- Уйди от меня. Я каторжная, а ты князь, и нечего тебе тут быть, - вскрикнула она, вся преображенная гневом, вырывая у него руку. - Ты мной хочешь спастись, - продолжала она, торопясь высказать все, что поднялось в ее душе. - Ты мной в этой жизни услаждался, мной же хочешь и на том свете спастись! Противен ты мне, и очки твои, и жирная, поганая вся рожа твоя. Уйди, уйди ты! - закричала она, энергическим движением вскочив на ноги.
Надзиратель подошел к ним.
- Ты что скандалишь! Разве так можно…
- Оставьте, пожалуйста, - сказал Нехлюдов.
- Чтоб не забывалась, - сказал надзиратель.
- Нет, подождите, пожалуйста, - сказал Нехлюдов.
Надзиратель отошел опять к окну.
Маслова опять села, опустив глаза и крепко сжав свои скрещенные пальцами маленькие руки.
Нехлюдов стоял над ней, не зная, что делать.
- Ты не веришь мне, - сказал он.
- Что вы жениться хотите - не будет этого никогда. Повешусь скорее! Вот вам.
- Я все-таки буду служить тебе.
- Ну, это ваше дело. Только мне от вас ничего не нужно. Это я верно вам говорю, - сказала она. - И зачем я не умерла тогда? - прибавила она и заплакала жалобным плачем.
Нехлюдов не мог говорить: ее слезы сообщились ему.
Она подняла глаза, взглянула на него, как будто удивилась, и стала утирать косынкой текущие по щекам слезы.
Надзиратель теперь опять подошел и напомнил, что время расходиться. Маслова встала.
- Вы теперь возбуждены. Если можно будет, я завтра приеду. А вы подумайте, - сказал Нехлюдов.
Она ничего не ответила и, не глядя на него, вышла за надзирателем.
* * *
- Ну, девка, заживешь теперь, - говорила Кораблева Масловой, когда она вернулась в камеру. - Видно, здорово в тебя втреснувши; не зевай, пока он ездит. Он выручит. Богатым людям все можно.
- Это как есть, - певучим голосом говорила сторожиха. - Бедному жениться и ночь коротка, богатому только задумал, загадал, - все тебе, как пожелал, так и сбудется. У нас такой, касатка, почтенный, так что сделал…
- Что ж, о моем-то деле говорила? - спросила старуха.
Но Маслова не отвечала своим товаркам, а легла на нары и с уставленными в угол косыми глазами лежала так до вечера. В ней шла мучительная работа. То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее в тот мир, в котором она страдала и из которого ушла, не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла то забвение, в котором жила, а жить с ясной памятью о том, что было, было слишком мучительно. Вечером она опять купила вина и напилась вместе с своими товарками.
XLIX
"Да, так вот оно что. Вот что", - думал Нехлюдов, выходя из острога и только теперь вполне понимая всю вину свою. Если бы он не попытался загладить, искупить свой поступок, он никогда бы не почувствовал всей преступности его; мало того, и она бы не чувствовала всего зла, сделанного ей. Только теперь это все вышло наружу во всем своем ужасе. Он увидал теперь только то, что он сделал с душой этой женщины, и она увидала и поняла, что было сделано с нею. Прежде Нехлюдов играл своим чувством любования самого на себя, на свое раскаяние; теперь ему просто было страшно. Бросить ее - он чувствовал это - теперь он не мог, а между тем не мог себе представить, что выйдет из его отношений к ней.
На самом выходе к Нехлюдову подошел надзиратель с крестами и медалями и неприятным, вкрадчивым лицом и таинственно передал ему записку.
- Вот вашему сиятельству записка от одной особы… - сказал он, подавая Нехлюдову конверт.
- Какой особы?
- Прочтете - увидите. Заключенная, политическая. Я при них состою. Так вот она просила меня. И хотя и не разрешено, но по человечеству… - ненатурально говорил надзиратель.
Нехлюдов был удивлен, каким образом надзиратель, приставленный к политическим, передает записки, и в самом остроге, почти на виду у всех; он не знал еще тогда, что это был и надзиратель и шпион, но взял записку и, выходя из тюрьмы, прочел ее. В записке было написано карандашом бойким почерком, без еров, следующее:
"Узнав, что вы посещаете острог, интересуясь одной уголовной личностью, мне захотелось повидаться с вами. Просите свидания со мной. Вам дадут, а я передам вам много важного и для вашей протеже, и для нашей группы. Благодарная вам Вера Богодуховская".
Вера Богодуховская была учительница в глухой Новгородской губернии, куда Нехлюдов с товарищами заехал для медвежьей охоты. Учительница эта обратилась к Нехлюдову с просьбой дать ей денег, для того чтобы ехать на курсы. Нехлюдов дал ей эти деньги и забыл про нее. Теперь оказывалось, что эта госпожа была политическая преступница, сидела в тюрьме, где, вероятно, узнала его историю, и вот предлагала ему свои услуги. Как тогда все было легко и просто. И как теперь все тяжело и сложно. Нехлюдов живо и радостно вспомнил тогдашнее время и свое знакомство с Богодуховской. Это было перед Масленицей, в глуши, верст за шестьдесят от железной дороги. Охота была счастливая, убили двух медведей и обедали, собираясь уезжать, когда хозяин избы, в которой останавливались, пришел сказать, что пришла дьяконова дочка, хочет видеться с князем Нехлюдовым.
- Хорошенькая? - спросил кто-то.
- Ну, полно! - сказал Нехлюдов, сделал серьезное лицо, встал из-за стола и, утирая рот и удивляясь, зачем он понадобился дьяконовой дочери, пошел в хозяйскую хату.
В комнате была девушка в войлочной шляпе, в шубке, жилистая, с худым некрасивым лицом, в котором хороши были одни глаза с поднятыми над ними бровями.
- Вот, Вера Ефремовна, поговори с ними, - сказала старуха хозяйка, - это самый князь. А я уйду.
- Чем могу вам служить? - сказал Нехлюдов.
- Я… я… Видите ли, вы богаты, вы швыряете деньгами на пустяки, на охоту, я знаю, - начала девушка, сильно конфузясь, - а я хочу только одного - хочу быть полезной людям и ничего не могу, потому что ничего не знаю.
Глаза были правдивые, добрые, и все выражение и решимости и робости было так трогательно, что Нехлюдов, как это бывало с ним, вдруг перенесся в ее положение, понял ее и пожалел.
- Что же я могу сделать?
- Я учительница, но хотела бы на курсы, и меня не пускают. Не то что не пускают, они пускают, но надо средства. Дайте мне, и я кончу курс и заплачу вам. Я думаю, богатые люди бьют медведей, мужиков поят - все это дурно. Отчего бы им не сделать добро? Мне нужно бы только восемьдесят рублей. А не хотите, мне все равно, - сердито сказала она.
- Напротив, я очень благодарен вам, что вы мне дали случай… Я сейчас принесу, - сказал Нехлюдов.
Он вышел в сени и тут же застал товарища, который подслушивал их разговор. Он, не отвечая на шутки товарищей, достал из сумки деньги и понес ей.
- Пожалуйста, пожалуйста, не благодарите. Я вас должен благодарить.
Нехлюдову приятно было теперь вспомнить все это; приятно было вспомнить, как он чуть не поссорился с офицером, который хотел сделать из этого дурную шутку, как другой товарищ поддержал его и как вследствие этого ближе сошелся с ним, как и вся охота была счастливая и веселая и как ему было хорошо, когда они возвращались ночью назад к станции железной дороги. Вереница саней парами, гусем двигались без шума рысцой по узкой дороге лесами, иногда высокими, иногда низкими, с елками, сплошь задавленными сплошными лепешками снега. В темноте, блестя красным огнем, закуривал кто-нибудь хорошо пахнущую папиросу. Осип, обкладчик, перебегал от саней к саням по колено в снегу и прилаживался, рассказывая про лосей, которые теперь ходят по глубокому снегу и глодают осиновую кору, и про медведей, которые лежат теперь в своих дремучих берлогах, пыхтя в отдушины теплым дыханьем.
Нехлюдову вспомнилось все это и больше всего счастливое чувство сознания своего здоровья, силы и беззаботности. Легкие, напруживая полушубок, дышат морозным воздухом, на лицо сыплется с задетых дугой веток снег, телу тепло, лицу свежо, и на душе ни забот, ни упреков, ни страхов, ни желаний. Как было хорошо! А теперь? Боже мой, как все это было мучительно и трудно!..
Очевидно, Вера Ефремовна была революционерка и теперь за революционные дела была в тюрьме. Надо было увидать ее, в особенности потому, что она обещала посоветовать, как улучшить положение Масловой.
L
Проснувшись на другой день утром, Нехлюдов вспомнил все то, что было накануне, и ему стало страшно.
Но, несмотря на этот страх, он, больше чем когда-нибудь прежде, решил, что будет продолжать начатое.
С этим чувством сознания своего долга он выехал из дома и поехал к Масленникову - просить его разрешить ему посещения в остроге, кроме Масловой, еще и той старушки Меньшовой с сыном, о которой Маслова просила его. Кроме того, он хотел просить о свидании с Богодуховской, которая могла быть полезна Масловой.
Нехлюдов знал Масленникова еще давно по полку. Масленников был тогда казначеем полка. Это был добродушнейший, исполнительнейший офицер, ничего не знавший и не хотевший знать в мире, кроме полка и царской фамилии. Теперь Нехлюдов застал его администратором, заменившим полк губернией и губернским правлением. Он был женат на богатой и бойкой женщине, которая и заставила его перейти из военной в статскую службу.
Она смеялась над ним и ласкала его, как свое прирученное животное. Нехлюдов в прошлую зиму был один раз у них, но ему так неинтересна показалась эта чета, что ни разу после он не был.
Масленников весь рассиял, увидав Нехлюдова. Такое же было жирное и красное лицо, и та же корпуленция, и такая же, как в военной службе, прекрасная одежда. Там это был всегда чистый, по последней моде облегавший его плечи и грудь мундир или тужурка; теперь это было по последней моде статское платье, так же облегавшее его сытое тело и выставлявшее широкую грудь. Он был в вицмундире. Несмотря на разницу лет (Масленникову было под сорок), они были на "ты".
- Ну вот, спасибо, что приехал. Пойдем к жене. А у меня как раз десять минут свободных перед заседанием. Принципал ведь уехал. Я правлю губернией, - сказал он с удовольствием, которого не мог скрыть.
- Я к тебе по делу.
- Что такое? - вдруг, как будто насторожившись, испуганным и несколько строгим тоном сказал Масленников.
- В остроге есть одно лицо, которым я очень интересуюсь (при слове острог лицо Масленникова сделалось еще более строго), и мне хотелось бы иметь свидание не в общей, а в конторе, и не только в определенные дни, но и чаще. Мне сказали, что это от тебя зависит.
- Разумеется, mon cher, я все готов для тебя сделать, - дотрагиваясь обеими руками до его колен, сказал Масленников, как бы желая смягчить свое величие, - это можно, но, видишь ли, я калиф на час.
- Так ты можешь дать мне бумагу, чтобы я мог видеться с нею?
- Это женщина?
- Да.
- Так за что ж она?
- За отравление. Но она неправильно осуждена.
- Да, вот тебе и правый суд, ils n’en font point d’autres, - сказал он для чего-то по-французски. - Я знаю, ты не согласен со мною, но что же делать, c'est mon opinion bien arrêtée, - прибавил он, высказывая мнение, которое он в разных видах в продолжение года читал в ретроградной, консервативной газете. - Я знаю, ты либерал.
- Не знаю, либерал ли я или что другое, - улыбаясь, сказал Нехлюдов, всегда удивлявшийся на то, что все его причисляли к какой-то партии и называли либералом только потому, что он, судя человека, говорил, что надо прежде выслушать его, что перед судом все люди равны, что не надо мучать и бить людей вообще, а в особенности таких, которые не осуждены. - Не знаю, либерал ли я или нет, но только знаю, что теперешние суды, как они ни дурны, все-таки лучше прежних.
- А кого ты взял в адвокаты?
- Я обратился к Фанарину.
- Ах, Фанарин! - морщась, сказал Масленников, вспоминая, как в прошлом году этот Фанарин на суде допрашивал его как свидетеля и с величайшей учтивостью в продолжение получаса поднимал на смех. - Я бы не посоветовал тебе иметь с ним дело. Фанарин - est un homme taré.
- И еще к тебе просьба, - не отвечая ему, сказал Нехлюдов. - Давно очень я знал одну девушку - учительницу. Она очень жалкое существо и теперь тоже в тюрьме, а желает повидаться со мной. Можешь ты мне дать и к ней пропуск?
Масленников немного набок склонил голову и задумался.
- Это политическая?
- Да, мне сказали так.
- Вот видишь, свидания с политическими даются только родственникам, но тебе я дам общий пропуск. Je sais que vous n’abuserez pas… Как ее зовут, твою protégée?.. Богодуховской? Elle est jolie?
- Hideuse.
Масленников неодобрительно покачал головой, подошел к столу и на бумаге с печатным заголовком бойко написал: "Подателю сего, князю Дмитрию Ивановичу Нехлюдову, разрешаю свидание в тюремной конторе с содержащейся в замке мещанкой Масловой, равно и с фельдшерицей Богодуховской", - дописал он и сделал размашистый росчерк.
- Вот ты увидишь, какой порядок там. А соблюсти там порядок очень трудно, потому что переполнено, особенно пересыльными: но я все-таки строго смотрю и люблю это дело. Ты увидишь - им там очень хорошо, и они довольны. Только надо уметь обращаться с ними. Вот на днях была неприятность - неповиновение. Другой бы признал это бунтом и сделал бы много несчастных. А у нас все прошло очень хорошо. Нужна, с одной стороны, заботливость, с другой - твердая власть, - сказал он, сжимая выдающийся из-за белого крепкого рукава рубашки с золотой запонкой белый пухлый кулак с бирюзовым кольцом, - заботливость и твердая власть.
- Ну, этого я не знаю, - сказал Нехлюдов, - я был там два раза, и мне было ужасно тяжело.
- Знаешь что? Тебе надо сойтись с графиней Пассек, - продолжал разговорившийся Масленников, - она вся отдалась этому делу. Elle fait beaucoup de bien. Благодаря ей, может быть, и мне, без ложной скромности скажу, удалось все изменить, и изменить так, что нет уже тех ужасов, которые были прежде, а им прямо там очень хорошо. Вот ты увидишь. Вот Фанарин, я не знаю его лично, да и по моему общественному положению наши пути не сходятся, но он положительно дурной человек, вместе с тем позволяет себе говорить на суде такие вещи, такие вещи…
- Ну, благодарствуй, - сказал Нехлюдов, взяв бумагу, и, не дослушав, простился с своим бывшим товарищем.
- А к жене ты не пойдешь?
- Нет, извини меня, теперь мне некогда.
- Ну, как же, она не простит мне, - говорил Масленников, провожая бывшего товарища до первой площадки лестницы, как он провожал людей не первой важности, но второй важности, к которым он причислял Нехлюдова. - Нет, пожалуйста, зайди хоть на минуту.
Но Нехлюдов остался тверд, и, в то время как лакей и швейцар подскакивали к Нехлюдову, подавая ему пальто и палку, и отворяли дверь, у которой снаружи стоял городовой, он сказал, что никак не может теперь.
- Ну, так в четверг, пожалуйста. Это ее приемный день. Я ей скажу! - прокричал ему Масленников с лестницы.
LI
В тот же день прямо от Масленникова приехав в острог, Нехлюдов направился к знакомой уже квартире смотрителя. Опять слышались те же, как и в тот раз, звуки плохого фортепьяно, но теперь игралась не рапсодия, а этюды Клементи, тоже с необыкновенной силой, отчетливостью и быстротой. Отворившая горничная с подвязанным глазом сказала, что капитан дома, и провела Нехлюдова в маленькую гостиную с диваном, столом и подожженным с одной стороны розовым бумажным колпаком большой лампы, стоявшей на шерстяной вязаной салфеточке. Вышел главный смотритель с измученным, грустным лицом.
- Прошу покорно, что угодно? - сказал он, застегивая среднюю пуговицу своего мундира.
- Я вот был у вице-губернатора, и вот разрешение, - сказал Нехлюдов, подавая бумагу. - Я желал бы видеть Маслову.
- Маркову? - переспросил смотритель, не расслышав из-за музыки.
- Маслову.
- Ну, да! Ну, да!
Смотритель встал и подошел к двери, из которой слышались рулады Клементи.
- Маруся, хоть немножко подожди, - сказал он голосом, по которому видно было, что эта музыка составляла крест его жизни, - ничего не слышно.
Фортепьяно замолкло, послышались недовольные шаги, и кто-то заглянул в дверь.
Смотритель, как бы чувствуя облегчение от этого перерыва музыки, закурил толстую папиросу слабого табаку и предложил Нехлюдову. Нехлюдов отказался.
- Так вот я бы желал видеть Маслову.
- Маслову нынче неудобно видеть, - сказал смотритель.
- Отчего?
- Да так, вы сами виноваты, - слегка улыбаясь, сказал смотритель. - Князь, не давайте вы ей прямо денег. Если желаете, давайте мне. Все будет принадлежать ей. А то вчера вы ей, верно, дали денег, она достала вина - никак не искоренишь этого зла - и сегодня напилась совсем, так что даже буйная стала.
- Да неужели?
- Как же, даже должен был меры строгости употребить - перевел в другую камеру. Так она женщина смирная, но денег вы, пожалуйста, не давайте. Это такой народ…
Нехлюдов живо вспомнил вчерашнее, и ему стало опять страшно.
- А Богодуховскую, политическую, можно видеть? - спросил Нехлюдов, помолчав.
- Что ж, это можно, - сказал смотритель. - Ну, ты чего, - обратился он к девочке пяти или шести лет, пришедшей в комнату и, поворотив голову так, чтобы не спускать глаз с Нехлюдова, направлявшейся к отцу. - Вот и упадешь, - сказал смотритель, улыбаясь на то, как девочка, не глядя перед собой, зацепилась за коврик и подбежала к отцу.
- Так если можно, я бы пошел.
- Пожалуй, можно, - сказал смотритель, обняв девочку, все смотревшую на Нехлюдова, встал и, нежно отстранив девочку, вышел в переднюю.
Еще смотритель не успел надеть подаваемое ему подвязанной девушкой пальто и выйти в дверь, как опять зажурчали отчетливые рулады Клементи.
- В консерватории была, да там непорядки. А большое дарование, - сказал смотритель, спускаясь с лестницы. - Хочет выступать в концертах.
Смотритель с Нехлюдовым подошли к острогу. Калитка мгновенно отворилась при приближении смотрителя. Надзиратели, взяв под козырек, провожали его глазами. Четыре человека, с бритыми полуголовами и неся кадки с чем-то, встретились им в прихожей и все сжались, увидав смотрителя. Один особенно пригнулся и мрачно насупился, блестя черными глазами.