- Что ж это такое? Уж две недели писем нет! Вероятно, Саша заболел… Ах, Господи! Спаси его и помилуй!.. - взывала она по десяти (а может быть, и по сто) раз в день. - Алеша! Голубчик! Уж не умер ли он? Мамаша, может быть, не решается сообщить об этом. Послать бы телеграмму, что ли! Ах да… туда нет телеграфа!
Я всячески уговаривал ее, но все напрасно. Она слезно умоляла меня взять отпуск и мчаться, лететь с нею в Тверскую губернию, туда-туда, где - ее "золото", ее "сокровище", ее "ненаглядный Сашурка"… Я уверял ее, что раньше июля начальник отпуска не даст, так как много служащих отпущено на июнь месяц. Однажды, когда я возвратился домой, Лена преподнесла мне сюрприз…
- Алеша! Сегодня утром я совсем забыла тебе сказать… Я, право, так беспокоилась… и написала Наталье Михайловне. Прошу ее немедленно уведомить нас о здоровье Саши… - заявила мне Лена. (Мать мою звали Натальей Михайловной.)
Я был застигнут врасплох и едва ли не схватил себя за волосы.
- Что с тобой, Алеша? - вскричала Лена, вероятно, заметив по моему лицу, что ее новость меня глубоко взволновала.
- Ничего! - старался я поправиться. - Только напрасно ты это сделала… Попусту беспокоишься…
- Отчего ж мне было не написать ей? Ведь ты же говорил, что она уже давно знакома со мной… и так хорошо относится… - как бы оправдываясь, говорила Лена.
"Заварила кашу! Глупая, глупая! - подумал я про себя. Разве худо ей жилось в мире "красных вымыслов"?.. Чего ей было еще надо?" Впрочем, если обману моему и суждено теперь раскрыться, то не беда. Мне только было нужно, чтобы Леночка успокоилась, нужно было выиграть время - и я выиграл его… По моим расчетам, особенно жгучих порывов отчаяния теперь уже нельзя было ожидать… Каков должен был прийти ответ на письмо Лены из Михальцева, - я, уж конечно, догадывался. Что ж делать! Леночка поплачет, похнычет, в худшем случае назовет меня подлецом, - и затем трагедия мало-помалу перейдет в фарс, то есть несколько времени Леночка подуется на меня, поиграет в молчанки, побросает на "подлеца" презрительные взгляды, а там - и примирение…
Кроме этой неприятности, около того же времени меня поразил более тяжелый удар. Моя вдовушка (черт бы ее побрал!) сдурела - скоропостижно вышла замуж за какого-то прокутившегося офицера и ухнула с ним за границу.
Через несколько дней, когда я был на службе, почтальон принес ко мне на квартиру письмо от моей матери на имя "г-жи Е. Неведовой". Старуха моя до сего времени, конечно, не имела и понятия о существовании на свете Леночки и послала письмо просто по адресу той неизвестной ей женщины, которая в письме к ней подписалась Е. Неведовой.
Леночка, по обыкновению, встречала меня или в передней, или в зале и с поцелуями усаживала меня за стол на мое кресло. В день же получения письма я не нашел ее в передней, не встретил и в зале - и прошел к ней в комнату. Леночка лежала на постели, уткнувшись лицом в подушку и сжимая в руке письмо. Я, разумеется, тотчас же догадался, в чем дело. При входе моем в комнату Леночка вскочила с постели и, тяжело дыша, молча протянула мне письмо. Очевидно, она была страшно расстроена, и в глазах ее, обыкновенно таких кротких и светлых, теперь действительно мелькало что-то мрачное, трагическое…
Я уже отлично знал содержание письма, как будто бы читал его не однажды, но все-таки взял у нее из рук смятый и смоченный ее слезами почтовый листочек и мельком пробежал его… Ну, разумеется: "Никакого ребенка у меня не было и нет… напрасно беспокоитесь… никогда не поощряла разврата… прошу оставить… удивляюсь бесстыдству… надеюсь, что более…" Одним словом, все было так, как я ожидал.
Вдруг Леночка бросилась ко мне и крепко обняла меня.
- Где же наш Саша? - с мольбой говорила она, плача и опуская голову ко мне на грудь. - Ты обманул меня… Да говори же, где мой сын? Куда ты девал его?.. Алеша! Милый!..
Она вся дрожала. Мне, признаться, даже стало жаль ее в ту минуту.
- Прости меня… Прости, Леночка, - промолвил я, по возможности мягко и нежно. - Не плачь, голубушка… Ну, не плачь же! Успокойся!.. Я тебе все объясню… Видишь… (Она подняла голову и, не сводя глаз, затаив дыхание, смотрела на меня.) Видишь… я не отвозил Сашу к матери…
- А куда же?.. Куда? - крикнула она, как-то судорожно, порывисто сжимая мне руку, как в тисках.
- Я… я отдал его в воспитательный дом!
Словно какая-нибудь невидимая сила оттолкнула ее от меня. Она отшатнулась и страшно побледнела… нет! не побледнела, а побелела как полотно. Ни кровинки, казалось, не осталось у нее в лице. Глаза ее широко раскрылись… И вдруг она схватилась за голову…
- Что ты говоришь!.. - тихим, упавшим голосом, словно бы не своим, прошептала Леночка. - В воспитательный дом? Сашу? А как же письма?.. Я ничего не понимаю…
Она не договорила, в бессилии опустила руки и как-то странно уставилась в одну точку широко раскрытыми глазами, как будто увидала перед собой какое-нибудь ужасное привидение. Я подумал: не вспомнились ли ей в ту минуту всякие россказни и басни о печальной участи подкидышей воспитательного дома. Не померещился ли ей в ту минуту ее Саша в виде уличного оборванца, дрогнущего на морозе и вымаливающего у прохожих "копеечку"? Таких жалких попрошаек она, конечно, должна была не редко видать на петербургских улицах…
Мне показалось, что Леночке делается дурно, я подхватил ее и - без всякого с ее стороны сопротивления - посадил ее на кресло у окна. Она облокотилась на подоконник и, подгорюнившись, молча стала смотреть в окно. Я подал ей стакан воды, она не брала и делала вид, что будто не замечает меня. Я поднес ей стакан к губам, она молча замотала головой и отвернулась… Такого дикого, безумного отчаяния я не ожидал.
Весьма убедительно я уговаривал ее успокоиться, просил прощенья, обещал завтра же съездить в воспитательный дом, отыскать Сашу, - я вставал перед ней на колени, сидел на ковре у ее ног, называл ее самыми ласковыми именами. Что ж я мог еще сделать? Желал бы я знать, как же другой поступил бы на моем месте? Леночка, по-видимому, решительно не хотела разговаривать со мной, даже ни разу не взглянула на меня. Леночка в тот день не обедала и чаю не пила, все сидела пригорюнившись у окна и не обращала на меня ни малейшего внимания.
- Ну что ж ты молчишь? Скажи хоть словечко… Что уж это такое?! - приставал я к ней.
Ноль внимания! Леночка слушала меня и как будто не слыхала, смотрела и не видала меня. Я словно перестал существовать для нее… Я уже знал, что она рассердится на меня, но никак не воображал, что она так распрогневается… Меня утешало то, что она хоть перестала плакать и слезы ее высохли.
Уже поздно вечером я почти насильно заставил Лену раздеться и лечь в постель. Спала ли она в ту ночь, - не знаю; ни всхлипываний, ни стонов не было слышно. Поутру я подошел на цыпочках к ее двери и долго прислушивался. В комнате было тихо. Уходя на службу, я велел прислуге ни под каким видом не будить ее. Пускай спит! - думал я. Иные болезни, я слыхал, проходят сном…
В обычное время, в половине пятого, аккуратный и точный, как полуденный пушечный выстрел, взбежал я на свой третий этаж и по-хозяйски, властно дернул звонок. Степанида с каким-то дурацким, растерянным видом встретила меня.
- Ой, батюшка барин! С Еленой Александровной что-то неладно… - принимая мое пальто, промолвила она таким шепотом, каким говорится, когда в доме опасно больной или покойник.
- Что еще такое! - с неудовольствием проворчал я. "Неужели еще не кончились мои испытания?.. И за что, подумаешь, обрушились на меня все эти казни? Только за то, что я однажды на лестнице впотьмах поцеловал девицу (влюбленную в меня, прошу заметить!), за то, что я когда-то несколько вечеров погулял с нею в тихом сосновом лесу при волшебном сиянии луны?..
Леночка, не в пример другим женщинам, каких мне приходилось знавать на своем веку, отличалась большою скромностью, и, несмотря на сожительство со мной почти в течение года, она ни разу - честное слово! - не позволила мне присутствовать при своем туалете…
Теперь же, войдя в ее комнату, я застал Леночку не одетой… С распущенными волосами, прихваченными только на затылке большою шпилькой, в одной сорочке, без кофточки, босиком, бродила она по комнате и, низко наклоняясь, заглядывала под стулья, под столы.
- Лена! Что с тобой? - окликнул я ее, решительно ничего не понимая. - Пятый час… и ты еще не одета! А я пригласил сегодня обедать к нам Карла Густавовича… Он, вероятно, сейчас придет…
Услыхав мой голос, она остановилась, выпрямилась и совершенно спокойно смотрела на меня. Сорочка чуть не сползала у нее с плеч, но она как будто совсем не замечала своей наготы.
- Чего ты ищешь? Отчего не оденешься? - спросил я.
Она задумчиво на меня взглянула и, приложив палец к губам, прошептала:
- Тсс! Тише… Я ищу его! Не мешай… Я стану везде его искать…
Мурашки пробежали у меня по спине. Мне стало холодно, как будто я вдруг провалился в какой-то сырой, холодный склеп.
- Ах, теперь я знаю, где он!.. - пробормотала она и, схватив стул, потащила его через всю комнату к печке - с явным намерением карабкаться на круглую и гладкую железную печь.
Тут уже я вмешался… взял ее в охапку и уложил в постель.
Положим, Леночка была очень спокойна, припадков бешенства на нее не нападало, но все-таки оставлять у себя сумасшедшую было опасно и, во всяком случае, неудобно. Я отвез ее в лечебницу. Хлопот было не мало… Вся история крайне неприятно подействовала на меня. Еще бы! Человек - не камень… Скажут, я свел Леночку с ума. Вздор!.. Кто ж мог думать, что такая молоденькая женщина, сама еще почти ребенок, так сильно полюбит своего дитятю, да того привяжется к нему?..
Сначала я часто навещал ее, почти каждое воскресенье… Ах, этот тихий, безмолвный поезд финляндской железной дороги! Сколько воспоминаний каждый раз пробуждал он во мне: по этой дороге в прошлое лето я ездил на дачу к Неведовым… Затем я стал навещать Леночку раз в месяц, потом раз в три месяца, в полгода - раз… Что ж мне было с ней делать, когда она ничего не понимала и обратилась почти в бессловесное животное. Иногда, впрочем, Леночка узнавала меня, спрашивала, поливают ли без нее цветы? Куда девалось то одеяльце, что она вышивала для Саши? и тому подобное. Однажды вдруг она с чего-то спросила: приказал ли я поставить самовар? В другой раз сказала, что ветер любит деревья в их саду и потому он так налетает на них, шумит их ветвями, а иногда даже ломает деревья…
Лет пять Леночка прожила в лечебнице.
Я несколько раз также ездил в воспитательный дом узнавать о судьбе нашего сына. Сначала мне сказали одно, потом - другое и наконец, вероятно для того, чтобы отвязаться от меня, объявили, что Саша умер. Может быть, и в самом деле, - так. И благо ему!.. А может быть, он и теперь еще живет в работниках у какого-нибудь чухонца или у русского кулака? В таком случае хуже для него… Но я сделал что мог и чувствую себя более вправе, чем Пилат, "умыть руки"…
Однажды Лена больше обыкновенного разговорилась со мной и даже рассказала мне свой сон.
- Пришла ко мне женщина в такой белой, блестящей одежде… - рассказывала Леночка. - …Пришла и говорит мне: "Знаешь, где твой Саша? Хочешь, я проведу тебя к нему?" Я ужасно обрадовалась. И она повела меня куда-то, и я шла за ней, - и солнышко шло за нами, и птицы летели… А на земле, вокруг, все цветы, цветы… Вот и шли мы и пришли к какой-то двери. "Твой сын там, за этой дверью!" - сказала женщина. Я изо всей силы дергала, вертела ручку, трясла ее изо всей мочи, хватала ее зубами, стучала по ней кулаком, - ничего не могла сделать… Тогда женщина положила мне руку на плечо и сказала: "Надо подождать!.." И ушла от меня. Я осталась одна и заплакала… Тут с неба звезда покатилась и прямо - мне под ноги. В воздухе что-то блеснуло, точно пламя, - и я будто бы ослепла… вскрикнула и проснулась… И теперь еще у меня голова болит…
И Леночка с утомленным видом поднесла к виску свою бледную, исхудалую руку.
Леночка вообще была очень худа и бледна; стан ее согнулся, глаза казались мутными… Теперь она совсем, совсем не походила на ту барышню, которую я встретил у своих знакомых в святочный вечер лет шесть тому назад… Уход за ней, впрочем, был отличный.
Месяца через три или четыре, хорошо не упомню, доктор той лечебницы, человек очень милый и обязательный, известил меня о смерти Леночки. Я намеревался непременно быть на ее похоронах, мне хотелось посмотреть на нее - на мертвую, в гробу, но как на грех в этот самый день случилось заседание железнодорожного съезда, и мне пришлось, присутствовать там…
Ни разу я не видал Леночку во сне. А уж если бы увидал, непременно спросил бы ее, что она думает обо мне? Простила ли?.. То есть, собственно, в чем же?..
Все эти воспоминания - то смутные, то яркие - быстро промелькнули передо мной в тот святочный вечер, когда я - больной, один-одинехонек - сидел перед своим потухшим камельком. Да! Все прогорело и потухло… и от "дел давно минувших дней" остался только холодный пепел. И невольно мне подумалось: "А что, если бы Леночка теперь была жива и сын наш оставался с нами?..
Саше было бы теперь восемнадцать лет… Может статься, кроме него, были бы у нас еще дети… Леночка (ей было бы теперь 38 лет) подошла бы ко мне, обняла бы меня, поцеловала… И Саша - с ней рядом, высокий, такой же голубоглазый, как она, красивый, стройный…
Не велик человеческий череп, но какой в нем громадный мир, безграничный, бесконечный… И если на миг остановиться перед этим необъятным, загадочным миром и вглядеться в него, то он может внушить нам гордость Титана и восторг неописуемый, и в то же время он может повергнуть нас в отчаяние, в ужас и трепет. Лаборатория светлых помыслов, великих дум, поэтических образов, грациозных и прозрачных, как тончайшая паутина, могучая, страшная лаборатория самых чудовищных, злодейских замыслов, преступнейших посягательств на благо ближних, лаборатория безостановочно, лихорадочно, торопливо работающая и ежечасно, ежеминутно могущая моментально прекратить свою деятельность, погрузиться во мрак или совсем исчезнуть…
И удивительные несообразности, удивительнее всяких сказочных вымыслов, рождаются иногда в том тесном и таинственном пространстве, что заключается под нашей черепной чашкой. "Если бы то… если бы это…".
Я приподнялся в креслах.
Уголья в камине уже давно подернулись золой. Свечи на письменном моем столе догорали. Часы показывали четверть третьего. Вокруг меня было тихо, как в могиле… И вдруг мне пришла в голову поистине блажная мысль - дикая и нелепая - сходить теперь же на Фурштадтскую улицу и взглянуть на окна той квартиры, где девятнадцать лет тому назад я жил с Леночкой и где - почти месяц - погостил у меня Саша!.. Я подошел к окну и отворил форточку, чтобы узнать, какова погода… Меня обдало холодом.
Метель… Снег так и крутится в воздухе. Месяц, бледный, как мертвец, выглядывает из-за проносящихся по небу облаков… Я захлопнул форточку. Нет! Погода неблагоприятная для прогулки - особенно для человека с насморком и кашлем…
Когда я посмотрел в окно на месяц и быстро бежавшие облака, мне невольно подумалось: что-то теперь там, в том памятном сосновом лесу, где мы бродили по летним вечерам? Вопрос - по меньшей мере - странный… Там, конечно, теперь не цветут цветы и птички не поют… там сугробы снега, ветер печально воет, там холодно и пусто…
Все эти воспоминания и неуместные думы о том, что было и что могло бы быть, расстроили меня не на шутку. В моих комнатах, обставленных довольно комфортабельно, мне вдруг показалось так же холодно и пустынно, как в том сосновом лесу, занесенном снегом… Мне захотелось - к людям… Мне страстно захотелось, чтобы теперь кто-нибудь был со мной; мне хотелось слышать чей-нибудь приятный голос, веселый смех и шум, оживленный разговор… У меня ведь была жена, был сын, но я сам…
Я опять опустился в кресло, - крепко стиснул зубы и провел рукой по лицу… "Плачь, жалкий человек! Плачь!" - припомнилась мне в ту минуту одна чувствительная фраза из какого-то романа. Вот не терплю вечно ноющих и причитающих людей!.. Самозваные пророки Иеремии… "Жизнь для жизни мне дана!" Вот это - так! Это я понимаю… Это значит: "Пиф-паф, тру-ля-ля!.. Смотрите тут, смотрите там…" Или как у Шекспира, - сколько помнится, в "Генрихе IV", - Сайленс говорит:
Будь что будет - все равно,
Были б девки да вино!
Я старался перевести свои мысли на другие рельсы и устремить их на "веселенькие сюжеты"…
Нет! Думы мои мчатся все по тому же направлению… Все как будто чего-то жаль, чего-то совестно… Но - если разобрать хорошенько - чего же мне совеститься? Не я первый и не я последний обманул женщину и подбросил своего ребенка в воспитательный дом!.. И чего ж мне жалеть? Положим, вокруг меня уж слишком тихо, пусто… А зато, с другой стороны, как спокойна жизнь холостяка… Разумеется!.. Но… Господи! Да что ж это? Отчего ж в этот святочный вечер вдруг напала на меня такая смертельная тоска?
Хоть уж поскорее прошли бы эти праздники…
1891
Печатается по изд.: Засодимский П. В. На большой дороге. Перед потухшим камельком. - М., 1960.- С. 40–77. (Вступ. ст. В. Путинцева.) Об этом рассказе Павла Владимировича Засодимского (1843–1912), известного писателя-народника, Л. Н. Толстой писал автору: "…прочел про себя и другой раз своим домашним, так он мне понравился. Это то самое искусство, которое имеет право на существование. Рассказ прекрасный, и значение его не только ясно, но хватает за сердце… Рассказ очень, очень хороший и по форме и по содержанию…" (Толстой Л. Н. Что такое искусство? - М., 1985.- С. 436).
Примечания
1
Царевококшайского… - Царевококшайск - название г. Йошкар-Ола до 1919 г. Перлы и адаманты - жемчужины и алмазы (бриллианты). Необходимо также указать на ассоциативную связь этого словосочетания с заглавием провокационной статьи критика-эпигона Варфоломея Зайцева "Перлы и адаманты русской журналистики" (Русское слово. - 1864.- № 6).
2
Хлеб, рыба, волосы, конец, огонь, камень, пыль, прах, круг, река и канава, кровь, ноготь, соня (животное), анналы. (Список исключений из правила склонений латинских имен существительных.)
3
и так далее (лат.).
4
помни о смерти (лат.).
5
и все (фр.).
6
Во вкусе Чичерина или Марата. - Чичерин Борис Николаевич (1828–1904) - русский философ, теоретик государства и права, историк, общественный деятель. Разделял сферы нравственности и права. Право как гарантия личной свободы выступает ограничителем внешней свободы. Сторонник конституционной монархии, принципа частной собственности и невмешательства государства в экономику.
Марат Жан Поль (1743–1793) - один из ведущих деятелей Французской революции, якобинец. Врач. С сентября 1789 г. издавал газету "Друг народа". Проповедник революционного террора, уничтожения противников революции, в число которых со временем стало попадать все больше бывших соратников. Марат ничтоже сумняшеся видел в гильотине наилучшее средство отбора патриотов Франции, друзей революции. Страх казни, по его мнению, способен вести людей к социальной гармонии, всеобщему счастью.
7
Николаевский вокзал - ныне Московский вокзал в Санкт-Петербурге.
8
Камелек - "среднее между очагом и печью: огнище с открытым устьем (топкою) и прямым дымоволоком (трубою), без оборотов" (В. Даль); камин.
9
"Жизнь для жизни мне дана!" - измененная строка из стихотворения А. С. Пушкина: "Дар напрасный, дар случайный, // Жизнь, зачем ты мне дана?" Ср. полемический ответ Пушкину митрополита московского и коломенского Филарета: "Не напрасно, не случайно // Жизнь от Бога мне дана…"