LVI
Разговор их был прерван смотрителем, который поднялся и объявил, что время свидания кончилось и надо расходиться. Нехлюдов встал, простился с Верой Ефремовной и отошел к двери, у которой остановился, наблюдая то, что происходило перед ним.
- Господа, пора, пора, - говорил смотритель, то вставая, то опять садясь.
Требование смотрителя вызвало в находящихся в комнате и заключенных и посетителях только особенное оживление, но никто и не думал расходиться. Некоторые встали и говорили стоя. Некоторые продолжали сидеть и разговаривать. Некоторые стали прощаться и плакать. Особенно трогательна была мать с сыном чахоточным. Молодой человек все вертел бумажку, и лицо его становилось все более и более злым, - так велики были усилия, которые он делал, чтобы не заразиться чувством матери. Мать же, услыхав, что надо прощаться, легла ему на плечо и рыдала, сопя носом. Девушка с бараньими глазами - Нехлюдов невольно следил за ней - стояла перед рыдающей матерью и что-то успокоительно говорила ей. Старик в синих очках, стоя, держал за руку свою дочь и кивал головой на то, что она говорила. Молодые влюбленные встали и держались за руки, молча глядя друг другу в глаза.
- Вот этим одним весело, - сказал, указывая на влюбленную парочку, молодой человек в короткой жакетке, стоя подле Нехлюдова, так же как и он, глядя на прощающихся.
Чувствуя на себе взгляды Нехлюдова и молодого человека, влюбленные - молодой человек в гуттаперчевой куртке и белокурая миловидная девушка - вытянули сцепленные руки, опрокинулись назад и, смеясь, начали кружиться.
- Нынче вечером женятся здесь, в остроге, и она с ним идет в Сибирь, - сказал молодой человек.
- Он что же?
- Каторжный. Хоть они повеселятся, а то уж слишком больно слушать, - прибавил молодой человек в жакетке, прислушиваясь к рыданиям матери чахоточного.
- Господа! Пожалуйста, пожалуйста! Не вынудьте меня принять меры строгости, - говорил смотритель, повторяя несколько раз одно и то же. - Пожалуйста, да ну, пожалуйста! - говорил он слабо и нерешительно. - Что ж это? Уж давно пора. Ведь этак невозможно. Я последний раз говорю, - повторял он уныло, то закуривая, то туша свою мариландскую папироску.
Очевидно было, что как ни искусны и ни стары и привычны были доводы, позволяющие людям делать зло другим, не чувствуя себя за него ответственными, смотритель не мог не сознавать, что он один из виновников того горя, которое проявлялось в этой комнате; и ему, очевидно, было ужасно тяжело.
Наконец заключенные и посетители стали расходиться: одни во внутреннюю, другие в наружную дверь. Прошли мужчины - в гуттаперчевых куртках, и чахоточный и черный лохматый; ушла и Марья Павловна с мальчиком, родившимся в остроге.
Стали выходить и посетители. Пошел тяжелой походкой старик в синих очках, за ним пошел и Нехлюдов.
- Да-с, удивительные порядки, - как бы продолжал прерванный разговор словоохотливый молодой человек, спускаясь с Нехлюдовым вместе с лестницы. - Спасибо еще, капитан - добрый человек, не держится правил. Всё поговорят - отведут душу.
- Разве в других тюрьмах нет таких свиданий?
- И-и! Ничего подобного. А не угодно ли поодиночке, да еще через решетку.
Когда Нехлюдов, разговаривая с Медынцевым - так отрекомендовал себя словоохотливый молодой человек, - сошел в сени, к ним подошел с усталым видом смотритель.
- Так если хотите видеть Маслову, то пожалуйте завтра, - сказал он, очевидно желая быть любезным с Нехлюдовым.
- Очень хорошо, - сказал Нехлюдов и поспешил выйти.
Ужасны были, очевидно, невинные страдания Меньшова - и не столько его физические страдания, сколько то недоумение, то недоверие к добру и к Богу, которые он должен был испытывать, видя жестокость людей, беспричинно мучающих его; ужасно было опозорение и мучения, наложенные на эти сотни ни в чем не повинных людей только потому, что в бумаге не так написано; ужасны эти одурелые надзиратели, занятые мучительством своих братьев и уверенные, что они делают и хорошее и важное дело. Но ужаснее всего показался ему этот стареющийся и слабый здоровьем и добрый смотритель, который должен разлучать мать с сыном, отца с дочерью - точно таких же людей, как он сам и его дети.
"Зачем это?" - спрашивал Нехлюдов, испытывая теперь в высшей степени то чувство нравственной, переходящей в физическую, тошноты, которую он всегда испытывал в тюрьме, и не находил ответа.
LVII
На другой день Нехлюдов поехал к адвокату и сообщил ему дело Меньшовых, прося взять на себя защиту. Адвокат выслушал и сказал, что посмотрит дело, и если все так, как говорит Нехлюдов, что весьма вероятно, то он без всякого вознаграждения возьмется за защиту. Нехлюдов, между прочим, рассказал адвокату о содержимых ста тридцати человеках по недоразумению и спросил, от кого это зависит, кто виноват. Адвокат помолчал, очевидно желая ответить точно.
- Кто виноват? Никто, - сказал он решительно. - Скажите прокурору - он скажет, что виноват губернатор, скажите губернатору - он скажет, что виноват прокурор. Никто не виноват.
- Я сейчас еду к Масленникову и скажу ему.
- Ну-с, это бесполезно, - улыбаясь, возразил адвокат. - Это такая - он не родственник и не друг? - это такая, с позволения сказать, дубина и вместе с тем хитрая скотина.
Нехлюдов, вспомнив, что говорил Масленников про адвоката, ничего не ответил и, простившись, поехал к Масленникову.
Масленникова Нехлюдову нужно было просить о двух вещах: о переводе Масловой в больницу и о ста тридцати бесписьменных, безвинно содержимых в остроге. Как ни тяжело ему было просить человека, которого он не уважал, это было единственное средство достигнуть цели, и надо было пройти через это.
Подъезжая к дому Масленникова, Нехлюдов увидал у крыльца несколько экипажей: пролетки, коляски и кареты, и вспомнил, что как раз нынче был тот приемный день жены Масленникова, в который он просил его приехать. В то время как Нехлюдов подъезжал к дому, одна карета стояла у подъезда, и лакей в шляпе с кокардой и пелерине подсаживал с порога крыльца даму, подхватившую свой шлейф и открывшую черные тонкие щиколотки в туфлях. Среди стоящих уже экипажей он узнал закрытое ландо Корчагиных. Седой румяный кучер почтительно и приветливо снял шляпу, как особенно знакомому барину. Не успел Нехлюдов спросить швейцара о том, где Михаил Иванович (Масленников), как он сам показался на ковровой лестнице, провожая очень важного гостя, такого, какого он провожал уже не до площадки, а до самого низа. Очень важный военный гость этот, сходя, говорил по-французски об аллегри в пользу приютов, устраиваемых в городе, высказывая мнение, что это хорошее занятие для дам: "И им весело, и деньги собираются".
- Qu'elles s'amusent et que le bon Dieu les bénisse… А, Нехлюдов, здравствуйте! Что давно вас не видно? - приветствовал он Нехлюдова. - Allez presenter vos devoirs à madame. И Корчагины тут. Et Nadine Bukshevden. Toutes les jolies femmes de la ville, - сказал он, подставляя и несколько приподнимая свои военные плечи под подаваемую ему его же великолепным с золотыми галунами лакеем шинель. - Au revoir, mon cher! - Он пожал еще руку Масленникову.
- Ну, пойдем наверх, как я рад! - возбужденно заговорил Масленников, подхватывая под руку Нехлюдова и, несмотря на свою корпуленцию, быстро увлекая его наверх.
Масленников был в особенно радостном возбуждении, причиной которого было оказанное ему внимание важным лицом. Казалось, служа в гвардейском, близком к царской фамилии полку, Масленникову пора бы привыкнуть к общению с царской фамилией, но, видно, подлость только усиливается повторением, и всякое такое внимание приводило Масленникова в такой же восторг, в который приходит ласковая собачка после того, как хозяин погладит, потреплет, почешет ее за ушами. Она крутит хвостом, сжимается, извивается, прижимает уши и безумно носится кругами. То же самое был готов делать Масленников. Он не замечал серьезного выражения лица Нехлюдова, не слушал его и неудержимо влек его в гостиную, так что нельзя было отказаться, и Нехлюдов шел с ним.
- Дело после; что прикажешь - все сделаю, - говорил Масленников, проходя с Нехлюдовым через залу. - Доложите генеральше, что князь Нехлюдов, - на ходу сказал он лакею. Лакей иноходью, обгоняя их, двинулся вперед. - Vous n'avez qu'à ordonner. Но жену повидай непременно. Мне и то досталось за то, что я тот раз не привел тебя.
Лакей уже успел доложить, когда они вошли, и Анна Игнатьевна, вице-губернаторша, генеральша, как она называла себя, уже с сияющей улыбкой наклонилась к Нехлюдову из-за шляпок и голов, окружавших ее у дивана. На другом конце гостиной у стола с чаем сидели барыни и стояли мужчины - военные и штатские, и слышался неумолкаемый треск мужских и женских голосов.
- Enfin! Что же это вы нас знать не хотите? Чем мы вас обидели?
Такими словами, предполагавшими интимность между нею и Нехлюдовым, которой никогда не было, встретила Анна Игнатьевна входящего.
- Вы знакомы? Знакомы? Мадам Белявская, Михаил Иванович Чернов. Садитесь поближе.
- Мисси, venez done à notre table. Ou vous apportera votre thé…. И вы… - обратилась она к офицеру, говорившему с Мисси, очевидно забыв его имя, - пожалуйте сюда. Чаю, князь, прикажете?
- Ни за что, ни за что не соглашусь: она просто не любила, - говорил женский голос.
- А любила пирожки.
- Вечно глупые шутки, - со смехом вступилась другая дама в высокой шляпе, блестевшая шелком, золотом и камнями.
- C’est excellent - эти вафельки, и легко. Подайте еще сюда.
- Что же, скоро едете?
- Да уж нынче последний день. От этого мы и приехали.
- Такая прелестная весна, так хорошо теперь в деревне!
Мисси в шляпе и каком-то темно-полосатом платье, схватывавшем без складочки ее тонкую талию, точно как будто она родилась в этом платье, была очень красива. Она покраснела, увидав Нехлюдова.
- А я думала, что вы уехали, - сказала она ему.
- Почти уехал, - сказал Нехлюдов. - Дела задерживают. Я и сюда приехал по делу.
- Заезжайте к мама. Она очень хочет вас видеть, - сказала она и, чувствуя, что она лжет и он понимает это, покраснела еще больше.
- Едва ли успею, - мрачно отвечал Нехлюдов, стараясь сделать вид, что не заметил, как она покраснела.
Мисси сердито нахмурилась, пожала плечами и обратилась к элегантному офицеру, который подхватил у нее из рук порожнюю чашку и, цепляя саблей за кресла, мужественно перенес ее на другой стол.
- Вы должны тоже пожертвовать для приюта.
- Да я и не отказываюсь, но хочу приберечь всю свою щедрость до аллегри. Там я выкажу себя уже во всей силе.
- Ну, смотрите! - послышался явно притворно смеющийся голос.
Приемный день был блестящий, и Анна Игнатьевна была в восхищении.
- Мне Мика говорил, что вы заняты в тюрьмах. Я очень понимаю это, - говорила она Нехлюдову. - Мика (это был ее толстый муж, Масленников) может иметь другие недостатки, но вы знаете, как он добр. Все эти несчастные заключенные - его дети. Он иначе не смотрит на них. Il est d'une bonté…
Она остановилась, не найдя слов, которые могли бы выразить bonté того ее мужа, по распоряжению которого секли людей, и тотчас же, улыбаясь, обратилась к входившей старой сморщенной старухе в лиловых бантах.
Поговорив, сколько нужно было, и так бессодержательно, как тоже нужно было, для того чтобы не нарушить приличия, Нехлюдов встал и подошел к Масленникову.
- Так, пожалуйста, можешь ты меня выслушать?
- Ах, да! Ну, что же? Пойдем сюда.
Они вошли в маленький японский кабинетик и сели у окна.
LVIII
- Ну-с, je suis à vous. Хочешь курить? Только постой, как бы нам тут не напортить, - сказал он и принес пепельницу. - Ну-с?
- У меня к тебе два дела.
- Вот как.
Лицо Масленникова сделалось мрачно и уныло. Все следы того возбуждения собачки, у которой хозяин почесал за ушами, исчезли совершенно. Из гостиной доносились голоса. Один женский говорил: "Jamais, jamais je ne croirais", а другой, с другого конца, мужской, что-то рассказывал, все повторяя: "La comtesse Voronzoff и Victor Apraksine". С третьей стороны слышался только гул голосов и смех. Масленников прислушивался к тому, что происходило в гостиной, слушал и Нехлюдова.
- Я опять о той же женщине, - сказал Нехлюдов.
- Да, невинно осужденная. Знаю, знаю.
- Я просил бы перевести ее в служанки в больницу. Мне говорили, что это можно сделать.
Масленников сжал губы и задумался.
- Едва ли можно, - сказал он. - Впрочем, я посоветуюсь и завтра телеграфирую тебе.
- Мне говорили, что там много больных и нужны помощницы.
- Ну да, ну да. Так, во всяком случае, дам тебе знать.
- Пожалуйста, - сказал Нехлюдов.
Из гостиной раздался общий и даже натуральный смех.
- Это все Викто́р, - сказал Масленников, улыбаясь, - он удивительно остер, когда в ударе.
- А еще, - сказал Нехлюдов, - сейчас в остроге сидят сто тридцать человек только за то, что у них просрочены паспорта. Их держат месяц здесь.
И он рассказал причины, по которым их держат.
- Как же ты узнал про это? - спросил Масленников, и на лице его вдруг выразилось беспокойство и недовольство.
- Я ходил к подсудимому, и меня в коридоре обступили эти люди и просили…
- К какому подсудимому ты ходил?
- Крестьянин, который невинно обвиняется и к которому я пригласил защитника. Но не в этом дело. Неужели эти люди, ни в чем не виноватые, содержатся в тюрьме только за то, что у них просрочены паспорты и…
- Это дело прокурора, - с досадой перебил Масленников Нехлюдова. - Вот ты говоришь: суд скорый и правый. Обязанность товарища прокурора - посещать острог и узнавать, законно ли содержатся заключенные. Они ничего не делают: играют в винт.
- Так ты ничего не можешь сделать? - мрачно сказал Нехлюдов, вспоминая слова адвоката о том, что губернатор будет сваливать на прокурора.
- Нет, я сделаю. Я справлюсь сейчас.
- Для нее же хуже. C’est un souffre-douleur, - слышался из гостиной голос женщины, очевидно совершенно равнодушной к тому, что она говорила.
- Тем лучше, я и эту возьму, - слышался с другой стороны игривый голос мужчины и игривый смех женщины, что-то не дававшей ему.
- Нет, нет, ни за что, - говорил женский голос.
- Так вот, я сделаю все, - повторил Масленников, туша папироску своей белой рукой с бирюзовым перстнем, - а теперь пойдем к дамам.
- Да, еще вот что, - сказал Нехлюдов, не входя в гостиную и останавливаясь у двери. - Мне говорили, что вчера в тюрьме наказывали телесно людей. Правда ли это?
Масленников покраснел.
- Ах, ты об этом? Нет, mon cher, решительно тебя не надо пускать, тебе до всего дело. Пойдем, пойдем, Annette зовет нас, - сказал он, подхватывая его под руку и выказывая опять такое же возбуждение, как и после внимания важного лица, но только теперь уже не радостное, а тревожное.
Нехлюдов вырвал свою руку из его и, никому не кланяясь и ничего не говоря, с мрачным видом прошел через гостиную, залу и мимо выскочивших лакеев в переднюю и на улицу.
- Что с ним? Что ты ему сделал? - спросила Annette у мужа.
- Это à la française, - сказал кто-то.
- Какой это à la française, это à la zoulou.
- Ну, да он всегда был такой.
Кто-то поднялся, кто-то приехал, и щебетанья пошли своим чередом: общество пользовалось эпизодом Нехлюдова как удобным предметом разговора нынешнего jour fixe’a.
На другой день после посещения Масленникова Нехлюдов получил от него на толстой глянцевитой с гербом и печатями бумаге письмо великолепным твердым почерком о том, что он написал о переводе Масловой в больницу врачу и что, по всей вероятности, желание его будет исполнено. Было подписано: "Любящий тебя старый товарищ", и под подписью "Масленников" был сделан удивительно искусный, большой и твердый росчерк.
- Дурак! - не мог удержаться не сказать Нехлюдов, особенно за то, что в этом слове "товарищ" он чувствовал, что Масленников снисходил до него, то есть, несмотря на то, что исполнял самую нравственно грязную и постыдную должность, считал себя очень важным человеком и думал если не польстить, то показать, что он все-таки не слишком гордится своим величием, называя себя его товарищем.
LIX
Одно из самых обычных и распространенных суеверий то, что каждый человек имеет одни свои определенные свойства, что бывает человек добрый, злой, умный, глупый, энергичный, апатичный и т. д. Люди не бывают такими. Мы можем сказать про человека, что он чаще бывает добр, чем зол, чаще умен, чем глуп, чаще энергичен, чем апатичен, и наоборот; но будет неправда, если мы скажем про одного человека, что он добрый или умный, а про другого, что он злой или глупый. А мы всегда так делим людей. И это неверно. Люди как реки: вода во всех одинакая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем непохож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собою. У некоторых людей эти перемены бывают особенно резки. И к таким людям принадлежал Нехлюдов. Перемены эти происходили в нем и от физических и от духовных причин. И такая перемена произошла в нем теперь.
То чувство торжественности и радости обновления, которое он испытывал после суда и после первого свидания с Катюшей, прошло совершенно и заменилось после последнего свидания страхом, даже отвращением к ней. Он решил, что не оставит ее, не изменит своего решения жениться на ней, если только она захочет этого; но это было ему тяжело и мучительно.
На другой день своего посещения Масленникова он опять поехал в острог, чтобы увидать ее.