Луна сдѣлала усиліе, чтобы освободиться отъ него, боясь, что прощаніе затянется, боясь за себя, неувѣренная въ своей стойкости.
– Прощай! Прощай!
На этотъ разъ она уходила безповоротно и, не въ силахъ послѣдовать за ней, онъ позволилъ ей уйти.
Агирре провелъ ночь безъ сна, сидя на краю постели, пристальнымъ тупымъ взоромъ разглядывая рисунокъ обоевъ на стѣнахъ комнаты. И это могло случиться! И онъ позволилъ ей уйти навсегда, какъ слабый ребенокъ. Нѣсколько разъ онъ съ удивленіемъ замѣчалъ, что говоритъ вслухъ:
– Нѣтъ. Это невозможно. Этого не будетъ!
Свѣча потухла и Агирре продолжалъ въ темнотѣ свой монологъ, не сознавая, что говоритъ, "He будетъ этого! He будетъ этого!" – бормоталъ онъ рѣшительно. Но ярость смѣнялась упадкомъ духа, и онъ спрашивалъ себя, что можетъ сдѣлать онъ, чтобы выйти изъ этого мучительнаго состоянія. Ровно ничего.
Несчастье его непоправимо. Они возобновятъ свой жизненный путь, идя каждый своей дорогой! Завтра они поднимутъ паруса, чтобы направиться къ противоположнымъ странамъ и у каждаго изъ нихъ останется только воспоминаніе о другомъ. А подъ разъѣдающимъ прикосновеніемъ времени это воспоминанье будетъ все слабѣть, тускнѣть и разсѣиваться. И это конецъ сильной любви, страсти, способной заполнить цѣлую жизнь. И земля не содрогнется, ничто не шевельнется, – міру скорбь ихъ останется неизвѣстной, какъ несчастіе, постигшее пару муравьевъ! О жалкая доля!
Онъ будетъ скитаться по міру, влача за собой свои воспоминанія, быть можетъ даже ему удастся ихъ забыть, ибо жить можетъ лишь тотъ, кто умѣетъ забывать. А когда съ годами его скорбь утихнетъ, онъ станетъ пустымъ человѣкомъ, улыбающимся автоматомъ, способнымъ лишь на грубо чувственныя вожделѣнія. И такъ онъ будетъ жить, пока не состарится и не умретъ.
А она, красавица, отъ которой на каждомъ шагу, казалось, исходили музыка и благоуханіе, она, несравненная, единственная, также состарится, вдали отъ него. Она будетъ, какъ всѣ еврейки: – прекрасной матерью, растолстѣвшей отъ семейной жизни, вялой вслѣдствіе свойственной имъ плодовитости, окруженной кучей дѣтей, занятой ежечасно наживой и накопленіемъ. Она станетъ похожа на полную желтую грузную луну, нисколько не напоминающую весеннее свѣтило, освѣщавшее короткія лучшія мгновенія ея жизни. Что за иронія судьбы! Прощай навсегда, Луна. Нѣтъ, не Луна! Прощай, Орабуэна!
На слѣдующій день Агирре взялъ билетъ на пароходъ, шедшій въ Портъ-Саидъ.
Что ему дѣлать въ Гибралтарѣ? Впродолженіи трехъ мѣсяцевъ, когда рядомъ съ нимъ была любимая женщина, скрашивавшая его существованіе, городъ походилъ на рай – теперь это былъ несносный однообразный городишко, запертая крѣпость, сырая и темная тюрьма. Онъ телеграфировалъ дядѣ, извѣщая его о своемъ отъѣздѣ. Пароходъ долженъ былъ отплыть ночью, послѣ вечерняго сигнала, взявъ провіантъ угля.
Служители отеля сообщили ему новость.
Кхіамуллъ умеръ въ больницѣ со свойственной чахоточнымъ ясностью мысли, говоря о далекой солнечной странѣ, о ея увѣнчанныхъ цвѣтами лотоса дѣвушкахъ, смуглыхъ и стройныхъ, какъ бронзовыя статуи. Сильное кровотеченіе положило конецъ его мечтамъ. Весь городъ говорилъ о его похоронахъ. Его соотечественники, индусскіе владѣльцы лавокъ, отправились всѣ вмѣстѣ къ губернатору и взялись за устройство похоронной церемоніи. Они хотятъ сжечь его трупъ за городской чертой, на восточномъ берегу. Его останки не должны гнить въ нечистой землѣ. Англійское правительство, снисходительное къ религіознымъ обычаямъ всѣхъ своихъ подданныхъ, отпустило дрова на сожженіе.
Когда наступитъ ночь, они выроютъ ровъ на берегу, наполнятъ его щепками и стружками, поверхъ наложатъ большія полѣнья, на нихъ трупъ, потомъ опять полѣнья и когда за неимѣніемъ горючаго матеріала, костеръ потухнетъ, его единовѣрцы соберутъ пепелъ, положатъ его въ ящичекъ и бросятъ въ открытомъ морѣ.
Агирре холодно выслушалъ всѣ эти подробности. Счастливецъ Кхіамуллъ! Онъ умеръ! Огня, побольше огня! О если бы онъ сжегъ весь городъ, потомъ ближайшія страны и наконецъ весь міръ!
Въ десять часовъ океанскій пароходъ поднялъ якорь.
Опираясь на бортъ, испанецъ видѣлъ, какъ становилась все меньше, словно тонула на горизонтѣ, высокая скала, испещренная внизу рядами огоньковъ. На фонѣ неба виднѣлся ея темный хребетъ, словно чудовище, прикурнувшее у моря, играя съ роемъ звѣздъ, сверкавшихъ между его лапами.
Пароходъ обогнулъ Punta de Europa. Огни исчезли… Теперь виднѣлась лишь восточная часть Горы, черная, огромная и голая. Только на самомъ крайнемъ ея пунктѣ горѣлъ глазъ маяка.
Вдругъ на противоположномъ концѣ горы, словно выходя изъ моря, вспыхнулъ другой свѣтъ, въ видѣ красной черты, въ видѣ прямого пламени. Агирре угадалъ, что это такое!
Бѣдный Кхіамуллъ!
Огонь уже пожираетъ его трупъ на берегу. Люди съ бронзовыми лицами окружатъ теперь костеръ, какъ жрецы давно минувшихъ поколѣній, слѣдя за уничтоженіемъ останковъ товарища.
Прощай, Кхіамуллъ!
Онъ умеръ, мечтая о Востокѣ, странѣ любви и благоуханій, странѣ чудесъ, и мечты его не осуществились. И на Востокъ же ѣхалъ Агирре съ пустой головой, съ утомленной, безсильной, истощенной душой, словно подвергся самой ужасной изъ пытокъ.
Прощай, нѣжный и грустный индусъ, бѣдный поэтъ, грезившій о свѣтѣ и любви, продавая въ сырой дырѣ свои бездѣлушки!
Его останки, очищенные въ огнѣ, растворятся въ лонѣ великой матери-природы. Быть можетъ его хрупкая душа птицы снова оживетъ въ чайкахъ, кружащихся вокругъ горы. А быть можетъ она будетъ пѣть въ ревущихъ, пѣнящихся волнахъ подводныхъ пещеръ, аккомпанируя клятвамъ другихъ влюбленныхъ, которые придутъ сюда въ урочный часъ, какъ приходитъ обманчивая иллюзія, сладкая лживая любовь, чтобы дать намъ новыя силы продолжать нашъ путь по землѣ.