- А насчетъ невровъ этихъ самыхъ, такъ живо у насъ поправитесь. Здѣсь мѣстоположеніе хорошее, докторъ Нектарій Романычъ, который васъ лѣчитъ - человѣкъ умственный и рука у него легкая. Вѣдь вотъ кого-кого онъ у насъ не исцѣлялъ во всей округѣ! Прямо въ гробъ ложись, а онъ на ноги ставилъ. Да-съ… Воздухъ легкій, пріятный. А если до весны изволите у насъ прожить, то здѣсь такое воспареніе отъ деревьевъ, когда все распускаться начнетъ, что одна прелесть…
- Да, надо дольше пожить, но скучно ужъ очень здѣсь. Одиночество… - сказалъ Сухумовъ.
- А скукой, баринъ, лѣчатся. Пей, ѣшь, спи и объ дѣлахъ не думай, коли кому недужится. Такъ я слыхалъ. Вотъ наши хворые мужички пріѣзжаютъ изъ Москвы на поправку… Полежитъ на печкѣ, отлежится - смотришь, и поправился. А тамъ-то въ Москвѣ его лѣчили, лѣчили по больницамъ - и все никакого толку. Нѣтъ, здѣсь воздухъ и воспареніе это самое, коли ежели лѣтомъ…
- Ежели у васъ нервы, Леонидъ. Платонычъ, то совѣтовалъ-бы вамъ черничнаго листа попить, - произнесъ священникъ. - Я знаю одну дьяконицу, которая дверного скрипа не могла слышать, отъ визга щенка замирала, а черничнымъ листомъ исцѣлилась.
- Да вѣдь ужъ докторъ-то знаетъ, что надо, - снисходительно замѣтилъ Сухумовъ.
- О, докторъ Кладбищенскій большой учености человѣкъ, что говорить! Но иногда и простыя домашнія средства помогаютъ. Отчего не попробовать!
Сухумовъ, получивъ связку баранокъ, разсчитался за нихъ, поднялся со стула и сталъ прощаться. Священникъ, натянувъ на себя бѣличью шубу, тоже отправился домой. Оба они проводили Сухумова до саней. Сухумовъ сѣлъ въ сани и сказалъ священнику привѣтливо:
- Заходите, батюшка, какъ-нибудь ко мнѣ помочь скоротать вечерокъ. Очень ужъ скучно одному мнѣ…
- Съ удовольствіемъ, если ничего не имѣете противъ духовенства… Благодарю васъ, - поклонился священникъ. - Когда прикажете? Въ какое время вамъ удобнѣе?
- Да когда хотите, приходите. Хоть даже сегодня. Въ шашки играть умѣете? Въ шашки сыграемъ, чаю напьемся, потолкуемъ. А то я одинъ и одинъ. Приходите и вы, - кивнулъ Сухумовъ и лавочнику изъ приличія.
Лавочникъ весь вспыхнулъ.
- Благодарствую, баринъ. Но намъ-то ужъ не досугъ… Торгуемъ до одиннадцати ночи… Вѣдь только отъ лавочки и питаемся, - отвѣчалъ онъ и прибавилъ:- Да и какая я вамъ компанія! А вы вотъ, извольте-ка съ помѣщиками Хохревыми познакомиться… Пятнадцать верстъ отъ насъ… Тамъ барышни есть… Кромѣ того, гоститъ тамъ молодая вдовушка, распрекрасная собой…
Сухумовъ поѣхалъ домой и разсуждалъ: "Все-таки лишніе люди для разговора… А то вѣдь у меня только Поліевктъ и управляющій… Управляющій и Поліевктъ. Вотъ и все… А священникъ этотъ, кажется, ненавязчивый и очень скромный. И наконецъ, онъ здѣсь все-таки центръ. Отъ него все узнать можно, что вокругъ дѣлается". Вернувшись домой, весь день Сухумовъ чувствовалъ себя бодро. Болевыя точки въ тѣлѣ почти исчезли, въ ногахъ онъ чувствовалъ меньше усталости, голова была свѣжѣе. Передъ обѣдомъ онъ скатился два раза на саночкахъ съ готовой уже горы, поѣлъ за обѣдомъ и спалъ съ часъ на кушеткѣ. Весь день его радовало, что онъ выдержалъ искусъ передъ портретомъ прадѣда и галлюцинаціи не было.
Вечеромъ Сухумовъ принялся за чтеніе записокъ бабушки и только успѣлъ пробѣжать нѣсколько страничекъ, какъ часовъ въ семь къ нему явился священникъ отецъ Рафаилъ.
- Вотъ видите, не заставилъ себя долго ждать, - сказалъ онъ, входя. - Но не сочтите за нахальство, что я пришелъ къ вамъ сегодня-же, мной руководило желаніе хоть сколько-нибудь развлечь васъ въ одиночествѣ. Я признаюсь вамъ. Вѣдь докторъ Кладбищенскій заѣзжалъ третьяго дня ко мнѣ отъ васъ и даже просилъ, чтобы я отправился къ вамъ и представился, а затѣмъ навѣщалъ-бы васъ въ одиночествѣ. Но какъ пойдешь безъ приглашенія? Вѣдь неизвѣстно еще, какъ понравится. Къ тому-же, откровенно говоря, вѣдь не вездѣ помѣщики насъ любезно и встрѣчаютъ. На духовенство особый взглядъ.
- Нѣтъ, нѣтъ, батюшка, я очень радъ, что вы пожаловали. У меня предразсудковъ къ духовенству нѣтъ, - убѣждалъ его Сухумовъ. - Прошу покорно садиться.
Отецъ Рафаилъ былъ значительно прифрантившись и теперь не казался такимъ облѣзлымъ, какимъ онъ былъ на взглядъ Сухумова днемъ у лавочника. Двѣ косички заплетенныхъ тогда волосъ были расплетены, волосы смазаны помадой и на плечахъ его былъ ужъ не гороховый подрясникъ, а темно-зеленая ряса поверхъ сѣраго подрясника. Въ рукахъ онъ держалъ стеклянную банку съ чѣмъ-то.
- А это моя попадья медку вамъ прислала въ гостинецъ, отъ нашихъ пчелъ, - сказалъ онъ, по давая банку. - Пчелиный медъ, говорятъ, отъ семи болѣзней исцѣляетъ. Такъ я отъ стариковъ слышалъ. Вотъ пожалуйте.
- Ахъ, что вы беспокоитесь! Зачѣмъ это? Мнѣ такъ совѣстно, - проговорилъ Сухумовъ, принимая медъ, и усадилъ священника.
Разговорились о покойной бабушкѣ Сухумова Клеопатрѣ Андреевнѣ. Сухумовъ сообщилъ, что пробѣгаетъ ея дневникъ.
- Слышали мы, что она вела дневникъ, - сказалъ священникъ и, улыбаясь, спросилъ:- А про кладъ въ ея запискахъ или дневникѣ ничего не сказано?
- Про какой кладъ? - удивился Сухумовъ.
- А какъ-же… Вѣдь здѣсь у насъ по всему округу ходитъ молва, что у васъ въ саду, въ паркѣ кладъ зарытъ. Зарылъ его вашъ прадѣдушка, будто-бы, передъ нашествіемъ Наполеона на Россію. У васъ есть и портретъ его въ гостиной.
- Прадѣдушки Игнатія Васильича? Есть такой портретъ, есть. И удивительно хорошо написанный. Представьте, такъ живо написанный, что мнѣ тутъ какъ-то показалось, что голова его отдѣлилась отъ полотна и кивнула мнѣ.
- Онъ не одному вамъ киваетъ. Онъ и бабушкѣ вашей покойницѣ кивалъ. И та ужасно этого боялась.
- Да что вы! Неужели это правда! - воскликнулъ Сухумовъ и весь обратился въ слухъ. Онъ чувствовалъ, что у него мурашки забѣгали по спинѣ. Священникъ продолжалъ:
- И никогда ваша бабушка, вслѣдствіе этого, не оставалась въ этой комнатѣ одна, никогда и не входила въ нее одна, всегда съ кѣмъ-нибудь. А умерла въ этой комнатѣ одна, умерла скоропостижно. И какъ это случилось, что она въ этой комнатѣ оказалась одна - никто не знаетъ. Компаньонка прибѣжала, а та ужъ безъ признаковъ жизни.
- Да, да. Я слышалъ, что она умерла за раскладываніемъ гранпасьянса.
- Вотъ, вотъ. Предполагали такъ, что портретъ-то этотъ и напугалъ ее настолько, что она Богу душу отдала. Вѣдь бываетъ это иногда, что съ испугу…
- Еще-бы… Слабые кровеносные сосуды…. Можетъ быть съ аневризмами… Склерозы… Толчокъ, и вотъ разорвалось…
Сухумовъ, говоря это, поблѣднѣлъ. Священникъ не останавливался:
- Конечно, можетъ быть и врутъ… Да и навѣрное врали… Но ходила такая молва, что вашъ прадѣдушка и совсѣмъ сходилъ съ портрета… повѣствовалъ онъ, но тутъ-же оговорился: - Конечно, этого не можетъ быть… я понимаю… - но такъ болтали… Болтали, что сходя по ночамъ съ портрета, онъ будто-бы бродилъ по парку и караулилъ кладъ. Наши крестьяне и посейчасъ боятся по ночамъ ходить около вашего парка.
Сухумовъ позвонилъ. Онъ держался за сердце. Руки его тряслись Явившемуся Поліевкту онъ сказалъ:
- Дай мнѣ пожалуйста принять ландышей съ валерьяной… Поскорѣй… Да потомъ приготовь намъ чаю.
XVII
Священникъ, напившись чаю, ушелъ. Своимъ разсказомъ о сходившемъ съ портрета прадѣдѣ Сухумова онъ такъ непріятно подѣйствовалъ на Сухумова, что тотъ, совсѣмъ уже успѣвшій успокоить свои нервы до его прихода, опять былъ въ тревогѣ. Разсказъ священника не выходилъ у Сухумова изъ головы, и онъ разсуждалъ: "Стало быть не мнѣ одному казалось, что црадѣдъ кивнулъ съ портрета, стало быть это уже старая исторія и повторялась и съ другими, отчего и сложилась легенда о кладѣ, зарытомъ въ паркѣ, и о привидѣніи, стерегущемъ этотъ кладъ".
Съ наступленіемъ ночи Сухумову сдѣлалось жутко, чувствовались опять мурашки, пробѣгающіе по спинѣ.
"Однако-же вѣдь это бредни. Не можетъ-же быть этого въ природѣ", - старался онъ успокоить себя, но все-таки, позвавъ Поліевкта, велѣлъ зажечь еще одну лампу въ спальнѣ.
"Бредни, глупости, но нервы расходились. Какъ ихъ теперь уймешь безъ медикаментовъ? - думалъ онъ. - Докторъ говоритъ: "успокаивайте холодной водой". Но какъ тутъ холодную воду пить, если я весь озябъ?"
Переодѣвшись въ халатъ, онъ сталъ ходить изъ угла въ уголъ по комнатѣ. Въ голову лѣзло:
"Странно, что мнѣ управляющій Сидоръ Софронычъ ничего не говорилъ о привидѣніи. Вѣдь не могъ-же онъ не слыхать про легенду о кладѣ и о стерегущемъ его прадѣдѣ! Развѣ не успѣлъ? Непремѣнно разспрошу его завтра объ этомъ. Надо будетъ прочитать весь дневникъ бабушки. Навѣрное тамъ что-нибудь занесено объ этой легендѣ".
Онъ взялъ одну изъ тетрадокъ дневника, присѣлъ къ столу, сталъ ее перелистывать. Между страничекъ попадались засушенные цвѣты, тисненыя изъ золотой бумаги украшенія съ конфектъ, изображающія розу, кошечку, сердце, якорь и крестъ, соединенные вмѣстѣ. Черезъ минуту онъ, однако, отложилъ тетрадку въ сторону, рѣшивъ:
"Не стану на ночь разстраивать свои нервы. Буду читать по утрамъ, когда нервы крѣпче".
Было десять часовъ. По предписанію доктора Сухумовъ въ это время долженъ былъ быть уже въ постели, но передъ сномъ слѣдовало прогуляться на воздухѣ. Онъ сбросилъ съ себя халатъ, надѣлъ пальто и шапку и отправился на дворъ. Въ окнахъ управляющаго былъ свѣтъ. Сдѣлавъ съ сотню шаговъ, Сухумовъ подошелъ къ окну управляющаго и увидѣлъ его ужинавшимъ. За столомъ сидѣлъ самъ управляющій и его жена. Сухумова потянуло разспросить управляющаго о привидѣніи, и онъ вошелъ къ нему. Пахло постными щами со снѣтками, жареной рыбой. Былъ постный день. Баба-работница въ кухнѣ широко разинула ротъ отъ удивленія, что вошелъ баринъ, и не брала отъ него пальто, которое онъ ей совалъ. Съ немалымъ удивленіемъ выбѣжалъ къ нему въ кухню и самъ управляющій въ опоркахъ на ногахъ, надѣвая на себя на ходу пиджакъ.
- Не ждали? - сказалъ ему Сухумовъ;- Просто зашелъ посмотрѣть на ваше житье-бытье. Гулялъ передъ сномъ по двору и зашелъ посмотрѣть, какъ вы живете.
- Милости просимъ, баринъ, милости просимъ, - заговорилъ управляющій и ввелъ его изъ кухни въ чистую комнату.
Первое, что бросилось въ глаза Сухумову - это большой диванъ краснаго дерева съ деревянной отполированной спинкой и надъ нимъ прекрасное овальное зеркало въ золотой рамѣ, изображающей купидончиковъ съ розами и бабочками въ рученкахъ. У окна плющъ, завившій почти всю стѣну, а въ распахнутую дверь во вторую комнату виднѣлась двухспальная кровать со множествомъ подушекъ. Рама зеркала была замѣчательно художественной работы, и Сухумовъ залюбовался ею.
- Откуда у васъ это зеркало? - спросилъ онъ управляющаго.
- А это зеркало, сосланное ко мнѣ. Зеркало вашей бабеньки покойницы Клеопатры Андревны, но онѣ разгнѣвались на него и приказали мнѣ убрать его изъ ихъ дома. Вотъ съ тѣхъ поръ у меня и виситъ.
- Сосланное? За что-же оно сослано? За что бабушка прогнѣвалась на него?
- А это цѣлая исторія-съ. Задумали ваша бабенька погадать на новый годъ, на Василія Великаго. Посмотрѣть въ зеркало въ полночь… И на кого имъ гадать-то было? Вѣдь это только на суженыхъ гадаютъ. Ну-съ, сѣли онѣ передъ зеркаломъ, навели его на другое зеркало, зажгли свѣчи, стали смотрѣть - вышелъ гробъ, то-есть покойникъ въ гробу. Ульяна, горничная, въ это время съ бабенькой вашей была. Ну, бабенька испугались, закричали "святъ, святъ" и загасили свѣчи. Да вѣдь такъ испугались, что даже дурно имъ сдѣлалось. Ульяна насилу въ чувство ихъ привела. А черезъ недѣлю дѣдушка вашъ захворалъ, проболѣлъ съ недѣлю и скончался. Ну, бабенька ваша и сослала ко мнѣ это зеркало за то, что оно ей смерть дѣдушки предсказало. Не могли на него смотрѣть и приказали убрать.
"Оказывается, мы всѣ нервны. И бабушка, стало быть, страдала разстройствомъ нервовъ, хоть и прожила до глубокой старости, - подумалъ Сухумовъ. Стало быть, мое разстройство нервовъ можетъ считаться наслѣдственнымъ".
Онъ сѣлъ, закурилъ папиросу и приступилъ къ вопросу, съ которымъ собственно и пришелъ къ управляющему.
- Конечно, бабушкѣ все это только такъ показалось въ зеркалѣ… Нервы у ней были разстроены - ну, и показалось, - началъ онъ. - Просто разстроенное воображеніе. Ну, посудите сами: можетъ развѣ зеркало на самомъ дѣлѣ что-нибудь предсказывать?
Сухумовъ улыбнулся, хотя его начинала слегка трясти лихорадка.
Управляющій замялся отвѣтомъ.
- Какъ вамъ сказать… - проговорилъ онъ. - Вѣдь это-же волхвованіе… Тутъ не безъ бѣса, не безъ нечистой силы… Ну, бѣсы и предсказываютъ.
- И вы вѣрите въ нечистую силу? - спросилъ Сухумовъ.
- А то какъ-же-съ… Отъ кого-же все зло-то идетъ? Вѣдь ангелы хранители есть, которые на добро насъ наущаютъ, стало быть есть и демоны, нечистая сила.
- Не согласенъ. Ну, а скажите пожалуйста, Сидоръ Софронычъ, я слышалъ, что здѣсь также ходитъ легенда о какихъ-то привидѣніяхъ, которыя появляются у насъ въ паркѣ.
- Какъ-же, какъ-же… Говорятъ, много говорятъ… подхватилъ управляющій. - Это про портреты вашихъ сродственничковъ… что будто выходятъ они изъ рамъ по ночамъ и ходятъ… ходятъ по парку… Много слышалъ-съ… съ божбою меня увѣряли люди, что видѣли ихъ, но самъ я не видѣлъ-съ. Не буду брать грѣха на душу и врать… Самъ ничего не видѣлъ.
- Ну, вотъ видите. Стало быть это просто разстроенное воображеніе, суевѣрный страхъ…
- Толкуютъ-съ… А самъ я не видалъ.
- Что будто кладъ у насъ въ паркѣ моимъ прадѣдушкой былъ зарытъ и теперь привидѣнія его караулятъ.
- Тоже толкуютъ. И бабенька ваша покойница искала этотъ кладъ, много искала, но не нашла. Да гдѣ найти! Вѣдь если-бы какія указанія были, а то никакихъ. А паркъ великъ. Онъ у насъ на двухъ десятинахъ по плану.
- И смерть бабушки Клеопатры Андревны будто-бы послѣдовала съ перепугу, какъ я слышалъ? - допытывался Сухумовъ. - Правда это?
- Да вѣдь кто-жъ можетъ это объяснить? никто этого не видалъ, - отвѣчалъ управляющій. - А сама бабенька ваша послѣ смерти не скажетъ. Говорили это, но Богъ вѣсть. Сидѣли онѣ подъ портретами, это вѣрно, сидѣли и карточки раскладывали, было-ли имъ видѣніе, нѣтъ-ли - никто не знаетъ. Компаньонки ея про нее вѣдь этотъ слухъ пустили… А про компаньонокъ ея, простите вы меня, баринъ, но я вотъ какъ вамъ скажу: народъ невѣроятный.
Сухумовъ поднялся со стула, собираясь уходить, выпрямился во весь свой ростъ и произнесъ:
- Знаете, что я вамъ скажу? Вѣдь и я видѣлъ, я самъ видѣлъ, какъ портретъ моего прадѣда отдѣлился отъ полотна и кивнулъ мнѣ головой!
- Слышалъ я отъ камердинера вашего Поліевкта, - отвѣтилъ управляющій.
- Я видѣлъ это, видѣлъ… и отъ внезапности испугался… Но я не вѣрю этому… Не вѣрю, что это было на самомъ дѣлѣ. Это просто обманъ зрѣнія… галлюцинація. Такія-же галлюцинаціи были и для другихъ, кто увѣрялъ васъ, что видѣлъ привидѣнія, сошедшія съ портретовъ.
Сухумовъ уходилъ отъ управляющаго, и, надѣвая на себя поданное ему пальто, повторилъ:
- Да, это были галлюцинаціи…
Управляющій надѣлъ шапку и сталъ провожать его на дворъ. Сухумовъ обернулся къ нему и еще разъ сказалъ:
- Обманъ зрѣнія… разстроенное воображеніе… и ничему этому вѣрить нельзя… нельзя принимать за дѣйствительность, стало быть и пугаться нечего.
XVIII
Ложась спать, Сухумовъ былъ возбужденъ. Разговоры его съ священникомъ Тиховздоховымъ и съ управляющимъ разстроили его нервы до послѣдней степени. Чувствуя себя такъ хорошо утромъ и днемъ, онъ уже теперь, придя въ спальню, боялся быть одинъ. Хотя онъ успокоивалъ себя, призывая къ разсудку, но ему то и дѣло чудилось, что предки его съ портретовъ уже окружаютъ его. Онъ чувствовалъ ихъ въ тѣняхъ предметовъ отъ свѣта лампы. Его знобило.
"И зачѣмъ это меня понесло передъ сномъ къ управляющему! Не могъ я завтра утромъ поточить съ нимъ лясы! - упрекалъ онъ себя, раздѣваясь при помощи камердинера. - Конечно, я выше всей этой суевѣрной болтовни, но вотъ уже мнѣ начинаетъ грезиться всякій вздоръ. Это нервы… Разсудокъ даетъ перевѣсъ, но нервы все-таки упрямятся и дѣлаютъ свое дѣло, потому что они разстроены. Но вѣдь и разсудокъ нервы! И разсудокъ продуктъ одной и той же мозговой мякоти, такъ-же какъ и нервы ощущенія, только развѣ что точки, управляющія всѣмъ этимъ, разныя", - разсуждалъ онъ.
Его тянуло выпить брому съ ландышами, дабы успокоить себя, но онъ не хотѣлъ нарушить совѣтъ доктора, запрещавшаго ему употребленіе медикаментовъ. Сегодня онъ ужъ и такъ преступилъ запретъ доктора, принявъ, при разговорѣ съ отцомъ Рафаиломъ, настой ландышей съ валерьяной.
Онъ вспомнилъ про холодную воду.
- Дай мнѣ стаканъ холодной воды и положи туда кусокъ сахару, - сказалъ онъ камердинеру.
Отъ воды онъ озябъ еще больше. Дабы согрѣться, онъ скорѣй улегся подъ одѣяло и велѣлъ накинуть на себя сверху толстый англійскій пледъ.
- Одну изъ лампъ на ночь гаситъ не будемъ, - отдалъ Сухумовъ приказъ Поліевкту.
- Да я знаю ужъ… Опять насмотрѣлись на своихъ дѣдушекъ. Не слѣдовало вамъ туда ходить, - съ неудовольствіемъ отвѣчалъ тотъ.
- Куда ходить? Про что ты бормочешь? Твое это дѣло? - раздраженно закричалъ на камердинера Сухумовъ.
- Да въ портретную. Докторъ запретилъ вамъ, а вы ходите. Тамъ, Леонидъ Платонычъ, мѣсто заколдованное, нечистое. Кто въ ту комнату хаживали, со всѣми недуги случались - и вамъ не слѣдъ. Вѣдь объ этой комнатѣ вся дворня въ одно слово нехорошее говоритъ, - не унимался Поліевктъ. - А я такъ вамъ скажу, что эту комнату надо освятить, молебенъ въ ней отслужить, окропить ее святой водой, да и запереть. Вотъ съ священникомъ-то познакомились, такъ и попросите его.
Сухумовъ болѣе не возражалъ. Около его кровати на ночномъ столикѣ лежали двѣ книги - "Записки бабушки" и "Душа человѣка и животныхъ" Вунда въ русскомъ переводѣ. Его тянуло къ дневнику, но онъ боялся, что нервы его еще больше разстроятся при чтеніи дневника, и взялъ Вунда, какъ книгу научную, надѣясь на ней сначала сосредоточиться, успокоиться и потомъ задремать.
Теплая покрышка сдѣлала свое дѣло. Сухумовъ сталъ согрѣваться. Читая книгу, онъ слышалъ, какъ камердинеръ молился передъ иконами, какъ раздѣвался и какъ улегся на кушеткѣ. Затѣмъ онъ услыхалъ, какъ Поліевктъ сталъ всхрапывать.