Они начали понемногу обретать физический облик в тот момент, когда по Бродвею с первыми лучами майского солнца промчался открытый таксомотор. В машине находились души мистера Входа и мистера Выхода, обсуждавшие с удивлением синий свет, в который столь внезапно окрасился небосвод за статуей Христофора Колумба, обсуждавшие с недоумением бледные старческие лица "жаворонков", проносившихся бледными тенями мимо них, будто гонимые ветром бумажные кораблики на серой озерной глади. Они соглашались друг с другом по всем вопросам, начиная с отсутствия здравого смысла у вышибал из ресторана "Чайлдс" и заканчивая нелепостью бытия как такового. У них кружились головы от абсолютного, до пьяных слез, счастья, которое проснулось в их хмельных душах с первыми лучами утреннего солнца. И действительно, они столь свежо и сильно почувствовали радость существования, что решили тут же выразить это громкими криками.
– Э-ге-гей! – заорал Питер, приставив к губам ладони рупором; его тут же поддержал Дин, издав столь же осмысленный и символичный вопль, черпавший свою силу из самой своей нечленораздельности:
– Йя-ха-ха! О-о-о! Йо-хо-хо! Йуба-буба!
Пятьдесят третья улица промелькнула в виде автобуса, на верхней площадке которого сидела сногсшибательная брюнетка с короткой стрижкой; Пятьдесят вторая запомнилась дворником, который увернулся, избежав столкновения, и тут же заорал: "Гляди, куда прешь!" – страдальческим и обиженным тоном. На Пятидесятой улице целая группа мужчин на ослепительно белом тротуаре у ослепительно-белого здания развернулась и стала смотреть им вслед, крича:
– Вечеринка удалась, ребята!
На Сорок девятой улице Питер повернулся к Дину.
– Чудесное утро! – с серьезным видом произнес он, прищурив осоловевшие глаза.
– Надо полагать.
– Зайдем куда-нибудь позавтракать?
Дин согласился – с небольшим уточнением:
– Позавтракать и выпить!
– Позавтракать и выпить, – повторил Питер, и они согласно покивали головами, поглядев друг на друга. – Вполне логично.
Затем оба захохотали.
– Завтрак и выпивка! Черт побери!
– Не бывает! – объявил Питер.
– Не подают? Неважно. Мы заставим их подать! Окажем давление.
– Задавим логикой!
Такси вдруг свернуло с Бродвея, проехало по поперечной улице и остановилось перед массивным, будто склеп, зданием на Пятой авеню.
– Что такое?
Водитель такси проинформировал их, что это "Дельмонико".
Это их слегка озадачило. Пришлось потратить несколько минут на полную концентрацию мыслей, поскольку такой приказ мог быть отдан только в силу каких-то причин.
– Что-то там такое про пальто, – напомнил таксист.
Точно! Пальто и шляпа Питера. Он забыл их в "Дельмонико".
Выяснив это, они вышли из такси и, держась под руки, двинулись к входу.
– Эй! – окликнул их таксист.
– Чего?
– А расплатиться?
Потрясенные до глубины души, они отрицательно покачали головами:
– Позже, не сейчас – мы приказываем тебе ждать!
Таксист был не согласен, он хотел сейчас же получить свои деньги. С презрительной снисходительностью людей, демонстрирующих чудеса самоконтроля, они заплатили.
Войдя внутрь, Питер тщетно попытался найти на ощупь в пустынной темной гардеробной пальто и котелок.
– Их нет, судя по всему. Кто-то слямзил.
– Наверное, кто-то из Йеля!
– Все может быть.
– Не огорчайся, – самоотверженно сказал Дин. – Я тоже оставлю здесь пальто и шляпу, и тогда мы оба будем одеты одинаково.
Он снял шляпу и пальто, повесил их – и тут его блуждающий взор застрял на двух огромных картонных прямоугольниках, пришпиленных к обеим дверям гардеробной. Знак на левой двери большими черными буквами гласил: "Вход", а на другом знаке, на правой двери, гордо сияло столь же выразительное слово "Выход".
– Посмотри! – радостно воскликнул он.
Взгляд Питера последовал за его указующим перстом.
– Что?
– Посмотри на эти знаки! Давай их заберем.
– Отличная идея.
– Должно быть, это пара очень редких и ценных знаков! Пригодятся.
Питер снял знак с левой двери и попробовал спрятать его на себе. Знак был немаленький, так что он испытал определенные трудности. Вдруг ему пришла в голову идея, и он отвернулся с видом величавым и таинственным. Спустя мгновение он театрально развернулся, развел руки в стороны и продемонстрировал себя пред восхищенным взором Дина. Знак он засунул себе за жилет, полностью прикрыв им рубашку. Выглядело это так, будто слово "Вход" было намалевано большими черными буквами прямо у него на груди.
– Йо-хо-хо! – воскликнул Дин. – Приветствую вас, мистер Вход!
И он таким же образом украсил себя другим знаком.
– Мистер Выход! – ликующе объявил он. – Позвольте представиться, мистер Вход, мистер Выход!
Они сошлись и обменялись рукопожатиями. И снова не удержались от хохота и затряслись в приступе веселья.
– Йо-хо-хо!
– Нам нужно очень плотно позавтракать!
– Идем! Идем в "Коммодор"!
Держась под руки, они неспешно вышли из дверей и пошли на восток по Сорок четвертой улице в направлении отеля "Коммодор".
Когда они выходили на улицу, на них обернулся и посмотрел солдат – очень бледный и усталый невысокий брюнет, до этого вяло шатавшийся по тротуару.
Он было дернулся, чтобы с ними заговорить, но по их испепеляющим взорам понял, что они его не узнали, так что он остановился и подождал, пока они не зашагали на неуверенных ногах по улице, а затем пошел вслед за ними, держась от них шагах в сорока, хихикая про себя и приговаривая шепотом "Мать честная!" снова и снова, с восхищением и в предвкушении развлечения.
Между тем мистер Вход и мистер Выход обменивались шутливыми замечаниями относительно своих планов на будущее.
– Нам нужно выпить, нам надо позавтракать. Одно не без другого. Единое и неделимое.
– Нам нужно и то и другое!
– И то и другое!
На улице было уже очень светло, и прохожие стали бросать на парочку любопытные взгляды. Они были явно увлечены разговором, который доставлял им обоим большое удовольствие, поскольку временами обоих захватывали столь сильные приступы смеха, что они умудрялись сгибаться от смеха пополам, продолжая при этом крепко держаться за руки.
Дойдя до "Коммодора", они обменялись остроумными сентенциями с сонным швейцаром, не без труда справились с вращающейся дверью и прошествовали через малолюдный, но все же застывший в изумлении вестибюль в зал ресторана, где озадаченный официант провел их к столику в темном углу. Они обреченно изучили меню, оторопелой скороговоркой зачитывая друг другу названия блюд.
– Но здесь нет выпивки! – с укором произнес Питер.
Официант что-то сказал.
– Повторяю, – настойчиво и упрямо продолжил Питер, – здесь, в этом меню, что совершенно необъяснимо и крайне прискорбно, совершенно отсутствует алкоголь!
– Эй, – уверенно сказал Дин, – дай-ка я. – Он повернулся к официанту: – Принеси-ка нам… Принеси-ка… – Он беспокойно пробежал взглядом меню. – Принеси нам бутылку шампанского и… и… Ну, и сэндвичи с ветчиной!
Официант явно колебался.
– Неси давай! – рявкнули хором мистер Вход и мистер Выход. Официант кашлянул и испарился. Последовало недолгое ожидание, во время которого посетители незаметным для них образом были тщательно осмотрены метрдотелем. Затем принесли шампанское, при виде которого мистер Вход и мистер Выход возликовали.
– Ты только подумай: неужели они могли отказать нам в шампанском за завтраком? Как же можно!
Оба тут же попытались представить эту ужасную ситуацию, но это оказалось выше их сил. Их объединившиеся в едином порыве воображения были не в силах представить себе мир, в котором можно было отказать в шампанском на завтрак. Официант с громким хлопком вытащил пробку, и в стаканах тут же запенился желтоватый напиток.
– Ваше здоровье, мистер Вход!
– И ваше, мистер Выход!
Официант удалился; минуты текли; шампанское в бутылке убывало.
– Это же… Это же оскорбительно! – вдруг сказал Дин.
– Что оскорбительно?
– Сама мысль о том, что кто-то мог отказать нам в шампанском на завтрак!
– Оскорбительно? – Питер задумался. – Точно, именно так: оскорбительно!
И они опять расхохотались; они выли и тряслись от смеха, качались на стульях, снова и снова повторяя друг другу слово "оскорбительно", и с каждым разом слово это, казалось, звучало все более и более смешно.
Спустя несколько восхитительных минут они решили выпить еще бутылочку. Обеспокоенный официант обратился к своему непосредственному начальнику, и осторожный муж отдал ясный приказ шампанского больше не подавать. Им принесли счет.
Через пять минут они под руки вышли из "Коммодора" и, под любопытными взглядами прохожих, пошли по Сорок второй улице до Вандербильд-авеню, к "Билтмору". Здесь они оказались на высоте положения и с нежданным коварством, быстрым шагом, держась неестественно прямо, миновали вестибюль.
Очутившись в зале ресторана, они повторили свой номер. Они то ударялись в накатывающий конвульсивный хохот, то вдруг неожиданно переходили к хаотическим дискуссиям на тему политики, образования и собственного радужного настроения. Часы подсказали им, что было уже девять утра, и обоим вдруг пришло в голову, что они только что побывали на замечательной вечеринке – одной из тех, которые запоминаются навсегда. Они сидели за второй бутылкой. Едва лишь кто-нибудь из них произносил слово "оскорбительно", как оба тут же начинали задыхаться от смеха. Ресторанный зал теперь шумел и плыл; тяжелый воздух разжижался вдруг распространившейся в нем удивительной легкостью.
Они заплатили по счету и вышли в вестибюль.
В этот момент вращающаяся дверь на улицу повернулась в тысячный раз за это утро, впустив в вестибюль гостиницы очень бледную юную красавицу с темными кругами под глазами, одетую в сильно помятое вечернее платье. Рядом с ней был некрасивый толстый мужчина – спутник для нее явно не подходящий.
На верхней площадке лестницы эта пара встретилась с мистером Входом и мистером Выходом.
– Дорогая Эдит! – начал мистер Вход, весело шагнув к ней и отвесив низкий поклон. – С добрым утром тебя!
Толстяк вопросительно посмотрел на Эдит, будто спрашивая у нее разрешения сейчас же устранить этого человека с ее пути.
– Простите за фамильярность, – добавил Питер в качестве запоздалого извинения. – Доброе утро, Эдит. – Он схватил Дина за локоть и потянул его вперед. – Позволь тебе представить, Эдит: мистер Выход. Мой лучший друг. Мы неразлучны. Мистер Вход и мистер Выход.
Мистер Выход выступил вперед и поклонился; он шагнул так широко и поклонился так низко, что чуть не опрокинулся вперед и смог удержать равновесие, лишь слегка ухватившись рукой за плечо Эдит.
– Менязовутмистервыход, Эдит, – вежливо промямлил он. – Мистервходимистервыход.
– Дамистервходимистервыход, – с гордостью сказал Питер.
Но взгляд Эдит скользнул мимо них – куда-то вдаль, на галерею наверху. Она чуть кивнула толстяку, который, словно медведь, пошел вперед и уверенным резким жестом развел мистеров в стороны. В образовавшийся проход проследовали он и Эдит.
Но, едва сделав десяток шагов, Эдит снова остановилась – остановилась и указала на низкорослого брюнета в солдатской форме, оглядывавшего толпу – и, в частности, живописных мистера Входа и мистера Выхода – несколько озадаченным и ошеломленным, исполненным благоговейного трепета взглядом.
– Вон он! – воскликнула Эдит. – Смотрите! – Она возвысила голос, почти взвизгнула. Указательный палец слегка дрожал. – Этот солдат сломал ногу моему брату!
Послышались крики; мужчина в пиджаке-визитке покинул свое место у стойки регистрации и проворно пошел вперед; тучная личность совершила молниеносный прыжок к низкорослому черноволосому солдату, и вестибюль сомкнулся вокруг образовавшейся маленькой группы людей, заслонив их от глаз мистера Входа и мистера Выхода.
Но для мистера Входа и мистера Выхода это происшествие было всего лишь пестрым переливающимся сегментом шумного и кружащегося мира.
Они слышали громкие голоса; они видели, как прыгнул толстяк; и вдруг картинка пошла полосами.
И вот они уже поднимаются в лифте наверх.
– Простите, на какой вам этаж? – спросил лифтер.
– На любой, – ответил мистер Вход.
– На последний, – сказал мистер Выход.
– Это и есть последний, – возразил лифтер.
– Так постройте еще один! – сказал мистер Выход.
– Еще выше, – сказал мистер Вход.
– На небо! – сказал мистер Выход.
XI
В спальне номера маленькой гостиницы рядом с Шестой авеню проснулся Гордон Стеррет; голова болела, особенно затылок, пульс был болезненным и учащенным. Он поглядел на серые рассветные тени по углам комнаты, на стоявшее в углу большое кресло, кожаная обивка которого протерлась от долгого использования. Увидел одежду – неопрятную, мятую, валявшуюся на полу, – почувствовал затхлый запах сигаретного дыма и спиртного. Окна были плотно закрыты. Снаружи яркое солнце отбрасывало луч на подоконник, и в этом луче кружились пылинки; он упирался в изголовье широкой деревянной кровати, на которой он провел ночь. Гордон лежал неподвижно, будто в коме, все еще под действием алкоголя, глаза его были широко открыты, в голове что-то громко щелкало, будто в несмазанной машине.
С того момента, как он заметил пылинки в солнечном луче и дырку в большом кожаном кресле, прошло почти полминуты, и он ощутил, что рядом с ним кто-то лежит; а еще полминуты спустя он вспомнил, что теперь он отныне и навеки женат на Джевел Хадсон.
Через полчаса он вышел на улицу и приобрел в магазине спортивных товаров револьвер. Затем на такси доехал до комнаты, которую снимал на Тридцать седьмой улице в восточной части города, лег ничком на стол, на котором лежали его рисунки, бумага и карандаши, и выстрелил себе почти точно в висок.
Фаянсовый и розовый
Комната на первом этаже загородного дома. Верхняя часть стены украшена фризом, изображающим рыбака с сетью и корабль в малиновом океане, рыбака с сетью и корабль в малиновом океане, рыбака с сетью и так далее. В одном месте фриз перекрывается, и мы видим половину рыбака с половиной сети, сдавленных половиной корабля в половине малинового океана. Фриз не имеет никакого отношения к сюжету, но, честно говоря, он меня завораживает. Я мог бы продолжать и дальше, если бы мое внимание не привлек один из двух находящихся в комнате объектов: голубая фаянсовая ванна. Эта ванна – с характером. Не одна из этих новых, напоминающих гоночные яхты, а приземистая, широкая, с высокими бортами; кажется, что она изготовилась к прыжку, но внезапно передумала, вспомнив о недостаточной длине своих ножек, свыклась с окружением и покорилась своей голубой фаянсовой судьбе. Но из сварливости она никогда никому не позволяет вытянуть ноги, лежа в ней, – и тут мы плавно переходим к описанию второго находящегося в комнате объекта.
Это девушка, выглядящая естественным придатком ванны – над бортиком видны только ее голова, лебединая шея (у красавиц шея всегда "лебединая") и совсем чуть-чуть – плечо. В течение первых десяти минут пьесы все внимание публики поглощено вопросом: следует ли режиссер системе Станиславского, то есть действительно ли актриса без одежды или же публику пытаются обмануть?
Девушку зовут Жюли Мерви. То, как она сидит в ванной, позволяет заключить, что она невысокого роста и привыкла за собой ухаживать. Ее верхняя губа в улыбке чуть обнажает зубы, что делает ее похожей на пасхального кролика. Пройдет совсем немного времени, и ей исполнится двадцать.
А, вот еще что: высоко, справа от ванны, находится окно. Оно узкое, с широким подоконником, пропускает внутрь много света, но при этом эффективно противодействует всем желающим заглянуть в ванную комнату снаружи. Начинаете догадываться, что будет дальше?
По традиции, мы начнем с песни, но, поскольку изумленные вздохи публики практически заглушили начало, придется удовольствоваться лишь концом.
Жюли (изящное "сопрано энтузастико").
Изящный парниша, вошедший в Чикаго,
Был Цезарь – он всех покорил!
Святоши, конечно, плевались; весталки
Плясали, что было сил.Когда начинал зажигать нервный Нервий
Свой консульский блюз, контрабас
Мог мертвых поднять на танцпол. Все плясали
Императорский римский джаз!
(Следует овация. Жюли скромно опускает глаза и пускает руками волны по поверхности воды, то есть мы можем догадаться, что она это делает. Расположенная слева дверь открывается, и входит одетая Лоис Мерви, с одеждой и полотенцем в руках. Лоис старше Жюли на год, они практически близнецы – даже голоса похожи, но стиль одежды и выражение лица выдают ее консерватизм. Ну да, вы угадали. Старая добрая комедия ошибок.)
Лоис (вздрагивая). Ой, прости. Думала, тут никого нет.
Жюли. Привет! А я тут решила дать небольшой концерт…
Лоис (перебивая). Почему ты не закрыла дверь?
Жюли. А я не закрыла?
Лоис. Конечно нет. Ты думаешь, я прошла сквозь нее?
Жюли. Я думала, что ты ее взломала, дорогая.
Лоис. Ты такая легкомысленная…
Жюли. Нет. Я просто счастлива, как беззаботная бабочка, и даю маленький концерт.
Лоис (строго). Когда ты повзрослеешь?!
Жюли (обводя розовой ручкой вокруг). Видишь ли, звук отражается от стен. Вот почему петь в ванной так здорово. Создается потрясающий эффект! Что-нибудь на ваш выбор?
Лоис. Пожалуй. Доставьте мне удовольствие и покиньте ванну побыстрее.
Жюли (задумчиво покачивая головой). Даже не проси. Ибо сейчас здесь царствую я – Мисс Чистота!
Лоис. Что за шуточки?
Жюли. Сама Чистота находится перед тобой! Пожалуйста, только ничем не бросайся!
Лоис. Сколько ты еще тут будешь сидеть?
Жюли (подумав). Не меньше пятнадцати, но не больше двадцати пяти минут.
Лоис. Может, тебе хватит и десяти?
Жюли (как бы погрузившись в воспоминания). О, Мисс Чистота, помнишь ли ты, как в один из морозных январских дней – когда вода нагревается так медленно! – в прошлом году некая Жюли, знаменитая своей улыбкой пасхального кролика, собираясь на свидание, наполнила ванну для себя, бедняжки, но тут как раз подоспела ее злая сестра и погрузилась в эту ванну, и юной Жюли не оставалось ничего, кроме как заменить свое омовение втиранием кольд-крема, что является непомерно дорогим и чертовски сложным способом поддержания тела в чистоте?
Лоис (раздраженно). Так ты не поторопишься?
Жюли. С чего бы это?
Лоис. У меня свидание.
Жюли. Дома?
Лоис. Не твое дело.
(Жюли пожимает плечами, что, наверное, создает рябь на воде.)
Жюли. Ну что ж…
Лоис. О господи, да! Свидание почти что дома.
Жюли. Почти?
Лоис. Он не зайдет. Встречаемся у дверей и идем гулять.
Жюли (подняв брови). Ситуация проясняется. Начитанный мистер Калкинс! Кажется, ты обещала маме не приглашать его.
Лоис (безнадежно). Идиотизм. Он внушает ей отвращение, потому что только что развелся. Конечно же у нее больше опыта, но…