишься?
- То есть? - спросил Мейендорф. - Что значит "зачем", штабс-капитан?
- Извольте, ваше превосходительство. По-моему, надо мирком да ладком с ними, как у нас в Полтаве говорят.
- Неглупые люди в вашей Полтаве.
- Да уж не лыком шиты.
- Вижу, батенька, вижу. - Генерал задумался, погладил ладонью карту. - Вот и я так думаю, господа, мирком да ладком трактовать с ними.
- А если не захотят? - спросил Катаржи. - Тогда что?
- Возможно. Все возможно. - Мейендорф запахнул камзол, словно ему стало зябко. - Кабы знать наперед, тогда и разума не надо.
- Они вассалы султана, - не отступал Катаржи.
- Вассалы бывают разные, - заметил Котляревский. - Есть, например, такие, которые только и мечтают, как бы перестать быть оными. И тогда...
Командующий достал из стакана карандаш и, отмстив что-то на карте, вскинул глаза на Котляревскогоз
- Что же тогда?
Катаржи, сидящий напротив в кресле, даже подвинулся вперед:
- Что же?
Штабс-капитан с ответом не спешил. Речь ведь не о пустяках каких-нибудь. Тут крепко надо подумать, все взвесить. Он многое слышал о буджацких татарах. И все же его познания были скудны, неполны. Он расспрашивал о татарах кого только мог. Его интересовало все: и сколько их в каждой рае , и чем промышляют, как живут, и какие взаимоотношения в семьях, особенно у старшин и самого Агасы-хана. Кое-что ему удалось узнать, более того - познакомиться с одним из сыновей Агасы-хана - повелителя Буджацкой орды. Как это случилось? Да при весьма интересных обстоятельствах. И Котляревский рассказал о случае во время последней поездки, правда, детали, касавшиеся поручика Никитенко, он опустил, и получалось, что задержали татар какие-то неизвестные, а он случайно увидел это и приказал освободить задержанных. Но главное в другом: он, штабс-капитан, из происшедшего заключает: поскольку Махмуд-бей, младший, как выяснилось, сын Агасы-хана, так запросто ездил в Бендеры торговать, то, видимо, буджацкие татары в большинстве своем не считают русских, воюющих с турками, своими врагами, хотя утверждать это он не может, он, штабс-капитан, только думает так, хотел бы надеяться, что не ошибается в своих предположениях, ибо - он это хорошо понимает - глубоко узнать жизнь и намерения всего татарского племени в такой краткий срок невозможно.
- Почему не доложили о случившемся? - спросил Мейендорф, внимательно выслушав штабс-капитана.
- Не успел, ваше превосходительство, да, признаться, и случай показался малозначительным, не стоящим вашего внимания. Теперь же думаю...
- О чем?
Котляревский оглянулся на прикрытую дверь, словно его могли подслушать:
- Не... поехать ли самим?
- То есть? - удивленно вскинул густые, седоватые уже, сросшиеся на переносице брови Катаржи. - К хану?
Мейендорф молчал, но взглядом и самим молчанием как бы поощрял штабс-капитана высказаться до конца, и тот, словно споря с кем-то, упрямо доказывая свое, ответил:
- Пожалуй, лучше сначала к старшинам наведаться, а уж потом и хану засвидетельствовать свое почтение.
- Почему к старшинам сначала?
- Да это, я думаю, понятно. Без старшин, сударь, хан, хотя и повелитель орды, не так уж много значит: не то время...
Потрескивали поленья в походной железной печке; в передней ходил генеральский ординарец: во дворе кого-то окликнули, послышались неторопливые шаги, стук приклада: сменялся караул. За окнами - бесконечная черная пустыня, в которой изредка, напоминая далекие маяки на неведомых берегах, оживали и гасли огни в крепости.
Генерал ножницами снял нагар со свечей и, чуть приподняв под камзолом плечи, сухо и твердо заговорил:
- Господа офицеры, почитаю вас за разумных, достойных слуг отечества нашего. Потому и призвал вас к себе. Как я говорил уже, в штабе сегодня на эту тему был разговор, но шагов пока никаких не намечено. Тем временем медлить, как вы, надеюсь, понимаете, никак нельзя, мы не можем терять и минуты драгоценного времени. Получены данные: противник не дремлет. Так вот, господа, завтра поутру берите с собой ординарцев, проводника и - с богом в дорогу. Подумайте, что надобно взять с собой, ибо без презента ехать к нашим соседям, да еще с такой деликатной миссией, несподручно. Итак, с богом! Задача вам, надеюсь, ясна?
- Так точно, - ответил Катаржи и встал.
- Хорошего бы нам переводчика, ваше превосходительство, - сказал Котляревский, тоже поднимаясь.
- Найдем, он же и проводником будет. - Генерал помолчал, пожевал губами. - Действуйте сообща, но старшим... - Мейендорф прикрыл левый глаз под нависшей бровью, посмотрел на офицеров: бригадир Катаржи старше чином, и это утвердило генерала в решении. - Вы, бригадир, назначаетесь старшим, но шаги штабс-капитана, моего первого адъютанта, не оспаривайте. Действуйте сообразно обстоятельствам... Необходимые бумаги получите перед отъездом. Учтите, господа, ошибетесь - можете угодить к туркам, а те не пожалеют. Не желаю вам этого. Итак, будьте осмотрительны, осторожны, но и настойчивы, а при необходимости решительны. Помните о своем высоком долге. Очень надеюсь на вас. И вот что еще: никто не должен знать о нашей беседе. Уверен, господа, вы разумеете всю важность этого...
Минутой спустя бригадир Катаржи и штабс-капитан Котляревский простились с командующим.
8
В Бендерах никто не обратил внимания на небольшой отряд всадников, выехавших рано утром из города по Каушанской дороге. Мало ли в нынешнее время ездят? Нет того часа, чтобы не скакали всадники от штабной квартиры в разные концы, распугивая кур на дороге, разбивая комья глины, разбрызгивая замерзающие лужи. Промчится иной всадник по узкой улочке - прохожие шарахнутся в стороны, чтобы, чего доброго, не угодить под копыта. И снова станет тихо, словно и нет войны, штабной квартиры, где день-деньской идет какая-то работа, а ночи напролет светятся в окнах подслеповатые желтые огни, по улицам и переулкам перекликаются часовые, дрожит от кованых каблуков мерзлая земля...
В отряде было пять человек: бригадир Катаржи и его ординарец, худой, длинный Денис Орестов, штабс-капитан Котляревский с Пантелеем и переводчик, он же и проводник, Стефан - молодой, ловкий, быстроглазый молдаванин, хорошо владеющий и татарским, и турецким языками.
Пока не миновали город, офицеры ехали впереди, солдаты и Стефан держались на небольшом расстоянии сзади; в степи перестроились: Стефан выдвинулся в один ряд с офицерами, ординарцы замыкали отряд.
Бендеры с крепостью я форштадтом, узкими кручеными улочками, хатами-мазанками скоро скрылись за степными курганами, утонули в белом текучем тумане.