РЕШЕТНИКОВ, Федор Михайлович [5(17).IX.1841, Екатеринбург -9(21).III.1871, Петербург] - прозаик. Родился в семье разъездного почтальона, в раннем детстве остался без матери, жил и воспитывался в семье дяди - В. В. Решетникова, чиновника почтовой конторы в Перми.
В настоящее издание вошли избранные произведения русского писателя Федора Михайловича Решетникова (1841-1871), среди которых повесть "Подлиповцы" - о тяжелой жизни пермских крестьян и камских бурлаков, рассказы "Никола Знаменский", "Тетушка Опарина", "Очерки обозной жизни".
Во второй том издания вошли романы "Глумовы" и "Где лучше?" о судьбах рабочего класса России XIX века.
Ф. М. Решетников
Макся
Очерк
I
Корчажинский дьячок Иван Павлыч Максимов знал, что жена его скоро родит, но он не знал, кто родится, мальчик или девочка. Ему не хотелось мальчика, и он с четвертого месяца, как забеременела жена, крепко стал приставать к ней по этому делу.
- Слышь, жена: если ты родишь парня - беда тебе! - кричал он на свою жену.
- Отчего бы так?
- А оттого, что я не хочу парня.
- Ишь какой прыткий!.. Выше бога захотел быть.
- Поговори еще. Сказано - не рожай парня, и только!
- Кого тебе родить-то: кобылу, что ли?
- Девку рожай.
- Убирался бы, пьяная рожа, в кабак, да там и толковал бы с мужичьем.
И дьячок Иван Павлыч шел в кабак или в гости к какому-нибудь зажиточному крестьянину, своему приятелю, и там изливал свое горе. А парня ему весьма не хотелось, и были у него на это свои резоны такого рода: старший его сын Александр, учившийся в философии, назад тому две недели нанялся в солдаты; а младший, Терентий, назад тому месяц утонул в реке. Свое желание вот как разъяснял он, и пьяный и трезвый:
- Тратил, тратил я на них деньги, и все ни к чему не привело. Родись парень, опять траться на него; а девке немного надо, да она и не доживет до десяти лет, потому что все девки умирали.
"Экой я злосчастной! У людей дети поильцы-кормильцы, а у меня нет… Всему, верно, жена виновата", - рассуждал он про себя и пьяный высказывал это своей жене.
Как дьячок ни думал, а жена родила-таки парня.
Дьячок напился пьян и пьянствовал до самых крестин ребенка, которому дали имя Максим потому, что отцу показалось - Максим Максимов будет счастливее.
Начал расти Максим, и много он перетерпел побоев от матери и от пьяного отца. До десяти лет Максима не учили грамоте, а он только выучился играть в разные игры с ребятами и надувать кого угодно. Умер дьячок. Вдове трудно было воспитывать забитого Максю, и она, по совету местного священника, привезла его в губернский город к самому владыке. Максю приняли в бурсу, а так как у его матери не было родни и имения, кроме дома, то она, продавши дом, ушла на спокой в женский монастырь.
Побои родительские приелись Максе, и он терпеливо сносил их. Как ни груб был отец, все же он и ласкал иногда Максю. Однажды, перед смертью, бывши больные он говорил сыну:
- Макся! жалко мне тебя… жалко.
Макся плакал.
- Не хныч, Макся! сам пробивай себе дорогу… Ведь тебе много придется терпеть… Охо-хо, как много!..
Макся ничего не понимал.
- Ты не вини меня, что я твой отец… Не я виноват, никто не виноват… Родись ты от благочинного, ты бы не такой был… Одно тебе советую: живи честно, потому что много ты плутов увидишь. Учись, главное, а коли не выучишься, не ходи, пожалуйста, в солдаты, и в монахи не ходи… Разве уж когда все испробуешь.
Эти слова Макся всю жизнь помнил.
Трудная жизнь досталась Максе без отца, без матери и без родных.
Безграмотный Макся, сонный и плакса, много принял горя и тяжких для его лет тиранств; ничего не понимая, он много выстрадал в течение шестилетнего пребывания в бурсе и все терпел бессознательно, без всякой пользы для себя и для других. Шесть лет он ел казенную пищу, шесть лет носил казенную одежду, а выучился только писать и читать да кое-как петь. Он в эти годы сделался еще тупее, соннее, плаксивее и ничего не мог осмыслить правильно. На розги и побои он смотрел как на обыкновенное дело и вполне отдавал себя на призвол своих благодетелей. О Максе некому было заботиться. Каждый бурсак издевался над ним и делал что хотел. Макся никому не перечил и все сносил терпеливо днем; зато ночью от боли и от представления себе своего положения он долго, долго плакал вслух, на диво товарищам. Он не знал, как поправиться, как сделаться лучше, таким, чтобы его уважали, - и хотел он сделаться таким, да не выходило.
Были у Макси два товарища, такие же горемыки, как и он. С ними он делил свое горе, но и тут было мало утешения. Одно только и было утешение - это водка, которою подчивали его и его друзей звонари и приезжие дьячки. И в это время Макся больше плакал, чем утешался. Придет в заведение пьяный и ляжет спать. Товарищи тащат, колотят и всячески стараются разозлить его. Но Максю трудно разозлить. Зато уж если Максю рассердят, трудно справиться с ним. Все дивились тогда богатырской силе Макси.
- Хороший будет разбойник.
- Не попадайся на большой дороге - убьет, - говорили товарищи.
Много у Макси было мыслей: то ему хотелось лучше жить, то свободы хотелось, то ехать куда-нибудь, то хоть причетником сделаться; но как все это сделать? Сядет он на берег реки и много думает… Не понимает Макся, отчего ему так хорошо у реки сидеть. И стал он. летом каждый вечер бегать на реку. Хотел утонуть раз, да плавать умел, и страшно ему показалось сделаться утопленником.
Не любил Макся, когда издевались над ним товарищи. Помня отцовские слова, он думал, что будет же конец его учению и что он будет когда-нибудь лучше, чем теперь. Примером он ставил кончающих курс семинарии.
Во время тихого спокойствия друзья Макси говорили ему.
- Макся, а Макся! ты ведь дрянной человек.
- Так что, что дрянной? не все так будет.
- Не хвались.
- Уж никому не поддамся.
- На широкую дорогу пойдешь?
- Будь я проклят, чтобы я пошел.
- Ну-ка, скажи: кто ты будешь?
Макся улыбался и молчал. Он ничем не мог похвастаться.
Товарищи прозвали его Гришкой Отрепьевым, и как же злился Макся за это!
Начальство заметило, что Макся сильно пьянствует, и, решив, что из него не выйдет никакого толку, из сожаления определило его в соборные звонари.
II
Уж как не нравилось Максе быть звонарем! Знал он двух звонарей, Пашку Крюкова и Ваську Косого, да и не он один знал их, вся семинария. Таких отчаянных и плутов еще не бывало в семинарии с тех пор, как их вытолкали оттуда. Чего-то они не делали там! и не перескажешь, да и не поверят, если рассказать, что они делали. Видно, начальству хотелось усмирить их посредством упражнения на колоколах во всякую пору года, видно, оно хотело сделать их благонравными и дало им искус легкий, по его понятиям. Хорошо и весело звонить в охотку и в хорошую погоду, и действительно, в пасху звонари после обеда спят, потому что городские мещане и даже женщины забавляются колоколами, зато каково звонить весь год в известные часы, будь тут и мороз и гром. Нужно привычку к этому, большое терпение. Поневоле Крюков и Косой были отчаянными в обществе людей и знатоки своего дела. Максе они еще потому не нравились, что ругались очень крупно, дрались и постоянно пьянствовали. Однако Макся думал, что, быть звонарем в соборе - значит иметь должность такую, которая и не трудна, и денег много дает, и ответственности нет никакой. Случилось Максе бывать у звонарей на колокольне, когда он бегал из заведения, и тогда он понял, что такое звонарь. Служба ему казалась легкою, но не любил он Косого, который был отчаянный на все штуки и самый вид которого очень не нравился Максе: хуже Косого Макся не видел людей. Крюкова Макся не любил за то, что про него шла дурная слава: на руку он был нечестен и часто пьяный валялся в оврагах. Помещались звонари в подвале под собором, где топилась соборная печь. В этой с одним окном комнате, называемой певчими звонарской курьей, был один общий стол и нары для сиденья и спанья обитателей и прихожан. В ней постоянно был дым или от табаку, или от печки. Пол мелся кое-когда метлой, а о безобразии и говорить нечего: всякий жил, как хотел, и делал, что ему вздумается.
На эту должность Максю назначили зимой. Шубы у него не было. Он был одет в единственную холщовую рубаху, не мытую месяца три, худые брюки и сюртук, подаренные ему одним богословом, которому он прислуживал очень часто, и худые сапоги. Шапка была еще все та же, что дали ему с начала поступления его в бурсу, и теперь была так мала, что, несмотря на переделывание ее самим Максей, она плохо держалась на длинно-густых волосах Макси.
Макся пришел в звонарскую курью после обедни, тотчас, как ему объявили решение начальства. Васька Косой глодал ржаной кусок хлеба, сидя у стола, и запивал его водой из разбитого чайника. У печки на нарах спал Крюков. В курье холодно и сыро. Васька Косой знаком с Максей плохо и даже не знает, как его зовут.
Макся, как вошел, снял шапку.
- Здравствуйте, - сказал он.
- Чего тебе?
- Да меня в звонари сюда назначили.
Косой посмотрел на Максю злобно и разинул рот.
- Тебя в звонари? - спросил он.
- Меня.
Косой что-то проворчал.
- Кто ты такой? - спросил он немного погодя Максю.
- Я из уездного…
- А это чем пахнет? - Косой показал ему кулак, Макся ничего не понял и молчал. Немного погодя Косой спросил:
- Есть деньги?
- Нету, - Максе есть хотелось, и он смотрел на корку, которую глодал Косой. Косой кончил есть, закурил папироску, свернутую в виде воронки с корешками.
- Что стоишь? - сказал он Максе.
- Да меня послали.
- Кто?
- Смотритель…
Косой встал, подошел к Максе, схватил его за шею и вытолкал из курьи, сказав: "Я тебе дам - смотритель! ишь, смотрителя нашел!" - Макся замерз на дворе и заплакал.
По двору шел монах и, увидев плачущего Максю, сжалился над ним. Узнавши, в чем дело, он отворил дверь в курью и сказал Косому: "Что ты, бестия, гонишь парня!"
Косой проворчал что-то. Монах ушел, а Макся остался в курье.
Косой завалился на лавку и смотрел на Максю, который стоял у дверей. Сесть Макся боялся. Однако сел к столу. "Куда!" - вскричал Косой. Макся встал. Так он простоял с четверть часа.
- Принеси воды, - сказал Косой Максе. Макся сходил за водой.
- Водку пьешь?
- Пью.
- Пью! а нет, чтобы принести полштофик!
- Денег нету, Василий Петрович.
- Я тебе дам - денег нету!..
Косой пошел будить Крюкова, но тот не вставал, а только мычал.
- Ну, и дрыхни, черт с тобой! - сказал Косой и лег на свое место, укутавшись в свой подрясник, простеганный ватой.
- А ты, смотри, разбуди меня в звонок, - сказал он Максе.
- Ладно.
- Умеешь звонить?
- Нет.
- Ну, брат, это штуки! - и Косой повернулся на другой бок, зевнув на всю курью.
- Трудно разве?
- На-тко!
- Я скоро пойму.
- Ну! - проговорил Косой с достоинством.
Макся подумал: "Что он находит трудного? - Врет собака, денег ему надо", - решил Макся и стал думать об Косом. Он не залюбил Косого, ему страшно показалось быть в обществе звонарей. "Житья мне от них не будет, убегу", - думал он. Ему даже захотелось наняться в солдаты… И как было горько Максе в это время!
Косой захрапел. Макся прилег на полу у печки, положив под голову чурбан, заменявший собою стул. Ему захотелось спать, и он, почувствовав в первый раз после бурсы свободу, заснул, - и заснул так, как никогда не спал. Его разбудил Крюков, спавший на нарах у печки.
- Эй! жеребец! - толкал Максю Крюков. Макся открыл глаза.
- Ты зачем здесь, кутейна балалайка?
Макся рассказал. Крюков обругал Максю и стал просить с него водки, в виде поздравки. Когда Макся сказал, что нет денег, Крюков стал гнать его из курьи, но не выгнал совсем потому, что Макся плакал и дрожал.
- Зубрил бы ты там азы-то или бы в солдаты нанялся. Я те утру нос-то!..
Крюков стал ворчать, что ему курить нечего.
- Всякую чучу шлют к нам… голь анафемская! Пошел! тебе говорят…
Макся плачет.
- Постой ты у меня! - Крюков стал насвистывать что-то.
Подали повестку к вечерне.
- Ступай! - сказал он Максе.
- Не умею.
- Ступай, тебе говорят!
- Ей-богу, не умею.
Крюков, надевши шапку, пошел в худеньком тулупишке на двор, вытолкал Максю из комнаты и запер двери на замок. Макся хотел идти на колокольню, но Крюков не пустил его. Макся замерз, стоявши на холоде, и заплакал. Пошел было он к певчим, но те прогнали его. Он отправился в собор и по окончании вечерни сказал дьякону, что его не пускают к себе звонари. Дьякон привел его к звонарям, сделал им нагоняй. По этому нагоняю звонари поверили, что Макся назначен им в помощники.
Вечер звонари провели скучно; все больше толковали об своем учении, учителях и кто они такие.
Косому двадцать восьмой год, а Крюкову девятнадцатый год. Косой был дьячком в каком-то городе и за буйство и пьянство был представлен на расправу в губернский город, и здесь его назначили в звонари. Крюков попал в звонари из философии. Теперь они были снисходительнее к Максе, но когда он рассказал про свою жизнь, они сказали: дурак отец твой… Потом они стали давать ему разные советы, как жить.
- Послушай, Максимов: если ты будешь с нами заодно, мы научим тебя всему, - говорил Крюков.
- Куда ему!
- Я буду слушаться.
- Ну, то-то! Если будешь якшаться с дьяконами, мы тебе шею будем мылить.
- Узнаешь тогда нас! А что получишь от кого-нибудь, пополам дели.
- Ладно.
Приятели отправились к певчим, оставив Максю домашничать. Макся лег на место Крюкова и стал обдумывать свое положение. Здесь хотя и скверно, но все же свободнее, чем в бурсе. "Они, кажется, ничего; сначала только, а теперь лучше…" - думал он про своих товарищей. Косой и Крюков пришли пьяные и привели с собой какого-то пьяного дьячка.
- Эй, Макся! к черту! - кричал Крюков на Максю и стащил его с нар.
- Ишь, какой барин! Твое место вон где! - сказал он Максе, указывая к дверям.
- Как же я там буду спать?
- Спи на лавке, черт те съест, а на чужое место не смей лазить.
- Холодно.
Максю обругали, как только могли. Потом Косой достал с полки гармонийку и стал наигрывать, а прочие принялись петь и плясать. Макся страшно боялся безобразия его товарищей; что-де сам сюда заглянет, - беда; или кто из начальствующих завернет, и ему достанется.
- Господа, а если ключарь придет… - сказал он товарищам. Те обругали его, обругали и ключаря. Приезжий дьячок свалился на пол. Крюков столкал его к печке. Потом товарищи легли на нары к печке.
- Эй ты, чертова кукла! что сидишь? - сказал Косой Максе.
- Да мне холодно.
Максю обругали и велели ему спать у дверей и утром разбудить их к заутрени. Погасили ночник. Стало тихо; Макся улегся, но ему было больно холодно. Макся лежал полчаса, проклиная свою должность и завидуя звонарям. Вдруг он услыхал разговор товарищей.
- А много денег-то? - говорил Крюков.
- Рублей десять, - отвечал Косой,
- Вот так праздник!
- Он спит?
- Слышишь, храпит.
Потом Макся услыхал, что кто-то встал. Достали огонь. К.сой с ночником подошел к спящему дьячку* Крюков подошел к Максе. Макся зажмурил глаза и захрапел.
- Этот спит! - сказал Крюков.
- Ври больше. Знаем мы, как спят-то!.. Плюнь ему в рожу - сейчас соскочит.
Крюков ткнул Максю в бок ногой, Макся открыл глаза.
- Слышь ты, черт: коли будешь жаловаться - берегись…
- Я не буду, - сказал Макся.
- То-то. Видишь это! - Крюков показал Максе кулак.
Между тем Косой вытащил из кармана подрясника дьячка сопливый платок. Косой и Крюков сели к столу. В платке завернут был кошелек: в кошельке было копеек сорок медными деньгами да с полтора рубля серебром; потом они развернули бумажку, там еще бумажка, и в ней было три пакета с надписями: "секретарю", "столоначальнику", "на канцелярию". - В пакете секретарю было вложено пять рублей, столоначальнику - три и на канцелярию два рубля. Больше денег не оказалось.
- Ты погляди, еще нет ли? - сказал Крюков Косому.
- Поди-ко ты.
- Эй, Макся, ступай пошарь у него; что найдешь, все твое, - сказал Максе Косой.
- Эка! за какое рыло?
- Не хошь ли ты…
- А что разе тебе одному пользоваться? Подай деньги сюда! - кричит Крюков.
- Не хошь ли ты - знаешь чего?
- Что?
- А то, что тебе не за что.
Крюков вцепился в Косого. Крюков осилил Косого.
- Уж отпетой, так отпетой и есть, - сказал Косой.
- Подай деньги!
- На, будь ты проклят! - и Косой бросил один пакет,
- Давай все.
Началась опять драка. Макся вступился.
- Братцы, я пожалуюсь. - Максю избили за это. Однако мир скоро водворился в курье. Крюков и Косой дали Максе рублевую бумажку, кошелек с медными деньгами и с двумя семигривенниками положили с платком обратно в карман дьячковского подрясника, а остальные деньги разделили между собой поровну. Максе заказали молчать. Макся долго не спал, не спал и Крюков. Макся видел, как он вытащил из кармана подрясника Косого медные деньги и бумажку.
III
Утром Максю разбудили, как только подали звонок. Косой повел его на колокольню и заставил звонить. С трепетом принялся Макся за свое дело. Косой ругается, что он не так стоит и не так за язык берется. Дул ветер; Макся страшно озяб; его трясет.
- Ой, не могу! - говорит Макся; на глазах у него слезы.
- Что, брат! - хохочет Косой. - Что дрыгана-то сказывать?
- Беда!
- Ну, звони во вся, скачи, согреешься.
Макся не умел взяться за веревки, протянутые к колоколам, да у него и пальцы рук начали белеть. Косой показал Максе, за какие веревки нужно браться и в будни и в праздник, и лихо отзвонил три раза во вся, прискакивая и что-то напевая.
- Мне, брат, не холодно! - хвалился он и принимался наскакивать.
Около ранней обедни Косой отправился с руганью к ключарю, а Крюков к эконому, и оба показали Максе, как ему нужно отзвонить обедню. Макся с трудом справил свою службу.
Первый и второй день прошли скучно для Макси. Товарищи его попрежнему приходили домой пьяные, хвалясь тем, что они сбарабали-таки сегодня по двадцати, по тридцати копеек серебром. Приходили к ним и дьячки приезжие покурить. А приходили они потому, чтобы погреться, так как им долго приходилось мерзнуть около консисторской прихожей. Тут рассказывались разные дела, закулисные тайны и всякие сплетни и все то, что делается, во всей губернии. Звонари не переставали вытаскивать из чужих карманов деньги, обворовывали друг друга и дрались не на милость божью.
Как бы то ни было, а Максе нужно было привыкать к звонарничанью. Он привык к своим товарищам, учился делать с ними то же, что и они, пьянствовал, пел и научился обворовывать приходящих к ним для куренья. Теперь уж Макся не плакал.