– Мне показалось, что в начале вечера тебя это не слишком заботило! Я попросила тебя подвезти людей до дома, а ты не смог повести свою собственную машину!
– Черт возьми, это я-то не смог?! – запротестовал он. – Да я вполне смог бы участвовать хоть в гонках на… аране, нет, на арене! Это миссис Роджерс настояла на том, чтобы машину вел ее юный обожатель, и что я мог поделать?
– Это вовсе не ее юный обожатель! – резко ответила Янси. Из ее голоса исчезли все признаки томности. – Ей столько же лет, сколько и тебе. Это ее племянница! Я хотела сказать, племянник, конечно!
– Прошу прощения!
– Думаю, тебе еще надо бы извиниться передо мной!
Неожиданно она обнаружила, что больше не держит на него зла. Более того, ей стало его жаль: ей пришло в голову, что просьба подвезти миссис Роджерс была явным покушением на его личную свободу. Тем не менее дисциплина прежде всего; впереди было еще много субботних вечеров.
– Я слушаю! – продолжила она.
– Прости меня, Янси.
– Очень хорошо. Прощаю, – чопорно ответила девушка.
– Ну что еще мне сделать, чтобы ты меня простила? Скажи же!
Ее голубые глаза сузились. У нее появилась надежда – но она едва осмеливалась себе в этом признаться! – надежда на то, что он поедет с ней в Нью-Йорк.
– Давай подумаем, – сказал он. – Сейчас ноябрь, не так ли? Какое сегодня число?
– Двадцать третье.
– Ну, тогда вот что… – Он задумчиво соединил кончики пальцев. – Я сделаю тебе подарок! Всю осень я говорил, что ты поедешь в Нью-Йорк, но дела у меня шли плохо.
Она с трудом сдержала улыбку – как будто дела имели для него в жизни хоть какое-нибудь значение!
– Но, раз тебе так хочется в Нью-Йорк, я сделаю тебе подарок: ты поедешь! – Он поднялся со стула, пересек комнату и сел за стол. – У меня есть немного денег в одном из нью-йоркских банков, они лежат там уже довольно давно, – говорил он, ища в ящике стола чековую книжку. – Я как раз собрался закрыть этот счет. Так, посмотрим. Здесь как раз… – Его ручка скребла бумагу. – Где, черт возьми, промокашка?
Он подошел к камину, и розовая продолговатая бумажка приземлилась к ней на колени.
– Папа!
Это был чек на триста долларов.
– Но ты действительно можешь отдать эти деньги мне? – спросила она.
– Не волнуйся, – уверил он ее и кивнул. – Это будет еще и рождественским подарком – тебе ведь наверняка понадобится новое платье, или шляпка, или что-нибудь еще?
– Ну… – неуверенно начала она. – Я даже не знаю, могу ли я принять этот подарок! У меня вообще-то тоже есть две сотни, ты же знаешь. А ты уверен…
– Ну конечно! – Он помахал рукой с великолепной беззаботностью. – Тебе нужно сменить обстановку. Ты говорила о Нью-Йорке, и я хочу, чтобы ты туда съездила. Напиши своим приятелям из Йеля или еще каких-нибудь университетов, и они наверняка пригласят тебя на бал или куда-нибудь еще.
Он резко сел на стул и издал долгий вздох. Янси сложила чек и спрятала его на груди.
– Ну-у-у, – протянула она, вернувшись к своей обычной манере, – ты ужасно любезный и заботливый, папочка. Постараюсь не вести себя чересчур экстравагантно!
Отец ничего не ответил. Он издал еще один короткий вздох и откинулся на стуле.
– Конечно, мне очень хочется поехать, – продолжила Янси.
Отец продолжал молчать. Она подумала, что он задремал.
– Ты спишь? – спросила она, на этот раз уже весело. Она наклонилась к нему; затем выпрямилась и посмотрела на него. – Папа, – неуверенно произнесла она.
Отец продолжал оставаться все в той же позе; румянец неожиданно исчез с его лица.
– Папа!!!
Она поняла – и от этой мысли у нее пошли мурашки, а железные тиски сдавили ее грудь, – что в комнате, кроме нее, больше никого нет. Прошло безумное, страшно долгое мгновение, и она сказала себе, что ее отец мертв.
V
Янси всегда относилась к себе с мягкостью – примерно так, как относится мать к своему невоспитанному, избалованному ребенку. Она не была глупой, но и звезд с неба тоже не хватала и не имела какой-то осмысленной и обдуманной жизненной философии. Катастрофа, которой являлась для нее смерть отца, могла вызвать у нее лишь одну реакцию – истерическую жалость к самой себе. Первые три дня прошли как кошмар; но присущая цивилизации сентиментальность, вовсе не похожая на жестокость природы по отношению к раненым особям, всегда вдохновляла некую миссис Орал, обществом которой Янси до этого момента гнушалась, на проявление страстного интереса к подобным катастрофам. Миссис Орал и взяла на себя все неизбежные хлопоты и заботы, возникшие в связи с похоронами Тома Боумана. На следующее утро после смерти отца Янси послала телеграмму единственной оставшейся у нее родственнице, жившей в Чикаго, но дама, которая до сих пор вела себя сдержанно и дружелюбно, ответить не соизволила.
Четыре дня Янси безвыходно сидела в своей комнате наверху, слушая стук в дверь и звуки бесконечных шагов, доносившиеся с крыльца; ее нервозность лишь усиливалась оттого, что с двери был снят звонок. По распоряжению миссис Орал! Дверные звонки в таких случаях всегда снимают! После похорон напряжение спало. Янси, одевшись в новое черное платье, рассмотрела свое отражение в зеркале трюмо и расплакалась – ей показалось, что она выглядит очень печальной, но в то же время прекрасной. Она спустилась вниз и села читать какой-то киножурнал, надеясь, что не останется в доме одна, когда в четыре часа на землю опустится зимняя тьма.
В тот вечер миссис Орал предложила горничной воспользоваться моментом и взять выходной. Янси пошла на кухню посмотреть, ушла она уже или нет, и тут неожиданно зазвонил вновь повешенный дверной звонок. Янси вздрогнула. Миг спустя она успокоилась и подошла к двери. Пришел Скотт Кимберли.
– Ну, как ты? – спросил он.
– Благодарю, уже лучше, – ответила она с тихим достоинством, которое, как ей показалось, более всего приличествовало ее сегодняшнему положению.
Они так и стояли в холле, чувствуя неловкость, припоминая полусмешные-полупечальные обстоятельства их последней встречи. Нельзя и представить более неподобающей прелюдии к разразившейся впоследствии катастрофе! Теперь их беседа не могла протекать спокойно и плавно; неизбежные паузы невозможно было заполнить легкими намеками на прошедшее, и, кроме того, у него не было никаких оснований, чтобы искренне притворяться, что он разделяет ее горе.
– Зайдешь? – сказала она, нервно покусывая губы.
Он последовал за ней в гостиную и сел на кресло рядом с ней.
Через минуту – просто потому, что он был здесь, живой и дружелюбный, – она уже плакала у него на плече.
– Ну, ну! – приговаривал он, приобняв ее и по-идиотски похлопывая по плечу. – Ну же, ну! Ну!
Он был достаточно умен для того, чтобы впоследствии не придавать всему этому никакого особенного значения. Просто сказалось нечеловеческое напряжение последних дней, она была переполнена чувствами, горем и одиночеством, с таким же успехом она могла бы расплакаться на любом другом подвернувшемся плече. Хотя между ними и проскользнуло чисто животное напряжение, это произошло бы, даже если бы он был столетним старичком. Через минуту она выпрямилась и села ровно.
– Прости меня, – отрывисто проговорила она. – Просто этот дом кажется мне сегодня таким мра-ачным!
– Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, Янси.
– Я не… Я не… Очень… Замочила твой пиджак?
После того как напряжение спало, они оба истерически расхохотались, и смех на мгновение опять вернул ей подобающее чувство достоинства.
– Даже не знаю, почему я выбрала именно тебя, чтобы разреветься, – вновь всхлипнула она. – Я вовсе не бросаюсь на всех, кто приходит в дом!
– Я приму это в качестве… В качестве комплимента! – трезво оценив ее слова, ответил он. – Могу себе представить, каково тебе сейчас!
Затем, после паузы, он спросил:
– Какие у тебя теперь планы?
Она покачала головой.
– По-почти никаких, – пробормотала она между всхлипами. – Я хо-хотела уехать и немного пожить у своей тетки в Чикаго.
– Должно быть, это будет самое лучшее… да, так будет лучше всего! – Затем, так как он не мог придумать, что еще можно сказать в такой ситуации, он повторил: – Да, так будет лучше всего.
– А что ты делаешь здесь… Здесь, в городе? – спросила она, судорожно вздыхая и вытирая глаза платком.
– О, я же в гостях – в гостях у Роджерсов. Решил немного задержаться.
– Ездил на охоту?
– Нет, просто жил.
Он не стал говорить ей, что остался в городе из-за нее. Она могла счесть это навязчивостью.
– Понятно, – сказала она, ничего не поняв.
– Я хотел бы знать, Янси, не могу ли я что-нибудь для тебя сделать? Может быть, надо что-то купить в городе или что-нибудь кому-нибудь передать – пожалуйста, скажи мне! Может, ты хочешь прямо сейчас бросить все и поехать куда-нибудь покататься? Или же я мог бы покатать тебя вечером, и тогда никто не увидит тебя на улице.
Он резко оборвал последнее слово, словно его неожиданно поразила неделикатность его предложения. Они с ужасом посмотрели друг на друга.
– О нет, благодарю тебя! – воскликнула она. – Я вовсе не хочу кататься!
К его облегчению, открылась входная дверь, и в дом вошла пожилая дама – миссис Орал. Скотт немедленно поднялся и засобирался:
– Ну, если я действительно не могу тебе ничем помочь…
Янси представила его миссис Орал, затем оставила даму у камина и прошла с ним к двери. Неожиданно ей в голову пришла мысль.
– Подожди-ка минутку!
Она взбежала по лестнице и тут же спустилась вниз, держа в руке полоску розовой бумаги.
– Вот о чем я тебя попрошу, – сказала она. – Не мог бы ты взять в Первом национальном банке деньги по этому чеку? В любое время, когда тебе будет удобно.
Скотт достал свой бумажник и открыл его:
– Думаю, что деньги ты можешь получить прямо сейчас.
– Но это не срочно!
– Тем не менее.
Он вытащил три стодолларовых банкноты и дал их ей.
– Ты ужасно любезен! – сказала Янси.
– Пустяки. Могу ли я зайти навестить тебя в следующий раз, когда приеду на Запад?
– Ну конечно!
– Спасибо, так и сделаю. А сегодня я уезжаю домой.
Дверь выпустила его в снежный закат, и Янси вернулась к миссис Орал. Миссис Орал зашла, чтобы поговорить о ее дальнейших планах.
– Итак, дитя мое, что вы планируете делать дальше? Нам нужно выработать план. Если вы уже надумали что-либо определенное, давайте обсудим это прямо сейчас!
Янси думала. Выходило так, что в этом мире она была совершенно одна.
– Я до сих пор не получила ответа от тетушки. Сегодня утром я послала ей еще одну телеграмму. Она может быть во Флориде.
– И вы собираетесь туда?
– Думаю, да.
– Дом вам не понадобится?
– Думаю, нет.
Миссис Орал, спокойная и практичная, огляделась вокруг.
Ей пришло в голову: раз Янси отсюда съедет, может, снять дом для себя?
– А теперь, – продолжала она, – позвольте вас спросить: знаете ли вы о своем финансовом положении?
– Думаю, что все в порядке, – равнодушно ответила Янси, а затем внезапно чуть не расплакалась. – Хватало на д-двоих – должно х-хватить и на одну!
– Я не это имела в виду, – сказала миссис Орал. – Я хотела спросить, знаете ли вы детали?
– Нет.
– Ну что ж, я так и подумала. И еще я подумала, что вы должны знать все, то есть иметь подробный отчет о том, где ваши деньги и сколько их всего. Поэтому я позвонила мистеру Хэджу, который знал вашего отца, и попросила его зайти сегодня сюда и просмотреть бумаги. Он должен был еще заглянуть в банк и взять там финансовые отчеты по счетам. Думаю, что ваш отец не оставил завещания.
Детали! Детали! Детали!
– Благодарю вас, – сказала Янси. – Я очень вам благодарна. Миссис Орал энергично кивнула головой раза три-четыре и встала:
– Поскольку Хельму я сегодня отпустила, я, пожалуй, сама приготовлю вам чай. Вы хотите чаю?
– Кажется, да.
– Отлично. Я приготовлю вам прекрасный чай.
Чай! Чай! Чай!
Мистер Хэдж, представитель одного из самых старых шведских семейств города, прибыл в дом Янси к пяти часам. Он, как и подобало, печально, почти похоронно, поприветствовал ее, сказал, что слышал о ее несчастье и сочувствует ей, что он помогал организовывать похороны и сейчас расскажет ей все о ее финансовом положении. Не знает ли она, не оставил ли отец завещания? Нет? Скорее всего, не оставил?
Но завещание было. Он почти сразу же нашел его в столе мистера Боумана, но ему пришлось разбираться с остальными бумагами до одиннадцати вечера, прежде чем он смог сообщить кое-что еще. На следующее утро он прибыл к восьми утра, к десяти съездил в банк, посетил одну брокерскую фирму и вернулся к Янси в полдень. Несмотря на то что с Томом Боуманом он был знаком несколько лет, он был порядочно удивлен, узнав о состоянии, в котором этот красавец волокита оставил свои дела.
Он посоветовался с миссис Орал и вечером со всеми подобающими предосторожностями проинформировал Янси о том, что она осталась практически без гроша. В середине разговора принесли телеграмму из Чикаго, из которой Янси узнала, что тетя на прошлой неделе уплыла в круиз по Индийскому океану и не ожидалась домой ранее следующей весны.
Прекрасная Янси, такая щедрая, такая остроумная, всегда на короткой ноге со всеми прилагательными, не смогла найти в своем словаре слов для описания постигшего ее несчастья. Содрогаясь, как обиженный ребенок, она поднялась наверх и присела у зеркала, причесывая свои роскошные волосы и пытаясь таким образом хоть немного отвлечься. Сто пятьдесят раз провела она по волосам, как будто таков был ее приговор, и затем еще сто пятьдесят раз, – она была слишком потрясена, чтобы прекратить эти нервные движения. Она водила гребнем по волосам до тех пор, пока у нее не заболела рука; затем она взяла гребень в другую руку и продолжила причесываться.
На следующее утро горничная обнаружила ее спящей прямо на полу среди вытащенного из комода и разбросанного повсюду белья. Воздух в комнате был удушливо-сладок от запаха пролитого парфюма.
VI
Если быть точным и не придавать большого значения профессионально унылому мистеру Хэджу, то можно сказать, что Том Боуман оставил денег более чем достаточно – конечно, более чем достаточно для обеспечения всех своих посмертных потребностей. Кроме того, он оставил мебель, накопленную за двадцать лет, темпераментный родстер с астматическими цилиндрами и две тысячедолларовые акции одного из ювелирных магазинов, которые давали около 7,5 процента дохода. К сожалению, эти акции на бирже не котировались.
Когда машина и мебель были проданы, а оштукатуренное бунгало передано владельцу, Янси – не без страха – решилась провести оценку своих ресурсов. У нее оказалось около тысячи долларов. Если их куда-нибудь вложить, то они могли бы дать доход – целых пятнадцать долларов в месяц! И этого, как с улыбкой заметила миссис Орал, как раз хватило бы на комнату в пансионе, которую она для нее подыскала. Янси так обрадовалась этим новостям, что не смогла удержаться и истерично разрыдалась.
И она решила действовать так, как поступила бы в подобной ситуации любая красивая девушка. Она решительно заявила мистеру Хэджу, что желает положить свою тысячу долларов на расходный счет, вышла из его конторы и зашла в парикмахерскую на другой стороне улицы, чтобы сделать прическу. Это изумительно подняло ей настроение. В тот же день она покинула пансион и поселилась в небольшой комнате лучшего в городе отеля. Если уж придется погрузиться в пучину бедности, то сделать это нужно как можно более шикарно.
В подкладку ее любимой шляпки были зашиты три новенькие сотенные банкноты – последний подарок отца. Чего она ожидала от них, зачем она их спрятала, она и сама не знала. Может быть, она это сделала потому, что они попали к ней при таких обнадеживающих обстоятельствах и благодаря радостной ауре этого покровительства, запечатленной в новеньких хрустящих бумажных лицах, они могли бы купить для нее более веселые вещи, чем одинокие трапезы и узкие пансионные койки? Они олицетворяли надежду и юность, удачу и красоту; они каким-то непостижимым образом понемногу стали всем тем, что она потеряла в ту ноябрьскую ночь, когда Том Боуман, беспечно возглавлявший семейное шествие в пустоту, вдруг нырнул туда сам, оставив ее в одиночестве искать свой путь среди звезд.
В отеле "Гайавата" Янси прожила три месяца; а затем она обнаружила, что друзья, наносившие ей первое время визиты соболезнования, стали находить для себя более веселые способы времяпрепровождения, и уже не в ее компании. Однажды ее навестил Джерри О’Рурк и с отчаянным, исконно кельтским выражением лица потребовал, чтобы она немедленно вышла за него замуж. Она попросила времени все обдумать, он развернулся и удалился в ярости. Потом до нее дошла молва, что он получил место в Чикаго и уехал в ту же ночь.
Она задумалась и почувствовала себя испуганной и неуверенной. Ей доводилось слышать истории о людях, погружавшихся на самое дно жизни и исчезавших из нее навсегда. Однажды ее отец рассказывал о своем однокашнике, который стал рабочим в одном из баров и натирал там до блеска латунные поручни за кружку пива; она и сама знала, что в городе были девушки, с чьими матерями играла в детстве ее собственная мать, а сейчас их семьи так обеднели, что они превратились в обыкновенных прислужниц, работавших в магазинах и породнившихся с пролетариатом. И такая участь должна была постичь и ее – какой абсурд! Ведь она знала всех и вся в этом городе! Ее приглашали в лучшие дома, ее дед был губернатором южного штата!
Она написала своей тетке в Индию, а затем и в Китай, но не получила ответа. Видимо, маршрут путешествия изменился; это подтвердилось – пришла открытка из Гонолулу, в которой не было ни слова соболезнования по поводу смерти отца, но зато объявлялось, что тетя вместе с гостями отбывает на восточное побережье Африки. Это и стало последней каплей. Томная и чувствительная Янси поняла, что осталась одна.
– Почему бы вам не поискать работу? – с некоторым раздражением предложил мистер Хэдж. – Ведь множество симпатичных девушек в наши дни работают, хотя бы потому, что им нужно себя чем-нибудь занять. Например, Эльза Прендергаст ведет колонку светских новостей в "Бюллетин", а дочь Сэмпла…
– Я не могу, – сказала Янси, и в глазах у нее блеснули слезы. – В феврале я уезжаю на Восток.
– На Восток? Наверное, к кому-нибудь в гости?
Она кивнула.
– Да, в гости, – солгала она, – поэтому вряд ли стоит устраиваться работать перед отъездом. – Ей очень хотелось расплакаться, но она справилась и приняла надменный вид. – Пожалуй, я буду посылать кое-какие заметки, просто для развлечения.
– Да, это чрезвычайно весело, – не без иронии согласился мистер Хэдж. – И вообще, наверное, вам пока еще можно никуда не спешить. Ведь у вас наверняка осталось еще много денег?
– Да, достаточно.
Она знала, что у нее осталось всего несколько сотен.
– Ну что ж, тогда хороший отдых и перемена обстановки – именно то, что вам сейчас нужно.
– Да, – ответила Янси. Ее губы дрогнули, она встала, едва удерживая себя в руках: мистер Хэдж показался ей таким равнодушным и холодным. – Именно поэтому я и еду. Мне сейчас необходим хороший отдых.
– Думаю, это мудрое решение.