Нельзя сказать, чтобы такая жизнь, весь день под открытым небом, нравилась Якову, и для него было большою радостью то, когда мать поворачивала от рынка в которую-нибудь сторону. Это значило, что мать идет куда-нибудь, где и Яшке будет можно посидеть и соснуть. Однако мать редко тотчас с рынку шла на ночлег. Она обыкновенно шла в многолюдный кабак, где думала скорее сбыть с рук Яшку. Они приходили в заведение уже тогда, когда в нем было порядочное количество людей, еще только начинающих раскучиваться, и постоянно получали приглашение побеседовать в ихней компании с тем, что сама Матрена должна была показывать свои руки и рассказывать историю о том, как ей обрезывали пальцы и отпиливали кость, хотя она ни того и ни другого не видала, а Яшка служил часто посмешищем для пьяной компании, которая его вертела во все стороны, как котенка, заставляла бегать, плясать и петь, дразнила и т. п., за что сама Матрена была угощаема водкой, которою потчевали и Яшку. Матрена, конечно, была рада угощению; пьяная, она не заботилась о теплом угле, а о мягкой постели она уже давно не думала; в том, что пьяная компания издевается над ее сыном и учит его нехорошему, - ей не было дела: Яшка ей не мешал, не просил есть, своею особою доставлял удовольствие людям. Такое фиглярство Яшке сперва не нравилось, и он рад не рад был, когда компания позабывала о нем; тогда он забивался под стол и сидел снова до тех пор, пока его оттуда не выталкивали; потом он мало-помалу втянулся в это фиглярство и уже стал надоедать своим усердием компании, которая не любила навязчивости. Было ли какое сожаление в пьяной компании к Якову - сказать трудно, если принять во внимание то, что почти каждый посетитель заведения провел свое детство не лучше Яшки; были люди в этой компании, которые даже завидовали Яшке.
- Пусти его, еще нос раскроит, - уговаривал товарищ товарища, тормошившего ребенка.
- Не хрустальный - не разобьется. Мы в его лета в мастерской сажу глотали да пинки получали, а он благоденствует, - отвечал другой товарищ товарищу.
Из числа посетителей трех заведений, куда в течение дня заходила с сыном Матрена Ивановна, было несколько человек таких, которые были сами хозяева, а четверо - даже имели мальчиков, К ним Матрена Ивановна часто подъезжала с просьбой о мальчишке, но те или заговаривали о другом, или отвечали так, что мать и надеялась на них только до другого дня.
- Што ж, мальчонку-то моего берешь? - спрашивала Матрена Ивановна на другой день портного.
- А я разве обещал?
- Как же…
- Ну, так ты дура и больше ничего: мало што я спьяна-то скажу…
- Ты посоветуй!..
- Што я тебе могу посоветовать? Жди!
- Да долго ждать-то.
- Какая ты важная особа! Право. Мы вот по неделе работы ждем да по три месяца за деньгами ходим. И ничего ты против этого не поделаешь, мать моя.
И мать била сына от злости, - сын мешал ей, за него она должна была платить за ночлег лишние две копейки, хотя там, где она ночевала, помещение было очень маленькое, битком набитое ночлежниками.
Ночлежники эти были все люди бедные, жалующиеся на свою судьбу и проклинающие божий мир, в котором они неизвестно для какой цели живут. Все они думали, что выпросить милостинку или что-нибудь украсть, имея здоровые руки, не составляет греха. Большинство держалось этого мнения потому, что оно, во-первых, или с детства влачило такую жизнь, не видя нигде ни радости, ни ласки, и общество смотрело на него как на негодных людей, а помощи не подавало, а во-вторых, если оно и принималось за какое-нибудь дело, то те, которым оно служило, старались, так сказать, выжать из него все силы для того, чтобы жить лучше на их счет. Все эти люди были сердиты на людей, не похожих на них, оборваны, никогда не наедались, употребляя деньги преимущественно на водку, жили общественно с людьми ихнего сорта, имели друзей одинаковых с ними мнений, никогда не жаловались на маленькое нездоровье - и, часто умирали, выходя из питейного заведения, в ночлежных помещениях или кидались в Неву или в каналы…
Матрена Ивановна хотя и считала себя честною, ничем не замаранною женщиною, потому что весь ее промысел состоял в том, что она протягивала руку с тремя пальцами на церковных папертях и жила на собранные таким образом деньги, но жизнь ее мало чем разошлась от этих людей, и выходу из такой жизни она не видела. Но еще если бы она была одна, тогда ей было бы легче; но у нее был сын, которого ей никак не хотелось пустить по той дороге, по которой идут, очертя голову, эти ночлежники. К тому же она была женщина смирная в ночлежном помещении, к компании не присоединялась, ложилась спать и гнала от них прочь Яшку, которого компания учила разным штукам, не из желания сделать из него вора, но ради развлечения. Поэтому ее такое обращение ночлежникам не нравилось, потому что они боялись, чтоб трехпалая нищая не выдала их полиции, ей приходилось часто переменять места ночлегов.
VIII
Так прошло по крайней мере полгода. У Яшки была рваная фуражка, рваные ботинки, которые Матрене пришлось стащить из толкучки, а для того, чтобы Яшка не мерз, она накидывала на его плечи платок, который немного согревал грудь. Матрена стала больше сидеть у церкви: у нее явилось отвращение от рынка, от ночлежников, от кабаков; она говорила несвязно, так что многие называли ее помешанной.
В одну холодную зимнюю ночь компания ночлежников долго бушевала в своей каморке, но Матрена с сыном спала. Вдруг в эту каморку, помещающуюся в третьем этаже, имеющую одно окно с разбитыми стеклами и почему-то заколоченное досками изнутри, вошла полиция и приказала всем идти за собой. Стали толкать и Матрену.
Матрена идти не хотела, показывала на свои пальцы, однако повели и ее.
- И мальчика берите! - крикнула Матрена со злости.
- Мальчонка нам не надо. Ему, поди, всего-то пятый год, - сказали полицейские.
- А кто ж его беречь-то будет? Нешто я могу его оставить в квартире? Да он все разворует, - проговорила хозяйка этой каморки, которой тоже скрутили руки.
Полицейские посоветовались друг с другом и, нашедши, что мальчишку оставить в пустой квартире неловко, взяли с собой и Яшку, хотя ночлежники - шесть мужчин и две женщины - протестовали против этого, опасаясь того, чтобы мальчишка не показал на них чего-нибудь, так как он имел уши, глаза и язык. Они даже просили полицейских не брать Матрену, но мнения ихние насчет ее были различны; знакомые с полицией и с судом люди прямо указывали на Матрену, говоря: "Напрасно всю нашу компанию берете, во всем виновата, воно, эта трехпалая. У ней хоть и три пальца на двух руках, а она зато имеет зоркие глаза, и в голове у ней хитрости всякий позанять может…"
Камера в полиции была, что называется, битком набита всякими людьми, но Матрена с сыном попала в женскую.
Через неделю Яшку выпустили из полиции, а мать отвели в тюрьму, хотя она и ни в чем не была виновата,
Яшка вышел из полиции, напутствуемый арестантами такими словами: теперь у тебя ничего и никого нет. Иди в первую лавку, украдь что-нибудь, и тебя опять возьмут сюда. А здесь весело: поют песни, играют в карты, разговаривают, поят, кормят…
Яшке было холодно на улице; он не знал, куда ему идти, а идти в лавку, как его учили, он боялся.
Яшка мерз и плакал.
- О чем, мальчик, плачешь? - спрашивали его прохожие.
Яшка ничего не мог отвечать.
- Заблудился, должно быть, бедный мальчишка. Чей ты?
Яшка дико смотрел на всех.
- Странно, что он стоит у полиции и полиция не возьмет его, - говорили в толпе, глазеющей на Яшку.
Яшке дали денег, но Яшка не знал, что ему делать с деньгами; толпа все росла.
- Идите прочь! Его сейчас только из полиции вытолкали, потому мать у него нищая и в краже замешана; поэтому ее в тюрьму взяли.
- Но как же ребенок?
- Пусть идет, куда хочет.
- А если у него нет квартиры или хозяина?
- Дело не наше. Пусть делает что знает, - спокойно ответил городовой.
- Жалко мальчишки. Взять разве мне его себе, - сказал один рябой мужчина в полушубке и в мерлушчатой шапке и, обратись к Яшке, позвал:
- Мальчонко, иди ко мне.
Яшка глядел на него лукаво.
- Што глядишь-то как бык? Не обижу. У меня своя лавка; к торговле обучу. Ну, што ж ты?
Яшка попрежнему озирался на народ.
- Пошли, што стоите! Эка невидаль, - говорил городовой и гнал толпу от полиции.
Мужчина взял Яшку за руку, он заревел; мужчина хотел посадить его на руки, Яшка кусается.
- Точно собака с цепи! А вот мы разузнаем суть, - проговорил мужчина в мерлушчатой шапке и повел Яшку в полицию.
С полицией мужчина был знаком, и ему скоро разрешили взять Яшку к себе.
* * *
Взявший к себе Яшку мужчина был крестьянин Филипп Егорыч Маслов. Он торговал на толкучке разным тряпьем, а жена его, Авдотья Исаевна, торговала тоже на толкучке мелочью - чулками, штанами, платками и т. п. Маслову хотелось давно прослыть между торгашами состоятельным торговым человеком и иметь мальчика, которого он никак не мог приобрести даром. Хотя Маслов торговал в одной маленькой лавчонке, или шалаше, и все мог в ней делать сам, но, имея еще мальчика, он думал, что покупатели на него будут больше обращать внимания, чем на других торгашей, не имеющих мальчиков, потому-де, что у Маслова много товару и много покупателей.
Маслов одел Яшку так, что Яшка походил теперь в пальтишке на другого человека. Но Маслов только этим и ограничился. Правда, Яшка спал в квартире Маслова, в углу в прихожей, Яшке давали хлеба, огурца, а иногда и вареную печенку (с собой добрые супруги Яшку никогда не кормили и то, что сами ели, ему не давали), зато Яшка должен был делать все, что прикажет сам Маслов или его жена. Яшка должен был и воду и дрова таскать, полы мести и затирать, угождать прихотям хозяина и хозяйки, таскать тяжести, вроде того, что он должен тащить за собой санки с товаром хозяев до толкучки, бегать им там за кипятком, бегать с разными поручениями и за каждую оплошность получать шлепки. Такое движение, кроме исполнения таких поручений, которые были не по силам, Яшке нравилось; но он был голоден, над ним все смеялись, все его били, и, главное, ему было скучно торчать в лавке без дела и получать подзатыльники от хозяина, если у того долго не было покупателей и хозяину было скучно.
- Что ж ты, чертенок, стоишь тут без дела? - спросил вдруг хозяин Яшку, стоящего в дверях и ковыряющего от скуки нос.
Яшка попятился назад.
- Ты, шельма ты эдакая, должен кричать прохожим: чего изволите? польты! брюки! жилеты-с! - говорил Маслов, теребя Яшку за уши.
Соседи хохотали. Но такая наука не нравилась Яшке, и он больше и больше был молчалив.
Например, стоит он у сундука и чертит что-то пальцем по куржаку.
- Ты што стоишь? Нет штобы куржак полой стер!
Яшка при первом слове вздрогнет и стоит на одном месте.
Хозяин схватит аршин, Яшка кинется вон из лавки. Хозяин догоняет и начинает бить мальчишку, на потеху других торгашей.
Ничего не помогает. Яшка не слушается. Перестал хозяин кормить мальчика, - мальчишка стал красть.
- Боже ты мой милосердный, што стану я с негодяем делать? - думает и говорит Маслов.
- Прогони, и все тут; еще пожар сделает. Недаром мать у него воровка, - говорила Маслову жена.
Маслов стал принимать крутые меры; дома он просто тиранил мальчишку так, что тот стал убегать к соседям, которые иногда ласкали его.
- Терпи, голубчик, - ты еще маленький, - говорила ему какая-нибудь старушка.
- Бьют они… Больно бьют. Есть не дают, - говорил Яшка.
- А ты угождай.
Хотелось Яшке угодить хозяину, но не было к тому случая. Еще лежа на полу, Яшка думает угодить ему или жене его, и как встанет да начнет что-нибудь делать, хозяева бранят его, что он делает все напоказ; заплачет Яшка - бьют; пошлют Яшку куда-нибудь, хочется Яшке скорее сбегать, - придет назад - говорят, зачем ходил долго, начнут допытываться, где был так долго. Яшка злится, и у него является мысль сделать с хозяином какую-нибудь штуку.
Иногда хозяин и потешался над Яшкой: острил, щипал его. Это он делал, находясь, по получении изрядного барыша, в хорошем расположении духа, приласкать или похвалить Яшку было не в характере хозяина, который сам из мальчишек попал в торгаши, и у него своих детей не было. Подобно Маслову и торгаши - соседи его - позволяли себе развлекаться Яшкой, а другие мальчишки по вечерам позволяли себе оскорблять Яшку по-своему. Яшка злился на всех: ему хотелось вырваться от Маслова, но уйти было нельзя, потому что он был постоянно на глазах то у самого Маслова, то у его жены.
Впрочем, был у Яшки приятель, тринадцатилетний мальчик Петька, из соседней лавочки, и вот почему Яшка любил больше стоять у двери.
Выйдет Яшка к двери, посмотрит направо - Петька стоит у двери. А Петька был шустрый рябой мальчишка. Он постоянно огрызался с своим хозяином и раньше этого перебывал уже у нескольких хозяев.
- Яшка, гляди, ястреб! - скажет Петька.
Яшка глядит кверху и по сторонам. Петька бросит в Яшку камешек или комок снегу.
- Яшка, иди сюда!
- Нельзя.
- А ты возьми да и иди. Ты уйди от него, убеги,
- Врешь?!
- Ей-богу! Убежишь - другого возьмет. Украдь.
- Боюсь.
Хозяева позовут мальчишек, а у Яшки голова точно не на своем месте. Он думает: "Погоди ж ты, украду - и убегу".
И Яшка хотел убежать, хотел украсть что-нибудь, но не знал, что бы ему такое украсть. Ему хотелось украсть полушубок у хозяина, только тот был очень тяжел.
Все приготовлялись к пасхе. Торгаши были злее обыкновенного. В субботу у Маслова шла стряпня, пахло хорошо, как никогда до того Яшка не слыхал. Все пошли к заутрене, а Яшку оставили дома. Немного погодя пришел Петька, разломал замок, и вот с ним-то Яшка забрал кое-какие печения со стола, завернул их в салфетку, разлил по полу водку, оделся и ушел из дому.
Беспрепятственно они влезли в дровяной двор под ворота и забились между двух поленниц. Там они покушали и заснули. Перед рассветом Петька убежал с вещами и потом не являлся целый день.
Между тем в квартиру Маслова забрались воры и утащили немало добра.
Начали разыскивать Яшку, - Яшки нет нигде; Петька струсил и пошел в дровяной двор, но его, когда он пошел назад, увидал сторож двора и стал ругать, зачем, он шляется; однако Петька убежал, а у сторожа закралось подозрение, не спрятал ли чего этот мальчишка, и явилась мысль: если он что спрятал, то я немножко разживусь.
Сторож отыскал только Яшку. Он знал Яшку, потому что тот мимо дровяного двора ходил с Масловым на толкучку.
- А, соколик! тебя давно уж ищут. Говори, где краденое? - напал на Яшку сторож.
- Петька съел.
- Нет, не съел, а ты говори, где спрятал.
- Я не воровал.
- Ну, хорошо. Так иди же к Маслову.
- Пусти, ради Христа.
- А-а? боишься. Послушай, мальчишка, я тебя пущу, только ты скажи: где ты со своим приятелем вещи спрятал?
- Ей-богу же, я не воровал.
И сторож свел Яшку к Маслову, а Маслов в полицию.
Но в полиции только наказали Яшку и Петьку розгами, а потом выпустили; хозяева обоих приятелей прогнали от себя.
- Не тужи, Яшка, мы найдем себе новых хозяев, - утешал Яшку Петька.
Петька повел Яшку на толкучку, но там, как только увидали воров, все торгаши, как стая собак, накинулись на них, и много они получили себе в спины калачей.
- Это все ты! - говорил Яшке Петька.
- Нет ты! Ты меня учил, - говорил Яшка.
- Пойдем воровать.
И приятели целый день ходили по городу, а к вечеру Петька убежал от Яшки.
Яшка еще побродил по улицам, зашел в одну лавочку, попросил Христа ради.
- Нет, што ли, родителев-то? - спросил лавочник Яшку, когда тот после отказа лавочника стал хныкать
- Нет.
- Где же ты жил?
- У Маслова… на толкучке торгует… убежал,
- Ну, малец, уходи… Ты, должно, вор.
- Дяденька… хоть в полицию отправь.
- Иди, иди… Уж не стащил ли чего?
Лавочник осмотрел Яшку, дал ему ломтик хлеба и выпроводил вон из лавки, чувствительно толкнув его в шею.
IX
Когда лавочник выталкивал из лавки Яшку, по панели шла пожилая женщина с корзиною на голове.
- Што, Данило Ульяныч, вора поймал? - спросила она лавочника, остановясь.
- Да много их тут шатается. Кто его знает: просит милостинку, а, может, и вор.
- Так. Экой махонькой… - проговорила, женщина и сняла с головы корзинку. В корзинке оказались яблоки и лимоны.
- Тетушка, возьми меня…
- Ишь ты!.. Ну, брат, и выдумал же ты. Иди туда, откуда пришел…
- Матери у меня нету, в тюрьму взяли.
Это заставило остановиться и лавочника и женщину.
- Ишь ты! Значит, известного поля ягода, - сказал лавочник, улыбаясь.
- А кто твоя мать была? - спросила женщина.
- Нищая.
- Ах, она… И украла?.. Вот и подавай после этого… - сказал лавочник; а потом прибавил: - Да и тебя, брат, видно, тоже надо туда спровадить, недаром ты давеча в полицию просился.
- Виноват я, што ли, - огрызался Яшка, - когда у матери всего было три пальца?
Лавочник захохотал, а женщина спросила:
- Три, говоришь?
- Три. На этой… - И Яшка показал на левую руку.
- А как твою мать звали?
- Матрена.
- Матрена? Как не знать Матрены: я ей часто подавала. Только я тебя что-то не видала у нее.
- Тетушка, возьми меня, - заплакал Яшка.
- Возьми, коли знаешь его мать, - сказал лавочник.
- Кто его знает. Я у нее не видала мальчишки. Впрочем, завтра я справлюсь. Ну, мальчишка, иди.
Хозяйка, у которой жила на квартире эта торговка, стала гнать ее и мальчишку, но та показала на Яшку, который трясся от холода. Хозяйка согласилась оставить мальчишку только до утра.
Утром эта женщина справилась на паперти одной церкви и узнала, что действительно у трехпалой Матрены был этот мальчишка, что он редко стоял с нею рядом, а больше где-нибудь бегал, и что Матрена теперь сидит в тюрьме по обвинению в краже, что, говорят, на нее свалили ночлежники, которых будто бы уже выпустили.
- Ты, что ли, себе на воспитание его берешь? - спросили нищие торговку.
- Куда мне его. Я сама-то живу в угле.
- Надо его пристроить куда-нибудь, а то избалуется. Пропащий человек будет.