XI
На закате Джон и его спутницы достигли высокого утеса, отмечавшего границы владений Вашингтонов, и оглянулись на долину – мирную и прекрасную в вечерний час. Они присели, чтобы доесть остатки припасов, которые Жасмин захватила с собой в корзинке.
– Прошу! – сказала она, расстелив скатерть и выложив на нее аккуратной горкой бутерброды. – Не правда ли, выглядит аппетитно? Я считаю, что на открытом воздухе еда всегда вкуснее!
– Одно лишь замечание, и Жасмин деградирует до "среднего класса"! – сказала Любочка.
– А теперь, – алчно сказал Джон, – давай посмотрим, что за камни ты положила в карманы? Если ты выбрала удачно, то мы втроем проживем в комфорте до конца наших дней.
Любочка послушно сунула руки в карманы и выложила перед ним две пригоршни блестящих камней.
– Неплохо, – с воодушевлением воскликнул Джон. – Они невелики, но… Постой-ка! – Он взял один из них, чтобы получше рассмотреть в лучах заходящего солнца, и выражение его лица тут же изменилось. – Это же не алмазы! Что-то с ними не так!
– Вот это да! – изумленно воскликнула Любочка. – Какая же я глупая!
– Это стразы! – воскликнул Джон.
– Я знаю. – Она рассмеялась. – Я не тот ящик открыла. Они были на платье одной девушки, которую приглашала Жасмин. Она поменялась со мной на алмазы. Я ведь раньше никогда не видела ничего, кроме настоящих камней!
– И ты взяла их с собой?
– Боюсь, что так. – Она задумчиво погладила пальцами стекляшки. – Они мне очень нравятся. Я немного устала от алмазов.
– Очень хорошо, – угрюмо сказал Джон. – Мы будем жить в Аиде. И ты до глубокой старости будешь рассказывать недоверчивым дамам, как открыла не тот ящик! К сожалению, все банковские книги твоего отца исчезли вместе с ним.
– Ну а что такого плохого в Аиде?
– Если в этом возрасте я привезу домой жену, то отец будет только прав, если выставит нас за дверь и "уголька горелого не даст" – так у нас говорят.
В разговор вступила Жасмин.
– Я люблю стирать, – тихо промолвила она. – Я всегда сама стирала свои платки. Я стану прачкой и буду вам помогать.
– А в Аиде есть прачки? – наивно спросила Любочка.
– Конечно, – ответил Джон. – Там все, как везде.
– А я подумала… вдруг там так жарко, что никто и одежду не носит?
Джон рассмеялся.
– Попробуй только! – сказал он. – Едва начнешь что-нибудь снимать, так тебя тут же выгонят из города!
– А отец уже там? – спросила она.
Джон изумленно на нее посмотрел.
– Твой отец мертв, – хмуро ответил он. – Как же он может быть в Аиде? Ты что-то спутала: то место, которое ты имела в виду, уже давным-давно упразднили.
Поужинав, они сложили скатерть и расстелили одеяла.
– Какой это был чудесный сон! – вздохнула Любочка, глядя на звезды. – Как странно очутиться здесь и знать, что у тебя нет ничего, кроме единственного платья и жениха без гроша за душой! Под звездами… – повторила она. – Я никогда раньше не видела звезд. Я думала, что это просто чьи-то огромные далекие алмазы. Теперь они меня пугают. Они заставляют меня думать, что все было сном – вся моя юность!
– Это и был сон, – тихо ответил Джон. – Юность ведь всегда сон, что-то вроде временного помешательства…
– Тогда как же это здорово – быть помешанной!
– Так мне говорили, – хмуро сказал Джон. – Но я уже не знаю… Так или иначе, но давай мы будем друг друга любить – год… или сколько получится… Эта форма божественного опьянения годится для всех. Из всего сущего имеют ценность лишь алмазы – алмазы да еще, может быть, убогий дар разочарования. Ну что ж, последнего у меня теперь в избытке, и я, как и всегда, превращу его в обыкновенное ничто. – Он вздрогнул. – Подними воротник, девочка, ночь холодна, и ты можешь схватить воспаление легких! Великий грех совершил тот, кто первым придумал сознание. Давай-ка отключим его на пару часов.
И, завернувшись в одеяло, он уснул.
Странная история Бенджамина Баттона
В 1860 году правильным считалось появляться на свет в домашней обстановке. Ныне, по предписаниям высоко вознесшихся эскулапов, первые крики младенцев должны раздаваться непременно в анестезированной – и желательно с духом последних веяний! – больничной атмосфере. Так что мистер и миссис Роджер Баттон опередили моду на полвека, когда в один из летних дней 1860 года решили, что их первый ребенок должен появиться на свет в больнице. Мы уже никогда не узнаем, имел ли влияние данный анахронизм на удивительную историю, которую я решил записать.
Я просто расскажу вам, что случилось, а вы уж судите сами.
Семья Роджера Баттона занимала завидное общественное и финансовое положение в довоенном Балтиморе. Они были родней Этой Семье и Той Семье, что – как известно любому южанину – гарантировало им членство в среде многочисленной высшей знати, из которой и состояла основная масса населения Конфедерации. Очаровательный древний обычай обзаведения детьми им довелось испытать на себе впервые, так что мистер Баттон, естественно, нервничал. Он надеялся, что будет мальчик, и тогда его можно будет отправить в Коннектикут, в Йельский университет, ведь в этом заведении сам мистер Баттон на протяжении четырех лет был известен под довольно-таки ожидаемой кличкой Пуговка.
В тот сентябрьский день, когда ожидалось величайшее событие, он вскочил с постели в шесть утра, оделся, поправил и без того безупречный галстук и вышел на балтиморскую улицу, спеша в больницу, чтобы поскорее узнать, не явилась ли из тьмы ночной в лоно его новая жизнь.
Не дойдя сотни ярдов до Мэрилендского частного госпиталя для леди и джентльменов, он увидел их семейного врача, доктора Кини, который как раз спускался по ступеням, потирая руки – как бы умывая их, – как того и требует от доктора неписаная профессиональная этика.
Президент оптовой торговой фирмы "Роджер Баттон и Компания" мистер Роджер Баттон, забыв об условностях, вдруг побежал к доктору Кини, чего никак нельзя было ожидать от джентльмена-южанина тех живописных времен.
– Доктор Кини! – крикнул он. – Эй, доктор Кини!
Доктор услышал его, обернулся и остановился, поджидая. На его медицински-суровом лице по мере приближения мистера Баттона все четче проступало какое-то странное выражение.
– Ну, как? – потребовал ответа мистер Баттон, даже не переведя дыхания. – Что там? Как она? Мальчик? Нет? Что…
– Выражайтесь яснее, – резко оборвал его доктор Кини и посмотрел на него с непонятным раздражением.
– Скажите же, родился ли ребенок? – взмолился мистер Баттон.
Доктор Кини нахмурился:
– Ну да, можно сказать и так, до некоторой степени… – И снова бросил на мистера Баттона странный взгляд.
– С моей женой все в порядке?
– Да.
– Мальчик или девочка?
– Ну вот что! – воскликнул доктор Кини с неприкрытым раздражением. – Идите и смотрите сами! Воз-му-ти-тель-но! – Он выпалил последнее слово по слогам, затем отвернулся, пробормотав: – И как же, позвольте узнать, может такой случай отразиться на моей репутации, а? Еще один такой – и я погиб! Такое кого хочешь уничтожит!
– Да что случилось? – ничего не понимая, спросил мистер Баттон. – Тройня?
– Нет, не тройня! – оборвал его доктор. – Что говорить? Можете сами пойти и посмотреть. И ищите себе другого врача. Я был у постели вашей матушки, когда вы явились на свет, молодой человек, я уже сорок лет с вашей семьей, но теперь я умываю руки! Я больше никогда не хочу видеть ни вас, ни вашу родню! Прощайте!
Он резко развернулся, молча забрался в свой стоявший у тротуара фаэтон и уехал прочь, даже не обернувшись.
Ошеломленный мистер Баттон так и остался стоять на тротуаре, дрожа от головы до пят. Что за несчастье приключилось? У него вдруг совсем пропало желание идти в Мэрилендский частный госпиталь для леди и джентльменов, и лишь некоторое время спустя он с огромным усилием заставил себя подняться по лестнице и войти в здание.
В слабо освещенном холле за столом сидела медсестра. Поборов робость, мистер Баттон подошел поближе.
– Доброе утро! – поздоровалась она, с улыбкой глядя на него снизу вверх.
– Доброе утро… Я… Меня зовут Баттон.
Услышав это, девушка изменилась в лице. Она в неподдельном ужасе вскочила и чуть не бросилась бежать, сдержавшись лишь ценой огромного усилия.
– Покажите моего ребенка, – сказал мистер Баттон.
Медсестра охнула.
– Да-да, конечно! – вскрикнула она. – Наверх. Прямо наверх! Вам вот туда!
Она показала, куда идти, и мистер Баттон, в холодном поту, неуверенно повернулся и пошел на второй этаж. В верхнем холле он обратился к другой медсестре, несшей куда-то таз.
– Меня зовут Баттон, – с трудом выговорил он. – Покажите мне…
Бац! Таз грохнулся на пол и покатился к лестнице. Бац! Бац! Таз поскакал по лестнице вниз, будто поддавшись всеобщему ужасу, внушаемому этим господином.
– Покажите моего ребенка! – Мистер Баттон уже почти кричал; еще немного – и он упадет в обморок.
Бах! Таз достиг первого этажа. Акушерке удалось взять себя в руки, и она одарила мистера Баттона холодным, презрительным взглядом.
– Хорошо, мистер Баттон, – глухо сказала она. – Хорошо же! Но неужели вы не понимаете, во что вы нас тут всех превратили и что с нами теперь будет? Это совершенно возмутительно! От репутации нашего госпиталя не останется и камня на камне после…
– Короче! – хрипло воскликнул он. – Я больше не в силах все это выслушивать!
– Пожалуйста, за мной, мистер Баттон.
Он поплелся за ней. Пройдя по длинному коридору, они подошли к помещению, из которого доносились крики и вопли разной степени громкости – да-да, позднее такие палаты прозовут музыкальными. Они вошли.
Рядами вдоль стен стояло с полдюжины белых эмалированных колыбелек на колесах, на изголовье каждой был прицеплен ярлычок.
– И где же мой? – судорожно сглотнул мистер Баттон.
– Вон там! – ответила акушерка.
Мистер Баттон взглянул в направлении, указанном ее пальцем, и вот что он увидел: в одну из колыбелек был, на сколько можно, втиснут завернутый в толстое белое одеяльце старик лет семидесяти. Его редкие волосы были почти совсем седыми, а с подбородка свисала длинная серая борода, нелепо раскачиваясь взад-вперед от теребившего ее ветерка из окошка. Он посмотрел на мистера Баттона тусклыми, поблекшими глазами, в которых читался один огромный вопрос.
– Я что, сошел с ума? – разразился мистер Баттон; его страх сменился яростью. – Что это за отвратительные медицинские шутки?
– Нам тут не до шуток, – строго ответила акушерка. – И я понятия не имею, в своем ли вы уме, но могу вас уверить, что это именно ваш ребенок!
На лбу мистера Баттона опять выступила испарина. Он закрыл глаза, затем открыл и снова посмотрел туда. Ошибки не было: он видел перед собой мужчину семидесяти лет, то есть ребенка семидесяти лет, ребенка, чьи ножищи не помещались в колыбель и свисали по бокам!
Старик некоторое время безмятежно смотрел то на него, то на акушерку, а затем вдруг заговорил надтреснутым старческим голосом.
– Ты мой отец? – спросил он.
Мистер Баттон и акушерка резко вздрогнули.
– Если да, – ворчливо продолжал старик, – то будь так добр, забери меня отсюда. Или хотя бы сделай так, чтобы они сюда принесли кресло-качалку, да поудобнее!
– Во имя Господа, откуда ты взялся? Кто ты такой? – в бешенстве воскликнул мистер Баттон.
– Точно тебе не скажу, – проворчал нытик, – потому что я только что родился, точно знаю только, что фамилия моя Баттон.
– Ты лжешь! Ты обманщик!
Старик устало повернулся к акушерке.
– Вот как он рад новорожденному, – слабым голосом посетовал он. – Скажите же ему, что он ошибается, давайте же!
– Вы ошибаетесь, мистер Баттон, – строго сказала акушерка. – Это ваш ребенок, и вам придется с этим смириться. Мы вынуждены просить вас забрать его домой как можно скорее – лучше прямо сегодня.
– Домой?! – не веря, переспросил мистер Баттон.
– Да, мы не можем держать его здесь. Понимаете, мы действительно не можем!
– Я этому крайне рад, – опять заныл старик. – Что за место для карапуза, обожающего тишину! Из-за этого воя и воплей я ни минуты не спал! Я просил чего-нибудь поесть, – тут в его голосе послышалось пронзительное негодование, – а они принесли мне бутылочку молока!
Мистер Баттон рухнул на стул рядом с сыном и закрыл руками лицо.
– Боже мой! – пробормотал он в полнейшем ужасе. – Что люди скажут? И что мне теперь делать?
– Вы должны забрать его домой, – настойчиво повторила акушерка. – Немедленно!
Перед глазами мученика со всей ужасающей ясностью возникла гротескная картина: вот он идет по людным городским улицам, а рядом с ним шагает это внушающее ужас явление…
– Не могу… Я не могу, – простонал он.
Люди станут останавливаться, чтобы поговорить, и что он будет говорить? Он будет вынужден представлять его, этого древнего старца: "Это мой сын, родился сегодня под утро". А затем старик подоткнет свое одеяльце, и они побредут дальше, мимо суетливых лавок, мимо невольничьего рынка – на одно жуткое мгновение мистер Баттон страстно пожелал, чтобы его сын родился черным! – мимо роскошных домов фешенебельного квартала, мимо дома престарелых…
– Ну-ка, сейчас же возьмите себя в руки! – скомандовала акушерка.
– Послушайте-ка, – вдруг заговорил старик, – если вы вдруг подумали, что я пойду домой в этом одеяльце, то вы решительно заблуждаетесь!
– Дети всегда в одеяльцах!
Злобно крякнув, старик взмахнул маленькой белой пеленкой.
– Смотри! – дрожащим голосом сказал он. – Вот что они мне дали!
– Все дети такие носят, – натянуто сказала акушерка.
– Ну что ж, – сказал старик, – сейчас увидите, что на этом ребенке ровно через две минуты не будет вообще ничего! Одеяло колется. Дали бы хоть простыню, что ли.
– Нет, только не снимай! – быстро сказал мистер Баттон и повернулся к акушерке: – Что посоветуете?
– Сходите в магазин и купите сыну одежду.
Уже в нижнем холле до мистера Баттона донесся голос сына:
– И трость, папаша! Мне нужна трость…
Выйдя на улицу, мистер Баттон в ярости хлопнул дверью.
II
– Доброе утро, – нервно поздоровался мистер Баттон с приказчиком универмага "Чезапик Драй Гудс". – Мне нужна одежда для моего ребенка.
– Сколько лет вашему ребенку?
– Ну, где-то шесть часов, – не подумав, ответил мистер Баттон.
– Отдел для младенцев с другой стороны.
– Ох, даже не знаю… Не думаю, что мне это подойдет. У меня… Он очень крупный ребенок, необычный. На редкость… крупный.
– Там есть самые большие детские размеры.
– А где отдел для подростков? – спросил мистер Баттон в отчаянной попытке сменить тему. Ему показалось, что приказчик уже догадался о его позорной тайне.
– Здесь.
– Ну… – Он замешкался.
Сама мысль о том, чтобы одеть сына во взрослую одежду, казалась невыносимой. Вот если бы только удалось найти очень большой подростковый костюмчик… Тогда можно будет отрезать эту длинную ужасную бороду, покрасить волосы в темный цвет, и худшее будет надежно спрятано, а ему удастся сохранить хотя бы толику своей пошатнувшейся самооценки, не говоря уже о положении в балтиморском обществе…
Однако энергичное исследование подросткового отдела показало, что здесь нет подходящего костюмчика для новорожденного Баттона. Само собой, виноват был магазин, ведь в таких случаях всегда виноват магазин!
– Простите, сколько, вы сказали, вашему мальчику? – с любопытством осведомился приказчик.
– Ему? Шестнадцать…
– Ах, прошу прощения! Мне послышалось, будто вы сказали "шесть часов". Отдел для юношей в следующем крыле.
Мистер Баттон в печали пошел прочь. Но вдруг остановился, просиял и показал пальцем на манекен в витрине.
– Вот! – воскликнул он. – Я возьму этот костюмчик! Вон тот, что на манекене!
Приказчик посмотрел на витрину.
– Но, – возразил он, – это же не детский костюм… Ну, то есть детский, но это ведь для маскарада! Он же вам будет впору!
– Заверните! – нервно, но твердо заявил покупатель. – Это то, что нужно!
Изумленный приказчик повиновался.
Вернувшись в госпиталь, мистер Баттон вошел в палату и почти швырнул сверток сыну.
– Вот тебе одежда! – выпалил он.
Старик развязал веревку и стал недоуменно рассматривать покупку.
– Выглядит как-то странно, – пожаловался он. – Я не желаю, чтобы меня наряжали как клоуна…
– А я не желаю, чтобы клоуна делали из меня! – яростно перебил его мистер Баттон. – Как ты выглядишь – не твое дело! Сейчас же надевай, а не то… А не то я тебя отшлепаю! – Он неуверенно сглотнул на последнем слове, чувствуя, тем не менее, что сказал именно то, что нужно было сказать.
– Хорошо, отец, – последовал ответ в тоне гротескно преувеличенной сыновней почтительности, – ты ведь уже жизнь прожил, так что знаешь лучше… Как скажешь.
Как и ранее, при слове "отец" мистер Баттон резко вздрогнул.
– И поторапливайся!
– Да-да, уже иду, отец.
Когда сын оделся, мистер Баттон с тоской его оглядел. Костюм состоял из носков в горошек, розовых штанишек и приталенной ремешком блузы с широким белым воротником. Надо всем этим колыхалась длинная седая борода, свисая почти до пояса. Смотрелось ужасно.
– Погоди-ка…
Мистер Баттон схватил больничные ножницы и тремя быстрыми движениями ампутировал большой кусок бороды. Но даже после этой модернизации ансамбль смотрелся далеко не идеально. Оставшаяся кисточка чахлых волос, водянистый взгляд, старческие зубы никак не соответствовали веселому костюмчику. Но мистер Баттон отличался упрямством – он протянул сыну руку.
– Пошли! – нехотя позвал он.
Сын доверчиво взял его за руку.
– Папа, а как ты меня будешь звать? – дрожащим голосом спросил он, когда они выходили из палаты. – Просто "сынок", наверное? Пока не придумаешь мне имя?
Мистер Баттон хмыкнул.
– Не знаю пока, – грубовато ответил он. – Может, назовем тебя Мафусаилом?
III
Даже после того, как нового члена семьи Баттонов коротко постригли и покрасили в неестественный бледно-черный цвет, растительность на лице выбрили до блеска, а затем приодели в детский костюмчик, пошитый на заказ озадаченным портным, Баттонам так и не удалось скрыть тот факт, что их сын слабо подходил на роль первенца. Рост Бенджамина – так его назвали, хотя оскорбительное "Мафусаил" подошло бы больше, – составлял пять футов восемь дюймов, невзирая на старческую сутулость. Одеждой этого было не скрыть, и никакая стрижка и подкрашенные брови не маскировали глядевших из-под них поблекших, водянистых и усталых глаз. Нанятая заблаговременно нянька с негодованием покинула дом, как только увидела младенца.
Но мистер Баттон твердо стоял на своем. Бенджамин был младенцем, и младенцем он и будет считаться! Поначалу он объявил, что, если Бенджамину не нравится теплое молочко, он может не есть вообще, но в конце концов его уговорили позволить сыну употреблять хлеб и масло, а также иногда, в порядке компромисса, и овсяную кашу. Однажды он принес домой погремушку, дал ее Бенджамину и недвусмысленно приказал "играть", на что старик устало согласился и весь день послушно гремел игрушкой на весь дом.