А было время… Предо мной
Рисует память старый сад,
Аллею лип… И говорят
Таинственно между собой,
Качая старой головой,
Деревья, шепчутся цветы,
И, озаренные луной,
Огнями светятся листы
Аллеи темной, и кругом
Прозрачно-светлым, юным сном
Волшебным дышит всё… Они
Идут вдали от всех одни
Рука с рукой, и говорят
Друг с другом тихо, как цветы…
И светел он, и кротко взгляд
Его сияет, и возврат
Первоначальной чистоты
Ему возможен… С ней одной
Хотел бы он рука с рукой,
Как равный с равною, идти
К высокой цели… В ней найти,
Лишь в ней одной найти он мог
Ту половину нас самих,
Какую с нами создал бог
Неразделимо. . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
8
То был лишь сон один… Иных,
Совсем иных я видел их…
Я помню вечер… Говорил
Олимпий много, помню я,
О двух дорогах бытия,
О том, как в молодости был
Готов глубоко верить он
В одну из двух… и потому
Теперь лишь верит одному,
Что верить вообще смешно,
Что глупо истины искать,
Что нужно счастье, что страдать
Отвыкнуть он желал давно,
Что даже думать и желать -
Напрасный труд и что придет
Для человечества пора,
Когда с очей его спадет
Безумной гордости кора,
Когда вполне оно поймет,
Как можно славно есть и пить
И как неистинно любить…
С насмешкой злобною потом
Распространялся он о том,
Как в новом мире все равны,
Как все спокойны будут в нем,
Как будут каждому даны
Все средства страсти развивать,
Не умерщвляя, и к тому ж
Свободно их употреблять
На обрабатыванье груш.
Поникнув грустно головой,
Безмолвно слушала она
Его с покорностью немой,
Как будто власти роковой
И неизбежной предана…
Что было ей добро и зло?
На нем, на ней давно легло
Проклятие; обоим им
Одни знакомы были сны,
И оба мучились по ним,
Еще в живых осуждены…
Друг другу никогда они
Не говорили ни о чем,
Что их обоих в оны дни
Сжигало медленным огнем, -
Обыкновенный разговор
Меж ними был всегда: ни взор,
Ни голос трепетный порой
Не обличили их…Лишь раз
Себе Олимпий изменил,
И то, быть может, в этот час
Он слишком искренно любил…
То было вечером… Темно
В гостиной было, хоть в окно
Гляделся месяц; тускло он
И бледно-матово сиял.
Она была за пьяно; он
Рассеянно перебирал
На пьяно ноты - и стоял,
Облокотяся, перед ней,
И в глубине ее очей
С невольной, тайною тоской
Тонул глазами; без речей
Понятен был тот взгляд простой:
Любви так много было в нем,
Печали много; может быть,
Воспоминания о том,
Чего вовек не возвратить…
Молчали тягостно они,
Молчали долго; начала
Она, и речь ее была
Тиха младенчески, как в дни
Иные… В этот миг пред ним
Былая Лина ожила,
С вопросом детским и простым
И с недоверием ко злу…
И он забылся, верить вновь
Готовый в счастье и любовь
Хоть на минуту… На полу
Узоры странные луна Чертила…
Снова жизнью сна,
Хотя больного сна, кругом
Дышало всё… Увы! потом,
К страданью снова возвращен,
Он снова проклял светлый сон…
9
Его проклясть, но не забыть
Он мог - хоть гордо затаить
Умел страдание в груди…
Казалось, с ним уже всему
Былому он сказал прости,
Чему так верил он, чему
Надеялся не верить он
И что давно со всех сторон
Рассудком бедным осудил…
Я помню раз, в конце зимы,
С ним долго засиделись мы
У них; уж час четвертый был
За полночь; вместе мы взялись
За шляпы, вместе поднялись
И вышли… Вьюга нам в глаза
Кидалась… Ветер грустно выл,
И мутно-темны небеса
Над нами были… Я забыл,
С чего мы начали, садясь
На сани: разговора связь
Не сохранила память мне…
И даже вспомнить мне о нем,
Как о больном и смутном сне,
Невольно тяжко; об одном
Я помню ясно: говорил
К чему-то Радин о годах
Иных, далеких, о мечтах,
Которым сбыться не дано
И от которых он не мог -
Хоть самому ему смешно -
Отвыкнуть… Неизбежный рок
Лежал на нем, иль виноват
Был в этом сам он, но возврат
Не для него назначен был…
Он неизменно сохранил
Насмешливый, холодный взгляд
В тот день, когда была она
Судьбой навек осуждена…
10
Ее я вижу пред собой…
Как ветром сломанный цветок,
Поникнув грустно головой,
Она стояла под венцом…
И я… Молиться я не мог
В тот страшный час, хоть все кругом
Спокойны были, хоть она
Была цветами убрана…
Или в грядущее проник
Тогда мой взгляд - и предо мной
Тогда предведеньем возник,
Как страшный сон, обряд иной -
Не знаю, - я давно отвык
Себе в предчувствиях отчет
Давать, но ровно через год,
В конце другой зимы, на ней
Я увидал опять цветы…
Мне живо бледные черты
Приходят в память, где страстей
Страданье сгладило следы
И на которых наложил
Печать таинственный покой…
О, тот покой понятен был
Душе моей, - печать иной,
Загробной жизни; победил,
Казалось, он, святой покой,
Влиянье силы роковой
И в отстрадавшихся чертах
Сиял в блистающих лучах…
11
Что сталось с ним? Бежал ли он
Куда под новый небосклон
Забвенья нового искать
Или остался доживать
Свой век на месте? - Мудрено
И невозможно мне сказать;
Мы не встречались с ним давно
И даже встретимся едва ль…
Иная жизнь, иная даль,
Необозримая, очам
Моим раскинулась… И свет
В той дали блещет мне, и там
Нам, вероятно, встречи нет…
1845
Видения
Es ist eine alte Geschichte,
Doch bleibt sie immer neu
1
Опять они, два призрака опять…
Старинные знакомцы: посещать
Меня в минуты скорби им дано,
Когда в душе и глухо, и темно,
Когда вопрос печальный не один
На дно ее тяжелым камнем пал
И вновь со дна затихшую подъял
Змею страданий… Длинный ряд картин
Печальною и быстрой чередой
Тогда опять проходит предо мной…
То - образы давно прошедших лет,
То - сны надежд, то - страсти жаркий бред,
То радости, которых тщетно жаль,
То старая и сладкая печаль,
То всё - чему в душе забвенья нет!
И стыдно мне, и больно, и смешно,
Но стонов я не в силах удержать
И к призракам, исчезнувшим давно,
Готов я руки жадно простирать,
Ловить их тщетно в воздухе пустом
И звать с рыданьем…
2
Вот он снова - дом
Архитектуры легкой и простой,
С колоннами, с балконом - и кругом
Раскинулся заглохший сад густой.
Луна и ночь… Всё спит; одно окно
В старинный сад свечой озарено,
И в нем - как сон, как тень, мелькнет подчас
Малютка ручка, пара ярких глаз
И детский профиль… Да! не спит она,-
Взгляните - вот, вполне она видна -
Светла, легка, младенчески чиста,
Полуодета… В знаменье креста
Сложились ручки бледные!.. Она
В молитве вся душой погружена…
И где ей знать, и для чего ей знать,
Что чей-то взгляд к окну ее приник,
Что чьей-то груди тяжело дышать,
Что чье-то сердце мукою полно…
Зачем ей знать? Задернулось окно
Гардиною, свеча погашена…
Немая ночь, повсюду тишина…
3
Но вот опять виденье предо мной…
Дом освещен, и в зале небольшой
Теснятся люди; мирный круг своих
Свободно-весел… Ланнера живой
Мотив несется издали, то тих,
Как шепот страсти, то безумья полн
И ропота, как шумный говор волн,
И вновь она, воздушна и проста,
Мелькает легкой тенью меж гостей,
Так хороша, беспечна так… На ней
Лишь белизной блестит одной убор…
Ей весело. Но снова чей-то взор
С болезненным безумием прильнул
К ее очам - и словно потонул
В ее очах: молящий и больной,
За ней следит он с грустию немой…
4
И снова ночь, но эта ночь темна.
И снова дом - но мрачен старый дом
Со ставнями у окон: тишина
Уже давным-давно легла на нем.
Лишь комната печальная одна
Лампадою едва озарена…
И он сидит, склонившись над столом,
Ребенок бледный, грустный и больной…
На нем тоска с младенчества легла,
Его душа, не живши, отжила,
Его уста улыбкой сжаты злой…
И тускло светит страшно впалый взор,-
Печать проклятья, рока приговор
Лежит на нем… Он вживе осужден,
Зане и смел, и неспособен он
Ценой свободы счастье покупать,
Зане он горд способностью страдать.
5
Старинный сад… Вечернею росой
Облитый весь… Далекий небосклон…
Как будто чаша, розовой чертой,
Зари сияньем ярко обведен.
Отец любви!.. В священный ночи час
Твой вечный зов яснее слышен в нас.
Твоим святым наитием полна,
Так хороша, так девственна она,
Так трепетно рука ее дрожит
В чужой руке - и робко так глядит
Во влаге страсти потонувший взгляд…
Они идут и тихо говорят.
О чем? Бог весть… Но чудно просветлен
Зарей любви, и чист, и весел…
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
6
Опять толпа… Огнями блещет зал,
Огромный и высокий: светский бал
Веселостью натянутой кипит,
И масок визг с мотивом вальса слит.
Всё тот же Ланнер страстный и живой,
Всё так же глуп, бессмыслен шум людской,
И средь людей - детей или рабов
Встречает он, по-прежнему суров,
По-прежнему святым страданьем горд -
Но равнодушен, холоден и тверд.
И перед ним - она, опять она!
И пусть теперь она осквернена
Прикосновеньем уст и рук чужих,-
Она - его, и кто ж разрознит их?
Не свет ли? Не законы ли людей?..
Но что им в них? - Свободным нет цепей…
Но этот робкий, этот страстный взгляд,
Ребячески-пугливый, целый ад
В его груди измученной зажег.
О нет, о нет! не люди - гневный бог
Их разделил… Обоим дико им
Среди людей встречаться, как чужим,
Но суд небес над ними совершен,
И холоден взаимный их поклон,
Едва заметный, робкий.
7
И опять
Видение исчезло, чтобы дать
Иному место. Комната: она
Невелика, но пышно убрана
Причудливыми прихотями мод…
В замерзшее окно глядит луна,
И тихо всё, ни голоса… но вот
Послышался тяжелый чей-то вздох.
Опять они… и он у милых ног,
С безумством страсти в очи смотрит ей…
Она молчит, от головы своей
Не отрывает бледных, сжатых рук.
Он взял одну… он пламенно приник
Устами к той руке - но столько мук
В ее очах: больной их взгляд проник
Палящим, пожирающим огнем
В его давно истерзанную грудь…
Он тихо встал и два шага потом
К дверям он сделал… он хотел вздохнуть,
И зарыдал, как женщина… и стон,
Ужасный стон в ответ услышал он.
И вновь упал в забвении у ног…
И долго слов никто из них не мог
На языке найти - и что слова?
Она рыдала… на руки опять
Горячая склонилась голова…
Она молчала… он не мог сказать
Ни слова… Даль грядущего ясна
Была обоим и равно полна
Вражды, страданья, тайных, жгучих слез,
Ночей бессонных… Смертный приговор
Давно прочтен над ними, и укор
Себе иль небу был бы им смешон…
Она страдала, был он осужден.
8
Исчезли тени… В комнате моей
По-прежнему и пусто, и темно,
Но мысль о нем, но скорбь и грусть о ней
Мне давят грудь… Мне стыдно и смешно,
А к призракам давно минувших дней
Готов я руки жадно простирать
И, как ребенок, плакать и рыдать…
28 января 1846
Предсмертная исповедь
And lives as saints have died - a martyr.
Byron.
1
Он умирал один, как жил,
Спокойно горд в последний час;
И только двое было нас,
Когда он в вечность отходил.
Он смерти ждал уже давно;
Хоть умереть и не искал,
Он всё спокойно отстрадал,
Что было отстрадать дано.
И жизнь любил, но разлюбил
С тех пор, как начал понимать,
Что всё, что в жизни мог он взять,
Давно, хоть с горем, получил.
И смерти ждал, но верил в рок,
В определенный жизни срок,
В задачу участи земной,
В связь тела бренного с душой
Неразделимо; в то, что он
Не вовсе даром в мир рожден;
Что жизнь - всегда он думал так -
С известной целью нам дана,
Хоть цель подчас и не видна,-
Покойник страшный был чудак!
2
Он умирал… глубокий взгляд
Тускнел заметно; голова
Клонилась долу, час иль два
Ему еще осталось жить,
Однако мог он говорить.
И говорить хотел со мной
Не для того, чтоб передать
Кому поклон или привет
На стороне своей родной,
Не для того, чтоб завещать
Для мира истину, - о нет!
Для новых истин слишком он
Себе на горе был умен!
Хотел он просто облегчить
Прошедшим сдавленную грудь
И тайный ропот свой излить
Пред смертью хоть кому-нибудь;
Он также думал, может быть,
Что, с жизнью кончивши расчет,
Спокойней, крепче он уснет.
3
И, умирая, был одним,
Лишь тем одним доволен он,
Что смертный час его ничьим
Участьем глупым не смущен;
Что в этот лучший жизни час
Не слышит он казенных фраз,
Ни плача пошлого о том,
Что мы не триста лет живем,
И что закрыть с рыданьем глаз
На свете некому ему.
О да! не всякому из нас
Придется в вечность одному
Достойно, тихо перейти;
Не говорю уже о том,
Что трудно в наши дни найти,
Чтоб с гордо поднятым челом
В беседе мудрой и святой,
В кругу бестрепетных друзей,
Среди свободных и мужей,
С высоким словом на устах
Навек замолкнуть иль о той
Желанной смерти, на руках
Души избранницы одной,
Чтобы в лобзании немом,
В минуте вечности - забыть
О преходящем и земном
И в жизни вечность ощутить.
4
Он умирал… Алел восток,
Заря горела… ветерок
Весенней свежестью дышал
В полуоткрытое окно,-
Лампады свет то угасал,
То ярко вспыхивал; темно
И тихо было всё кругом…
Я говорил, что при больном
Был я один… Я с ним давно,
Почти что с детства, был знаком.
Когда он к невским берегам
Приехал после многих лет
И многих странствий по пескам
Пустынь арабских, по странам.
Где он - о, суета сует! -
Целенье думал обрести
И в волнах Гангеса святых
Родник живительный найти
И где под сенью пальм густых
Набобов видел он одних,
Да утесненных и рабов,
Да жадных к прибыли купцов.
Когда, приехавши больной,
Измученный и всем чужой
В Петрополе, откуда сам,
Гонимый вечною хандрой,
Бежал лет за пять, заболел
Недугом смертным, - я жалел
О нем глубоко: было нам
Обще с ним многое; судить
Я за хандру его не смел,
Хоть сам устал уже хандрить.
5
Его жалел я… одинок
И болен был он; говорят,
Что в этом сам он виноват…
Судить не мне, не я упрек
Произнесу; но я слыхал,
Бывало, часто от него,
Что дружелюбней ничего
Он стад бараньих не видал.
"Львы не стадятся", - говорил,
Бывало, часто он, когда
И горд, и смел, и волен был;
Но если горд он был тогда,
За эту гордость заплатил
Он, право, дорого: тоской
Тяжелой, душной; он родных
Забыл давно уже; друзей,
Хоть прежде много было их,
Печальной гордостью своей
И едкой злостию речей
Против себя вооружил.
И точно, в нем была странна
Такая гордость: сатана
Его гордее быть не мог.
Он всех так нагло презирал
И так презрительно молчал
На каждый дружеский упрек,
Что только гений или власть
Его могли бы оправдать…
А между тем ему на часть
Судьба благоволила дать
Удел и скромный, и простой.
Зато, когда бы мог прожить
Спокойно он, как и другой,
И с пользой даже, может быть,
Он жил, томясь тоскою злой,
И, словно чумный, осужден
Был к одинокой смерти он.
6
Но я жалел о нем… Не раз,
Когда, бездействием томясь,
В иные дни он проклинал
Себя и рок, напоминал
Ему о жизни я былой
И память радостных надежд
Будил в душе его больной,
И часто, не смыкая вежд,
Мы с ним сидели до утра
И говорили, и пора
Волшебной юности для нас,
Казалось, оживала вновь
И наполняла, хоть на час,
Нам сердце старая любовь
Да радость прежняя… Опять
Переживался ряд годов
Беспечных, счастливых; светлей
Нам становилось: из гробов
Вставало множество теней
Знакомых, милых… Он рыдал
Тогда, как женщина, и звал
Невозвратимое назад;
И я любил его, как брат,
За эти слезы, умолял
Его забыть безумный бред
И жить, как все, но мне в ответ
Он улыбался - этой злой
Улыбкой вечною, змеей
По тонким вившейся устам…
Улыбка та была страшна,
Но обаятельна: она
Противоречила слезам,
И, между тем, я даже сам
Тогда смеяться был готов
Своим словам: благодаря
Змее-улыбке смысл тех слов
Казался взят из букваря.
Так было прежде, и таков
Он был до смерти; вечно тверд,
Он умер зол, насмешлив, горд.
7