- Но я же был у премьера вчера, - пробормотал Сюпрэ. Звук его голоса и оказался той каплей, которая должна была переполнить чашу терпения его красивой половины. Швырнув в него термометром, упала она в кресло и разразилась столь раздирающим воплем, что, казалось, в прелестное ее горло был вставлен свисток, подобный свистку паровоза.
- Спасите меня, - спасите, - кричала она, - я думала, что вышла замуж за человека, а на самом деле повенчалась с безмозглой сардинкой. Мама всегда ненавидела эту химеру! У меня было много женихов, а я вышла за эту треснувшую глыбу и вот обречена на замерзание. Спасите меня, спасите меня!
Господин Сюпрэ кинулся в свой кабинет; схватил со стула халат, в который и оделся, пробегая по коридору мимо изумленной прислуги. Там он позвонил премьеру.
- Ну, как? - спросил он, от холода и страха стуча зубами о трубку.
- Плохо. Черт знает, что делается в Париже. Воззваниям никто не верит. Я боюсь, чтоб дело не кончилось…
- А вы не думаете, что профессор Гампертон ошибается?
- Кто их знает, этих астрономов. Солнцу градусника, не подставишь под мышку. Между прочим, в "Humanite" пишут, что нельзя: допустить отъезда одних богатых. Банкира Дюко с женой толпа сейчас вытащила из автомобиля и оттеснила от вокзала.
- Нельзя ли договориться с социалистами?
- Попытайтесь.
- Если бы знать наверное, что будет с солнцем…
Господин Сюпрэ положил трубку. Он вышел на балкон своего кабинета, выходивший на Елисейские поля. Резкий холодный ветер мгновенно забрался под роскошные полы его халата, и вместе с ветром донесся гул толпы с площади Согласия. Он ясно вообразил себе, как с темного неба сыплет густой снег, как замерзает Сена, как целый день мерцает огонь в его огромных каминах. Пожалуй, толпа нищих и обрванцев ворвется тогда в эти роскошные просторные залы и расположится тут лагерем. Он опять подошел к телефону.
- Господин Клермон? Как дела в конторе?
- Пока все благополучно, сударь. Что слышно о солнце?
- Все вздор. Немедленно доставьте мне всю наличность…
- Всю наличность?
- Да.
Он положил трубку и позвонил дворецкому.
- Антуан, - спросил он, - барыня дома?
- Они уехали к госпоже Дюко.
- Подите немедленно на рынок и купите самое скверное и дешевое платье. Мужское и дамское…. Полный комплект…
- Платье?!
- Ну да… и чем хуже, тем лучше.
Антуан вышел. Господин Сюпрэ подошел к огромному глобусу, стоявшему в углу и поддерживаемому тремя бронзовыми титанами. Он повернул его вокруг оси и задумчиво скользнул взглядом по тропической полосе.
"Какая масса воды, - с. досадой подумал он: - или вода, или пустыня".
. . . . . . . . . . . .
Тут Пьер Бенуа умолк и лукаво поглядел на мистера Берроуза.
- Однако, - пробормотал тот, - ваш стиль сегодня…
- О, м-р Берроуз, когда пишешь в России, не надо забывать о цензуре… Но нужно также помнить, что цензор обычно читает только…
- Начало? А, теперь я понимаю… Вам угодно продолжать?..
- Нет, нет, теперь я передаю оружие в руки сильнейшего.
М-р Берроуз с величественным смущением покачал головой. Подумав с секунду, он процедил сквозь зубы:
Глава 10
Капитан Джон Мор увлекается грогом
Английский пароход "Эдуард VII" с грузом бензина вышел из Тулонской гавани, набитый людьми до того, что вода почти заливала иллюминаторы переполненных кают. И все-таки на пристани оставалась многотысячная толпа людей, не попавших на пароход. Они кричали, проклинали, грозили кулаками. Но французский берег скоро превратился в чуть заметную серую пелену, чайки закружились над пароходом, и соленый ветер освежил и успокоил тревожно бившиеся сердца людей.
- Ну, как, господин Дюко, - спросил своего соседа один из пассажиров, человек в потертом пальто, сидевший на палубе около самого носа парохода.
- Плохо, господин Сюпрэ, - отвечал вопрошенный, - меня так придавили в толпе, что, кажется, печень моя сплющилась.
- Теперь не до печени, г. Дюко… Вы читали?.. Еще четыре процента энергии.
- Однако оно опять жжет…
- Да, но говорят, льды подступили к Шпицбергену, несмотря на лето…
- А как ваша супруга?
Господин Сюпрэ хотел что-то сказать, но вместо этого безнадежно мотнул головой. Обе дамы помещались в каюте, в обществе других дам, так как кают хватило лишь для слабой части человечества…
- А вы не думаете, что мы слишком поторопились с отъездом?.:
- Скоро во Франции, не останется ни одного человека… Вообразите - пустой Париж.
- Какой ужас! Неужели это возможно?
- Интересно, что России придется поневоле пойти на уступки… У нее нет земель на юге…
- Большевики этого не предвидели.
- Однако я бы предпочел мировую революцию!
- Ну, что вы!
- Ну-с, - послышался позади них гневный голос, - вам, конечно, не пришло в голову позаботиться о провизии.
Господин Сюпрэ вскочил в волнении.
- Дорогая моя, все в этой корзине.
- И вы сидите на ней!? Вы сидите на том, что я буду есть!?
- Но, ведь все это в корзине.
- Это безразлично… Меня тошнит от одной этой мысли. Ах!
От этой ли мысли или от каких-либо других причин, но прелестную женщину в самом деле стошнило.
Господин Дюко грустно наблюдал все это. Его нежная Сюзо после того, как их медовый месяц прервался таким ужасным образом, тоже стала проявлять крайнюю раздражительность. Она однажды упрекнула его в незнании астрономии и высказала мысль, что если бы вышла замуж за м-ра Вильямса, который за ней ухаживал, а не польстилась на деньги банкира, то ничего бы не случилось. Господин Дюко не стал доказывать ей, что астрономы не властны над светилами. Он не любил вдаваться в подробности о м-ре Вильямсе, ибо знал, что сравнение их внешности и лет не было для него выгодно.
Пароход "Эдуард VII" направляется к островам Зеленого Мыса, где у господина Сюпрэ были деловые и родственные связи. На третий день путешествия, после того как давно уже пароход шел среди беспредельной глади величавого и спокойного океана, ничего не знающего о предстоящей гибели земного шара, пассажиры, стали замечать некоторую странность в поведении капитана. С какою-то лукавенькой улыбочкой он ходил по палубе, глядя в синюю даль, как-то неопределенно махая рукой, открыв морскому ветру свою грудь с вытутаированным на ней пингвином. Его помощник ходил следом за ним, словно зорко наблюдая за каждым его движением. Сначала пассажиры не обращали внимания на эти странные поступки капитана. Но однажды господин Сюпрэ был обеспокоен тем обстоятельством, что капитан, подойдя к его жене, взял ее за руку, долго смотрел ей в лицо и, наконец, отошел, пробормотав что-то недовольно. Бородатый матрос, присутствовавший при этом, грустно покачал головой.
- У старого Мора начинается припадок, - проговорил он.
- Какой припадок? - спросил Дюко с тревогой.
- Белая горячка, сэр, белая горячка. То, что мы, моряки, называем морской болезнью. Скучно на море, сэр, оттого и пьется. А у старого Мора вдобавок умерла жена. Истинный ангел по доброте, сэр… Так вот он всегда начинает ее искать перед припадком… Только обычно припадок с ним бывает на берегу… У старика хватает выдержки…
- Ну, а если припадок случится в море?
- Ну, тогда плохо дело, сэр. Старый Мор силен, как дьявол, а припадок случается мгновенно… Неизвестно, что он успеет натворить.
Тревожное настроение пассажиров еще усилилось, когда однажды вечером капитан объявил, что по случаю дня своего рождения он устраивает праздник на пароходе и угощает всех матросов грогом.
- Говорят, приятели, - крикнул он все с тою же лукавенькой улыбочкой, - что солнце гаснет. Так пока хоть выпьем, как следует…
Сюпрэ и Дюко были крайне недовольны.
- Надо было дождаться большого парохода или улететь на аэроплане.
- Вы прекрасно знаете, что нас бы не выпустили… Благодарите бога, что мы выбрались хоть на этом ковчеге.
- Каналья! Он взял с нас по целому состоянию и теперь, того гляди, пустит ко дну.
Бородатый матрос, вероятно, надеявшийся заработать на чувствах страха, пошел к ним.
- Не выпускайте дам из каюты, - сказал он. - Неизвестно, что придет в голову старому Мору… И как на зло, сэр, небо хмурится, не я буду, если ночью не разразится буря…
И как бы в подтверждение его слов вдали приоткрылись тяжелые веки туч, и из-под них сверкнули сердитые глаза молнии. А снизу уже доносилось веселое пение матросов:
Плавал я одну неделю!
Хо, хо, хо!
Выпил десять бочек элю!
Хо, хо, хо!
Глава 11
О том, как капитан Джон Мор отпраздновал день своего рождения
С востока надвигалась ночь, а с запада ползла огромная черная туча. Загремел гром. Вдруг подул сильный ветер и первая большая волна плеснулась в бок "Эдуарда VII". Пассажиры, взволнованные, собрались на палубе. Пассажирки в страхе забились в каюты. Матросы, не успевшие еще напиться, готовились встретить бурю, но капитан, его помощник и большинство матросов занимались просверливанием и опустошением внушительной из трюма вытащенной бочки. Под палубой слышны были их веселые, пьяные возгласы. Бородатый матрос, взявший на себя обязанность старшего, отдавал кое-какие приказания.
- Ничего, сэр, - говорил он успокаивающе г-ну Сюпрэ, - бояться нечего… У старого Мора хватит выдержки… Лишь бы не случился с ним припадок.
Мужчины легли под палубным навесом и накрылись брезентом. Вдруг страшный удар грома раскатился по небу, ветер, как стена, налетел на пакетбот, огромная волна хлестнула через палубу, промочив до костей всех, кто на ней находился. Началась буря. Ничего не было видно кругом, только, когда молния лиловым своим светом озаряла дали, видны были стальные бугры и холмы волн и низкие тучи, бегущие куда-то.
- Вы живы, Дюко? - спрашивал Сюпрэ, дрожа от ужаса.
-. Кажется, жив, - отвечал тот, - вы не думаете, что следовало бы навестить наших дам?
- Но как до них добраться? Если я встану на ноги, меня слизнет волною.
- А эти мерзавцы веселятся!
- Ах, что это?
Из капитанской каюты донесся вдруг нечеловеческий вопль. К шуму и реву бури присоединились крики испуганных женщин и снова какой-то звериный рев. Бородатый матрос пробежал по палубе.
- Помилуй нас, боже, - кричал он. - У старого Мора начался припадок.
Из люка показались лица женщин, искаженные ужасом. Выпрыгнув из люка, несчастные поползли по палубе, прячась за груды багажа. Тотчас же вслед за ними появился сам капитан.
Взъерошенный, растерзанный, с горящей паклей в руках, он казался духом этой черной бури, швырявшей пароход, как мелкую пробку.
- Я найду ее, - кричал он, размахивая огнем.
Его помощник схватил было его за руку, но, отброшенный с невероятной силой, перелетел через борт и исчез во мраке. Капитан побежал по палубе, освещая лица горящей паклей.
- Где же она? - вопил он, - кто отнял ее у меня?
И вдруг с безумным воплем кинулся и исчез в люке.
- Он подожжет бензин! - крикнул кто-то.
Ветер выл и свистал в ушах, гром гремел, волны, ударяясь о борт парохода, осыпали людей горстями холодных иголок. Ужас охватил всех. Дюко и Сюпрэ, впиваясь ногтями в палубу, захлебываясь от обрушивающихся на нее волн, ползли к люку, чтобы в этот страшный миг быть возле тех, кто еще так недавно украшали и услаждали их жизнь… Внезапно волна света ударила их по глазам, палуба зашевелилась, и чей-то голос, заглушая бурю, крикнул с отчаянием:
- Спасайтесь, спасайтесь, - бензин загорелся!
Глава 12
Страшный берег
Грозный Гатар проснулся сердитый и недовольный… От его рева, казалось, затрепетала земля, а меленькие обезьянки и пестрые попугаи, качавшиеся на низких ветках, испуганно вскарабкались на самую вершину деревьев. Потряхивая роскошной гривою, грозный Гатар пошел в чащу, сердито ударяя хвостом по стволам пальм… Никто не знал, почему сердится Гатар, но все знали, что, когда он сердит, он никому не дает пощады. Даже хитрый Алоэ, пятнистый леопард, и тот спрятался в свою темную берлогу.
- Мрр, - мурлыкал он, - старый лев чем-то недоволен: мрр… лучше посижу в берлоге…
А грозный Гатар сердился потому, что не так проворно ступали его ноги, не так остры были когти, не так тверды зубы… Уже вчера из-под самого его носа ускользнула антилопа, зебры, шутя, убегали от него, и только голос его по-прежнему напоминал гром в грозовом небе или рокот землетрясения… Гатар шел по джунглям, ломая кустарник. Он знал, что косули придут к ручью, текущему в великий голубой простор, как только огненный небесный орех утонет в нем. Гатар шел, низко наклонив голову, а колючий кустарник дергал его стальные кудри, он останавливался, и из его пасти вырывался вздох, напоминавший завывание урагана.
Тихо ложились на золотой песок белые пряди прибоя. Огромный тропический лес был неподвижен и величествен… Весь он был наполнен хаотической и прекрасной музыкой цикад, попугаев, каких-то неведомых пестрых птиц, издававших громкие, печальные крики.
Но почему так волнуются эти маленькие смешные обезьяны? Почему целою толпою облепили они длинные ветви, на кого указывают своими маленькими мохнатыми пальчиками? Два неведомых им существа сидели на золотом берегу, возле которого в воде плавали какие-то большие серые стволы, связанные между собой странными гибкими лианами. Существа эти сидели тихо, словно испуганные, хотя ростом они были немногим меньше обезьяны Малэ, только тело их было куда белее и не покрыто шерстью.
- Что с нами будет? - прошептала Сюзанна, и обе бедные подруги, ибо это были они, с тоской поглядели на темную чащу. Лес был так ярок и прекрасен, что, казалось, вот за каким-нибудь стволом мелькнут белые колонны мраморной виллы и прозвучит веселый свисток автомобиля… На миг обе женщины вспомнили, как еще недавно сидели они на таком же золотом песке в роскошных шелковых купальных костюмах под взглядами сотен биноклей. Какой вкусный завтрак ждал их на огромной веранде роскошного казино. Увы, теперь никому не нужна была их нагота, никого не пленяли их мокрые блестящие на солнце локоны… Там, на глубине синего океана, затянутые песком и водорослями, спят те, который еще так недавно могли уснуть лишь на мягких, как пух, перинах. Во влажном мраке проносятся над ними безмолвные морские глубоководные чудища, и теперь никому уже не нужны те франки, которыми набиты еще карманы мертвецов. Женщины почувствовали, как откололось от них мгновенно их прошлое и новое неведомое грядущее втянуло их, как пылесос втягивает пылинки.
- Что же мы будем есть? - спросила Сюзанна.
И вдруг яркая мысль осветила их мозг и заставила задрожать от ужаса. Вот в этом темном лесу таятся львы, леопарды, слоны, огромные, больше людей обезьяны.
- Смотри, - прошептала Люси.
В траве на опушке леса лежал длинный, странно изогнутый гладкий и толстый посредине ствол дерева. Вдруг ствол этот медленно шевельнулся, ужасная плоская голова поднялась над травой и снова лениво упала. Женщины кинулись бежать, оглядываясь на отвратительное привидение.
- Что это было? - спрашивала Люси.
- Змея, - отвечала Сюзанна, и вдруг, несмотря на страх, она ахнула от удивления: к стволу высокого банана прибита была выпиленная из дерева рука с указывающим пальцем, вроде тех рук, которые в городах и пригородах указывают путь к ближайшему ресторанчику.
Они посмотрели по направлению пальца и сквозь чащу деревьев на берегу моря увидели хижину, дверь которой была отворена. Робко приблизились к ней обе скиталицы. Хижина была, очевидно, пуста. Однако вкусный запах жареной говядины приятно пощекотал ноздри несчастных. Наконец, решившись, заглянули они внутрь. Накрытый на два прибора стол словно ожидал их, а из стоявшей на столе миски поднимались легкие струйки голубоватого пара. Нарвав каких-то огромных: листьев и задрапировавшись в них, они вошли в хижину. Никого не было. Тогда в восторге сели они за стол и, думая лишь об утолений мучительного голода, принялись за еду… Солнце склонилось совсем низко и готово было утонуть в голубом просторе. И. вдруг чья-то тень легла в хижину. Это был тот зверь, которого видали они иногда и дразнили сквозь толстую решетку, видали на тысячах картинок, на воротах дворцов, на гербах спальных вагонов. Это был лев яростный и прекрасный. Он бил хвостом по песку, глаза его сверкали, из широко открытой пасти вырывалось шумное дыхание, готовое, вот-вот перейти в грозный рев. За львом расстилались: безмерное небо и море - великое лазурное море. Женщины поняли, что в последний раз видят, все это. Они оцепенели. Лев припал к земле, мускулы его напряглись, и глаза налились кровью… Он прыгнул…
. . . . . . . . . . . .
М-р Берроуз на секунду прервал рассказ, чтоб раскурить трубку. Но в это мгновенье дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился человек в клетчатых брюках, в теннисной рубашке с засученными рукавами, с двумя огромными револьверами, рукоятки коих он прижимал к своему животу, а дула направлял в обоих романистов.
- Синклер, - вскричал. Берроуз, поднимая ногу и подошвой машинально защищаясь от револьвера.
Синклер медленно подошел к стулу, сел на него верхом, и, не отводя дула от Бенуа и Берроуза, сказал с мрачной торжественностью:
Глава 13
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Весь мир был охвачен паникой. Конференции и съезды правительств переезжали из города в город. Американскими миллиардерами была назначена огромная премия тому, кто изобретет искусственное тепло, могущее заменить тепло солнечное. О свете никто не беспокоился. Один инженер уже предложил проект устройства гигантских фонарей на главных горных вершинах: на Эвересте, Эльбрусе, Монблане и Попокатепетле. Лампы в несколько триллионов свечей должны были озарять огромные пространства земли. С помощью особых зеркал свет этот можно было передавать на расстояние нескольких тысяч верст. Но тепло? Как быть с теплом? Люди вдруг почувствовали, как мал земной шар. Границы между государствами сами собой рушились. Не национальный, а земной патриотизм охватил всех. Смерть, нависшая над миром, выбила людей из их обычной колеи. Миллиардер Вандерфиш устроил гигантскую оргию на купленном им океанском пароходе, в одну ночь прокутив все свое состояние, купив самых красивых женщин мира. Утром он высадил гостей на шлюпки, встал на мостик, и, выворотив свои пустые карманы, взорвал пароход. Все спешили насладиться жизнью. Одно изумляло всех - это то, что русское правительство в эти дни катастрофы не взывало о помощи, не просило у капиталистических государств земель и тропической полосы для перевода туда своих излюбленных трудящихся масс. А между тем, во всем мире в это время шла пропаганда в пользу единения всех стран и союза капитала с пролетариатом.
"В дни величайших бедствий, нависших над миром, стыдно думать о какой бы то ни было борьбе, - говорилось в одной "полумарксистской" немецкой газете, - сам Карл Маркс - наш великий учитель не мог предвидеть того, что случилось, и, несомненно, он первый воззвал бы к единению. Забудьте классовую и национальную рознь. Подайте друг другу руки, фабрикант и рабочий, китаец и немец".