Популярная девушка
Каждую субботу около половины одиннадцатого Янси Боуман ускользала от своего кавалера с помощью какой-нибудь милой отговорки, уходила из танцевального зала и направлялась туда, откуда можно было видеть всех в баре загородного клуба. Найдя взглядом отца, она или кивала ему, если видела, что он ее заметил, или посылала официанта, чтобы тот привлек внимание родителя. Если на часах было не больше половины одиннадцатого, то есть если отец провел в силках самодельного джина не больше часа, он вставал со стула и позволял убедить себя пойти в зал.
Танцевальным залом называлось помещение, в котором днем стояла плетеная мебель, – это была та самая комната, которая всегда имелась в виду, когда кто-нибудь произносил: "Пойдем потанцуем!" К ней же всегда относились указания "внутри" или "вниз по лестнице". Это была та самая безымянная комната, в которой происходит все самое важное, что только может произойти в загородном клубе любого городка Америки.
Янси знала: если только ей удастся удержать отца хотя бы час, он будет болтать со знакомыми, или смотреть, как она танцует, или же – что случалось редко – потанцует и сам. И тогда по окончании вечера безо всяких проблем ей удастся вывести его из клуба. За время до полуночи, когда заканчивались танцы, он не успел бы найти повод, чтобы серьезно с кем-нибудь поссориться.
Все это подразумевало значительные усилия со стороны Янси; шла она на это не из-за отца, а скорее из-за самой себя. Прошлым летом случилось несколько довольно неприятных происшествий. В один из вечеров ее задержал страстный, лившийся непрерывным потоком монолог одного юноши из Чикаго – и в результате, слегка покачиваясь, в дверях зала возник отец; его румяное лицо сильно покраснело, а мутно-голубые глаза были практически полузакрыты, так как он пытался сфокусировать свой взгляд на танцующих, очевидно приготовившись предложить себя в качестве кавалера первой же вдовушке, которая попалась бы ему на глаза. На настойчивое предложение Янси уйти из клуба немедленно он самым забавным образом обиделся.
После этого случая Янси тщательно следила за временем своего фабианского маневра.
Янси и ее отец считались самыми красивыми обитателями маленького городка на Среднем Западе. Том Боуман, несмотря на двадцатилетнее увлечение виски и редкие игры в гольф, все еще отличался крепким сложением. У него была контора в центре города, в которой он думал о каких-то смутно представлявшихся ему делах с недвижимостью, фактически же основной его заботой была демонстрация в загородном клубе прекрасного профиля и хороших, непринужденных манер. За этим он и провел большую часть тех десяти лет, что минули с момента смерти его жены.
Янси было двадцать, она всегда держала себя в неопределенно-томной манере, частично обусловленной ее ленивым нравом, а частично усвоенной во время одной поездки к родственникам в один из восточных штатов, в нежном и впечатлительном возрасте. Она была смышленой, ветреной, романтичной при луне и никак не могла решить, выходить ли замуж по любви или по расчету – последняя из этих двух абстракций казалась ей более реальной, так как воплощалась в одном из самых пылких ее обожателей. Кроме того, ей приходилось выступать в роли хозяйки дома, и это ей вполне удавалось; домашнюю жизнь она старалась устроить в гладком и спокойном ритме, чтобы как-то регулировать постоянную тягу отца к алкоголю.
Отца она обожала. Она обожала его из-за его прекрасной внешности и пленительных манер. Он так никогда и не потерял шарма одного из популярнейших людей в йельском братстве "Череп и кости". И этот его шарм и стал тем стандартом, по которому впечатлительная Янси, сама того не сознавая, судила всех знакомых ей мужчин. Тем не менее отец и дочь были далеки от тех сентиментальных семейных отношений, которые являются стержнем любого придуманного сюжета, а в жизни существуют лишь в воображении старшего поколения. Янси Боуман уже решила, что выйдет замуж и оставит свой дом до конца года. Она смертельно скучала.
Скотт Кимберли, который впервые увидел ее в загородном клубе в тот ноябрьский вечер, согласился с леди, у которой гостил, в том, что Янси была изысканной юной красавицей. Из-за чрезмерной чувствительности, которая была весьма неожиданной чертой у такого молодого человека – а Скотту было всего лишь двадцать пять, – он отказался ей представиться, с тем чтобы инкогнито понаблюдать за ней в течение одного сказочного часа и тем самым растянуть удовольствие – или оттянуть разочарование? – в предвкушении беседы, которой он и намеревался завершить этот вечер.
– Она так и не оправилась от огорчения, когда не смогла познакомиться с проезжавшим мимо нашего города принцем Уэльским, – заметила миссис Оррин Роджерс, проследив за его взглядом. – По крайней мере, она сама так говорит… не знаю, серьезно или в шутку. Но я слышала, что стены ее комнаты обклеены его фотографиями!
– Чьими фотографиями? – неожиданно спросил Скотт.
– Ну, его, принца Уэльского.
– А кто обклеил ими ее комнату?
– Ну, Янси Боуман, та девушка, которая тебе так понравилась.
– В каком-то плане все красавицы одинаковы, – рассудительно заявил Скотт.
– Да, я с тобой согласна.
Но в голосе миссис Роджерс прозвучало полнейшее равнодушие. Никогда в жизни она не понимала, что и у других людей бывают какие-то мысли, – до тех пор, пока сама эта мысль вследствие постоянного повторения не стала привычным фоном для ее уха.
– Поговорим о ней? – предложил Скотт.
С насмешливо-укоризненной улыбкой миссис Роджерс позволила вовлечь себя в злословие. Но до конца вечера было еще далеко. Заиграл оркестр, и по комнате с зелеными стенами разлились негромкие звуки музыки, а две пары, представлявшие здесь в этот вечер местную молодежь, закружились в танце, повинуясь струящемуся ритму. Несколько апатичных юношей один за другим собрались у дверей, и невооруженным взглядом было видно, что музыка не принесла в комнату ожидавшегося веселья. Эти девушки и юноши знали друг друга с детства; хотя на площадке иногда и зарождались новые семьи, это были браки по привычке, от излишней покорности судьбе, а иногда и просто от скуки.
Здешним нарядам не хватало того блеска, который необходим для романов, вспыхивающих короткими летними ночами, когда тебе всего семнадцать лет. В таких местах, как это, думал Скотт, ища глазами Янси, происходит группирование остатков – самых некрасивых, самых глупых, самых бедных членов общества; по всей вероятности, они тоже стремятся к более привлекательной судьбе, пусть не такой блестящей и не такой уж и юной. Тут Скотт почувствовал себя глубоким стариком.
Но среди присутствовавших было одно лицо, к которому эти его обобщения не относились. Когда взгляд Скотта наконец обнаружил среди танцующих Янси Боуман, Скотт сразу почувствовал себя помолодевшим. Она была реинкарнацией всего того, что так и не проявилось в танце: грациозной юности, надменной, томной свежести и красоты, которая была печальной и бренной, подобно воспоминаниям о прекрасном сне. Ее партнер – молодой человек с одним из этих, еще не оформившихся румяных лиц, на которых всегда почему-то проступают белые пятна, словно кто-то в холодный день дал ему пощечину, – казалось, вовсе не вызывал у нее интереса; ее отсутствующий печальный взор блуждал по группам людей, стоявшим у стен, ненадолго задерживаясь то на чьем-нибудь лице, то на чьем-нибудь платье.
– Голубые глаза! – сказал Скотт миссис Роджерс. – Они ни о чем не говорят, но они прекрасны; а этот нос, и губы, и подбородок определенно аристократичны – по крайней мере, мне так кажется, – извиняющимся тоном добавил он.
– О да, она – настоящая аристократка! – согласилась миссис Роджерс. – Ее дедушка был сенатором или политиком… в общем, кем-то в одном из южных штатов. А ее отец выглядит как настоящий аристократ! Да, они настоящие аристократы; это действительно аристократическая семья!
– Но энергии ей, кажется, не хватает.
Скотт смотрел, как желтое платье то исчезало, то появлялось из-за спин танцующих.
– Она не очень-то любит двигаться. Странно, что она так хорошо танцует. Она помолвлена? Кто тот мужчина, который так упорно перехватывает ее в танце, вон тот, который так грубо засовывает свой галстук под воротник и щеголяет в пиджаке с дивными косыми карманами?
Его сердила настойчивость этого молодого человека, и его сарказму явно не хватало объективности.
– А, это… – Миссис Роджерс подалась вперед, и кончик ее языка явственно показался между губ. – Это же О’Рурки-младший! Кажется, он в нее влюблен.
– А мне кажется, – неожиданно заявил Скотт, – что я все-таки попрошу вас представить меня, если она окажется рядом, когда кончится музыка.
Маленькая, нервная, уже начинающая полнеть миссис Роджерс и кузен ее мужа Скотт Кимберли, черноволосый молодой человек чуть ниже среднего, поднялись со стульев и взглядами поискали в толпе танцующих Янси. Скотт был сиротой – сиротой с полумиллионом собственных денег, и в этом городе он оказался по одной простой причине: он опоздал на поезд. Они искали ее еще несколько минут, но тщетно. Янси и ее желтое платье больше не мелькали среди танцоров.
Стрелки часов показывали половину одиннадцатого.
II
– Добрый вечер, – говорил ей в этот момент отец, проглатывая слоги. – Кажется, это уже вошло в привычку?
Они стояли у боковой лестницы, и за его плечом через стеклянную дверь Янси могла видеть с полдюжины мужчин, сидевших вокруг столика в баре со знакомым ей веселым блеском в глазах.
– Может, пойдешь, посмотришь на танцы? – предложила она, улыбаясь и подчеркивая светское равнодушие, которого она совсем не чувствовала.
– Благодарю, но только не сейчас!
Достоинство, с которым он это произнес, было немного преувеличенным, чтобы вызвать доверие.
– Просто выйди и осмотрись, – настаивала она. – Все сегодня здесь, и я хотела кое о ком с тобой поговорить.
Это было не слишком хорошо придумано, но ничего лучше ей в голову не пришло.
– Я очень сомневаюсь, что там найдется что-нибудь интересное для меня, – выразительно произнес Том Боуман. – Я заметил, что по каким-то надуманным причинам меня все время вытаскивают отсюда, отрывая от жизни не менее чем на полчаса, словно я ребенок, который не может сам за собой уследить.
– Я просто прошу тебя немного там побыть!
– Ты очень заботлива, спасибо! Но как раз сегодня мне крайне интересна происходящая именно здесь беседа!
– Пойдем, папа!
Янси со всем возможным очарованием взяла его под руку, но он тут же освободился, подняв локоть, – и рука Янси свободно упала.
– Боюсь, я вынужден отказаться.
– Прошу тебя, – чуть более настойчиво сказала она, стараясь не показывать, как ее раздражает необычно долгий спор, – ты пойдешь осмотришься и, если тебе там не понравится, просто уйдешь.
Он покачал головой:
– Нет, спасибо.
Затем, не говоря ни слова, он резко развернулся и вернулся в бар. Янси пошла обратно на танцплощадку. Как ни в чем не бывало, она окинула взглядом толпу стоявших молодых людей и после недолгого размышления проворковала оказавшемуся рядом с ней юноше:
– Потанцуем, Карти? Я не знаю, где мой партнер…
– Буду рад, – искренне ответил Карти.
– Ужасно любезно с твоей стороны!
– С моей? Напротив – с твоей!
Она бросила на него равнодушный взгляд. Она очень рассердилась на отца. На следующее утро за завтраком она конечно же сможет сколько угодно распространять вокруг себя пламенный холод и недовольство; ну а сегодня вечером ей оставалось лишь ждать и надеяться, что, случись самое худшее, отец по крайней мере, останется в баре до окончания танцев.
Откуда-то из-под ее локтя неожиданно возникла миссис Роджерс, которая жила по соседству с Боуманами. Рядом с ней был какой-то незнакомый молодой человек.
– Янси, – сказала миссис Боуман с вежливой улыбкой, – позволь представить тебе мистера Кимберли. Мистер Кимберли находится у нас в гостях, и мне бы очень хотелось вас познакомить!
– Я так рада! – вежливо и нараспев произнесла Янси.
Мистер Кимберли предложил мисс Боуман потанцевать, на что мисс Боуман равнодушно согласилась. Как и подобало, они взялись за руки и начали танец как раз вовремя, вступив в толпу танцующих вместе со вступлением в музыкальную тему барабанного ритма. И сразу же Скотту показалось, что комната и кружащиеся по ней пары обратились в какой-то серый фон, на котором осталась лишь она. Яркие лампы танцевального зала, ритмы музыки, повторявшиеся парафразы, лица множества девушек, красивые, непримечательные или смешные, слились в некий статичный монолит, словно все они собрались сюда в качестве свиты для томных глаз и движущихся в танце ножек Янси.
– Я все время на вас смотрел, – просто сказал Скотт. – Кажется, вам здесь скучно?
– Неужели? – Ее голубые глаза вдруг с радостным интересом приоткрылись и стали похожи на нежные ирисы. – Какой кошмар! – добавила она.
Скотт рассмеялся. Она воспользовалась такой выразительной фразой и даже не улыбнулась – конечно, она вовсе не хотела придать ей оттенок правдоподобия. Из многих уст он уже слышал самые модные словечки этого сезона: "горячо", "шикарно" и "здорово", примененные кстати и некстати, но еще никогда ему не доводилось слышать слово, полностью лишившееся своего буквального значения. В устах этой чопорной юной красавицы все звучало очаровательно.
Танец окончился. Янси и Скотт направились к стоявшему у стены дивану, но сесть на него им не удалось – раздался визгливый смех, и жилистая девица, тащившая за собой смущенного кавалера, затормозила прямо перед ними и плюхнулась как раз туда, куда они только что собирались устроиться.
– Как грубо! – заметила Янси.
– Думаю, ей можно найти оправдание.
– Для девушки с такими коленками оправданий быть не может!
И они уселись на двух неудобных жестких стульях.
– Откуда вы приехали? – спросила она у Скотта с вежливым безразличием.
– Из Нью-Йорка.
Услышав это, Янси соблаговолила остановить свой взгляд на молодом человеке по крайней мере на десять секунд – впервые за все время их знакомства.
– А кто был тот джентльмен с невидимым галстуком, – довольно бесцеремонно спросил Скотт, чтобы заставить ее взглянуть на него еще раз, – который буквально вас осаждал? Я никак не мог отвести от него взгляда. Он так же занимателен, как и его одежда?
– Не знаю, – протянула она. – Мы с ним всего неделю помолвлены…
– О господи! – воскликнул Скотт; на лбу у него показались капельки пота. – Прошу прощения! Я не…
– Я просто пошутила, – перебила она его, рассмеявшись и вздохнув. – Мне было интересно, что вы на это скажете.
Затем они рассмеялись вместе, и Янси продолжила:
– Я ни с кем не помолвлена. Я ужасно непопулярна! – Ее голос оставался все таким же томным, и это противоречило значению ее слов. – Никто никогда не захочет взять меня в жены!
– Какая жалость!
– Но это правда! – проворковала она. – Ведь мне постоянно нужны комплименты, потому что я не могу без них жить, но никто уже не считает меня даже симпатичной, и как мне теперь жить – я не знаю!
Давно уже Скотту не было так весело.
– Прекрасное дитя, – воскликнул он, – бьюсь об заклад, что с утра и до вечера вы не слышите ничего, кроме комплиментов!
– Нет-нет! – Ей явно нравился этот разговор. – Я никогда не слышу комплиментов, если только сама на них не напрашиваюсь.
"Все так же, как и всегда, – размышляла она, оглядывая зал в одном из свойственных ей припадков пессимизма. – Все те же ребята трезвые, и те же пьяные; все те же старухи сидят у стен, только рядом с ними теперь сидят еще две-три девушки, танцевавшие в прошлом году".
Янси достигла той стадии, когда все эти танцы в клубе казались ей почти что абсолютной глупостью. Раньше все было похоже на волшебный карнавал, на котором изысканные и непорочные девы, напудренные до последней степени розовости, демонстрировали себя очаровательным незнакомцам; теперь же картина поблекла и превратилась в средних размеров зал, в котором с редким бесстыдством демонстрировались ничем не прикрытые порывы явных неудачниц. Как много изменилось за эти несколько лет! Но ведь сами танцы вовсе не изменились, если не считать перемены фасона манжет или новых сальто в оборотах речи.
Янси была готова выйти замуж.
Между тем целая дюжина замечаний и вопросов так и не сорвались с губ Скотта Кимберли, потому что им помешало появление извиняющейся миссис Роджерс.
– Янси, – сказала она, – наш шофер только что позвонил и сказал, что машина сломалась. Не могли бы вы с отцом нас подвезти? Если это не очень удобно, пожалуйста, не стесняйся и скажи…
– Я уверена, что папа будет ужасно рад вам помочь! В машине всем хватит места, потому что я поеду с друзьями.
"Будет ли отец в полночь в состоянии хотя бы выйти отсюда самостоятельно?" – подумала она.
Но ведь он водит машину в любом состоянии – кроме того, людям, просящим подвезти, не очень-то приходится выбирать, с кем ехать.
– Замечательно! Большое вам спасибо, – сказала миссис Роджерс.
Затем миссис Роджерс удалилась со сцены, ведь она только что миновала тот игривый возраст, когда замужние дамы считают, что они все еще молоды и являются persona grata для молодежи; она вступила в самое начало возраста, когда собственные дети уже тактично дают понять, что такое убеждение не соответствует действительности. В этот момент заиграла музыка, и неудачливый молодой человек с белыми пятнами на красной физиономии вновь возник перед Янси.
Прямо перед окончанием последнего перед перерывом танца Скотт Кимберли перехватил ее в очередной раз.
– Я вернулся, – начал он, – чтобы сказать вам, что вы прекрасны!
– Не верю, – ответила она. – И кроме того, вы всем это говорите!
Мелодия стремительными порывами неслась к финалу; затем они наконец-то уселись на удобном диване.
– Я уже три года никому этого не говорил, – сказал Скотт.
На самом деле не было никаких причин говорить о трех годах, но каким-то образом это прозвучало убедительно для них обоих. Ее любопытство зашевелилось. Ей стало интересно знать, что собой представляет Скотт. Она стала лениво, как бы нехотя расспрашивать его: начала с его родства с Роджерсами, а закончила – он даже и не заметил, как они до этого дошли, – выслушав от него подробное описание его квартиры в Нью-Йорке.
– Мне хочется жить в Нью-Йорке, – сказала она ему, – на Парк-авеню, в одном из этих красивых белых домов, в которых квартиры по двенадцать комнат и стоят целое состояние!
– Да, и я бы тоже этого захотел, если бы был женат. Я думаю, Парк-авеню – одна из самых красивых улиц на свете, потому что на ней нет никаких чахлых парков, которые всегда стараются насадить в городе, чтобы создать искусственное ощущение природы.