Я попросил играть Бетховена. Наташа широко распахнула двери балкона. Из сада потянуло росой и запахом душистого тополя; в акации щелкал запоздалый соловей, и его песня покрылась громкими, дико-оригинальными бетховенскими аккордами. В зале, при свете маленькой лампочки, убирали чай. Дядя сопел на диване и слушал, выкатив глаза.
Я мало понимаю в музыке; я даже не мог бы сказать, горе или радость выражены в сонате, которую играла Вера; но что-то накипает на сердце от этих чудных, непонятных звуков, и хорошо становится. Вспоминается прошлое; многое в нем кажется теперь чуждым и странным, как будто это другой кто жил за тебя. Я мучился тем, что нет во мне живого огня, я работал, горько смеясь в душе над самим собою… Да полно, прав ли я был? Все жили спокойно и счастливо, а я ушел туда, где много горя, много нужды и так мало поддержки и помощи; знают ли они о тех лишениях, тех нравственных муках, которые мне приходилось там терпеть? А я для этого сознательно отказался от довольной и обеспеченной жизни… И принес я с собой оттуда лишь одно - неизлечимую болезнь, которая сведет меня в могилу.
Вера играла. Ее бледное лицо смотрело сосредоточенно, только в углах губ дрожала лукавая улыбка; пальцы тонких, красивых рук быстро бегали по клавишам… О да! теперь бы и я мог уверенно сказать: сколько задорного, молодого счастья в этих звуках! Они знать не хотят никакого горя: чудно-хороша жизнь, вся она дышит красотою и радостью; к чему же выдумывать себе какие-то муки?.. Вершины тополей, освещенные месяцем, каждым листиком вырисовывались в прозрачном воздухе; за рекою, на склоне горы, темнели дубовые кусты, дальше тянулись поля, окутанные серебристым сумраком. Хорошо там теперь. Дядя по-прежнему сопел, понурив голову Дремлет ли он или слушает?
Ко мне неслышно подошла Наташа.
- Митя, пойдем мы сегодня гулять? - шепотом спросила она, близко наклонившись и блестя глазами
- Конечно! - тихо ответил я. - А что, вам еще и теперь не позволяют гулять по вечерам?
Наташа с улыбкой наклонила голову, указала взглядом на отца и отошла.
Пальцы Веры с невозможною быстротою бегали по клавишам; бешено-веселые звуки крутились, захватывали и шаловливо уносили куда-то. Хотелось смеяться, смеяться без конца, и дурачиться, и радоваться тому, что и ты молод… Раздались громовые заключительные аккорды Вера опустила крышку рояля и быстро встала.
- Славно, Вера, ей-богу, славно! - воскликнул я, обеими руками крепко пожимая ее руки и любуясь ее счастливо улыбавшимся лицом.
Дядя поднялся с дивана и подошел к нам.
- Вера Николаевна своей музыкой, как Орфей в аду… укрощает камни… - любезно сказал он.
- Именно, именно, камни укрощает! - с мальчишеским чувством подхватил я. - За вашу музыку я вас сегодня гулять с собой возьму, - шутливо шепнул я ей.
- Благодарю! - ответила она, улыбаясь.
Дядя зевнул и вынул часы.
- Ого! уже скоро одиннадцать!.. Пора и на боковую. Как ты думаешь, Дмитрий? В деревне всегда надо рано ложиться и рано вставать. Покойной ночи! Как это?.. э… э… Leben Sie wohl, essen Sie Kohl, trinken Sie Bier, lieben Sie mir!.. Ххе-хе-хе-хе? - Дядя засмеялся и протянул мне руку. - Немцы без бира никогда не обойдутся.
Он простился и ушел. Я стал перелистывать лежавшую на столе "Ниву"; остальные тоже делали вид, что чем-то заняты. Тетя окинула всех нас взглядом и засмеялась.
- Ну, Митя, вы, я вижу, гулять собираетесь! - сказала она, лукаво грозя пальцем.
Я расхохотался и захлопнул "Ниву".
- Тетя, посмотрите, какая ночь!
- Да Митечка, ведь ты же больше суток в дороге был! Ну, где тебе еще гулять?
- Речь тут не обо мне, тетя…
- Стал ты доктором, а, право, все такой же, как прежде…
- Ну, значит, позволяете! - заключил я. - А мальчиков можно с собой взять?
- Э, да уж идите все! - махнула она рукой. - Только, господа, потише, чтоб папка не слышал, а то буря будет… Я велю вам в зале кринку молока оставить: может быть, проголодаетесь… Прощайте! Счастливого пути!
Мы спустились в сад.
- Ну, что же, господа, на лодке поедем? - шепотом спросил я.
- Конечно, на лодке!.. В Грёково, - быстро сказала Наташа. - Ах, Митя, ночь какая! Прогуляем сегодня до утра?..
Все были как-то особенно оживлены - даже полная, сонливая Соня, старшая сестра Наташи. Мы свернули в темную боковую аллею; в ней пахло сыростью, и свет месяца еле пробивался сквозь густую листву акаций.
- Вот, Митя, потеха была сегодня! - смеясь, заговорила Наташа. - Выкупались мы перед ужином и переехали в лодке на ту сторону; возвратились назад, - я весла выбросила на берег, выпрыгнула сама и нечаянно ногою оттолкнула лодку. Лида сидела на корме, - вдруг как вскочит: "Ах, господи-батюшки! Спасайся, кто может!" - и как была, одетая, - в воду! - Я испугалась: как бы мы без весел к берегу подъехали? - краснея, стала оправдываться Лида, сестра Веры.
Странная эта Лида, молчаливая и застенчивая, она краснеет при самом незначительном обращенном, к ней слове.
- И вся, вся замочилась, выше пояса! - хохотала Наташа. - Пришлось сбегать домой, принести ей сухое платье.
- "Спасайся, кто может!" Ххо-ххо-ххо! - в восторге засмеялся Петька и обеими руками крепко обнял Лиду за талию.
- Да ну, Петька, пошел прочь! - с досадой сказала Лида. - Вешается ко всем.
- Ах, Лида, Лида! За что ты меня ожесточаешь? - меланхолически произнес Петька. - Если бы ты могла знать чувства мужского сердца!
- Ну, Петька! Шут! - лениво засмеялась Соня.
Аллея кончалась калиточкой. За нею по косогору спускалась к реке узкая тропинка. Наташа неожиданно положила руки на плечи Веры и вместе с нею быстро побежала под гору.
- Ай!.. Ната-а-аша!!! - закричала Вера, испуганно смеясь и стараясь остановиться. Петька помчался следом за ними.
Когда мы сошли к реке, Вера, обессилевшая от смеха и усталости, сидела на лавочке под черемухой и, свесив голову, громко, протяжно охала. Петька сидел рядом и тоже старательно охал.
- Да ну, Петя… Ради бога!.. Ох! - стонала она, хватаясь за грудь. - Будет!.. Ох, не могу!.. О-о-ох!
- О-о-ох! - вторил Петька.
Вера морщилась и бессильно махала руками и все-таки смеялась.
- Ну, Верка, размякла совсем! - презрительно сказала Наташа, стоя на корме лодки. - Настоящая рыба!
- Господа! Ведь нас не только в доме, а и в Санине слышно, - запротестовал я.
- Ну, садитесь скорей в лодку, а то мы одни уедем! - крикнула Наташа.
- О-ох, Наташа, Наташа! - вздохнула Вера, поднимаясь и еле бредя к лодке. - Что ты со мною делаешь!
- Да ну же, садитесь скорей! - повторила Наташа, нетерпеливо раскачивая лодку.
Мы с Мишей сели за весла, Вера, Соня, Лида и Петька разместились в середине, Наташа - у руля. Лодка, описав полукруг, выплыла на середину неподвижной реки; купальня медленно отошла назад и скрылась за выступом. На горе темнел сад, который теперь казался еще гуще, чем днем, а по ту сторону реки, над лугом, высоко в небе стоял месяц, окруженный нежно-синею каймою.
Лодка шла быстро; вода журчала под носом; не хотелось говорить, отдавшись здоровому ощущению мускульной работы и тишине ночи. Меж деревьев всем широким фасадом выглянул дом с белыми колоннами балкона; окна везде были темны: все уже спят. Слева выдвинулись липы и снова скрыли дом. Сад исчез назади; по обе стороны тянулись луга; берег черною полосою отражался в воде, а дальше по реке играл месяц.
- Ах, какая чудная луна! - томно вздохнула Вера. Соня засмеялась.
- Вот, смотри, Митя, она всегда такая: просто не может равнодушно видеть месяца. Раз мы с нею шли в Пожарске через мост: на небе луна - тусклая, ничего хорошего; а Вера смотрит: "Ах, великолепная луна!.." Такая сентиментальная!
- Сентиментальная! А вот Наташа только что говорила, что я - рыба. Разве рыбы бывают сентиментальные? - спросила Вера с своею медленною и доброю улыбкою.
- Отчего же нет? Высунула рыба нос из воды, смотрит на луну: "Ах, ах! - великолепная луна!"
Соня сострила неожиданно для себя и залилась смехом. Я сложил весла и передохнул.
- Господа, давайте голоса ночи слушать, - предложила Наташа. - Миша, брось весла.
Лодка медленно проплыла несколько аршин, постепенно заворачивая вбок, и наконец остановилась. Все притихли. Две волны ударились о берега, и поверхность реки замерла. С луга тянуло запахом влажного сена, в Санине лаяли собаки. Где-то далеко заржала лошадь в ночном. Месяц слабо дрожал в синей воде, по поверхности реки расходились круги. Лодка повернула боком и совсем приблизилась к берегу. Дунул ветер и слабо зашелестел в осоке, где-то в траве вдруг забилась муха.
Я закурил папиросу и стал держать горящую спичку над водой. Из черной глубины быстро вынырнула рыба, оторопело уставилась на огонь выпученными, глупыми глазами и, вильнув хвостом, юркнула назад. Все рассмеялись.
- Как Вера на луну! - сказала Лида, лукаво дрогнув бровью.
Все засмеялись сильнее, а Лида покраснела.
- Ну, господа, дальше можно ехать, - сумрачно проговорил Миша, все время зевавший. Он снова взялся за весла.
Наташа перебралась с кормы на середину лодки.
- Митя, расскажи, за что тебя со службы выгнали, - сказала она, с детскою ласкою заглядывая мне в глаза.
- За что выгнали? О, голубушка, это история долгая…
- Ну, все-таки расскажи!..
Я стал рассказывать. Все теснее сдвинулись вокруг. Между прочим, рассказал я и о своей первой стычке с председателем, после которой я из "преданного своему делу врача" превратился в "наглого и неотесанного фрондера"; приехав в деревню, где был мой пункт, принципал прислал мне следующую собственноручную записку: "Председатель управы желает видеть земского врача Чеканова; обедает у князя Серпуховского". Ну, я ему на обратной стороне его записки ответил: "Земский врач Чеканов не желает видеть председателя управы и обедает у себя дома".
Все рассмеялись.
- Что же он? - быстро спросила Наташа.
- Да ничего. Ответа моего он никому не мог показать, потому что тогда бы прочли и его письмо: ну, а так врачу не пишут.
- Я не понимаю, Митя, как можно было так ответить, - сказала Вера. - Ведь он же ваш начальник?
- Да ну, Вера! всегда вот такая! - нетерпеливо повела Наташа плечами. - Так что ж такое?
- Как - что ж такое? Вот из-за этого Митя потерял место. Хорошо еще, что он неженатый человек.
- Голубушка, Вера, и женатые отказывались от мест, сказал я. - Читали вы в газетах о саратовской истории? Все врачи, как один человек, отказались. А нужно знать, какие это горькие бедняки были, многие с семьями, - подумать жутко!
Мы несколько времени плыли молча.
- Свобода вероисповедания… - задумчиво произнес Петька.
- К чему ты это сказал? - с усмешкою спросила Соня.
Петька помолчал.
- К чему я это, правда, сказал? - проговорил он с недоумевающей улыбкой. - А все-таки есть смысл.
- Какой же?
- Го-го! Какой! Свобода вероисповедания, - из-за нее в средние века сколько войн происходило.
- Ну, так что ж?
- Ну, так вот.
Я снова сел за весла. Лодка пошла быстрее. Наташа лихорадочно оживилась; она вдруг охватила обеими руками Веру и, хохоча, стала душить ее поцелуями. Вера вскрикнула, лодка накренилась и чуть не зачерпнула воды. Все сердито напали на Наташу; она, смеясь, села на корму и взялась за руль.
- Господи, вот сумасшедшая девчонка! Я так испугалась! - говорила Вера, оправляя прическу.
- Скорей, господа, скорей гребите! - говорила Наташа, откидывая распущенные волосы за спину.
Лодка вдруг с шуршащим шумом врезалась в тростник; нас обдало острым запахом аира, его початки закачались и раздались в стороны.
- Сильней гребите, сильней! - смеялась Наташа, нетерпеливо топая ногами. Весла путались в упругих корнях аира, лодка медленно двигалась вперед, окруженная сплошною стеною мясистых, острых, как иглы, стеблей. - Ну, вот, приехали! Вылезайте!
- Спорить трудно: действительно приехали! - засмеялся я.
Вера переглянулась с Лидой.
- Однако! Довольно-таки по-суворовски! - сказала она, поднимаясь.
- Ничего! Суворов был умный человек. Вылезай! Я вас в грёковской роще ужином накормлю.
- Да, если так, то… Ай, Наташа, осторожнее! Не качай лодку!
Мы вышли на берег. Спуск весь зарос лозняком и тальником. Приходилось прокладывать дорогу сквозь чащу. Миша и Соня недовольно ворчали на Наташу; Вера шла покорно и только охала, когда оступалась о пенек или тянувшуюся по земле ветку. Петька зато был совершенно доволен: он продирался сквозь кусты куда-то в сторону, вдоль реки, с величайшим удовольствием падал, опять поднимался и уходил все дальше.
- Не стоните, тут сейчас тропинка должна быть, - сказала Наташа.
Она остановилась и, подобравши волосы, широким узлом заколола их на затылке.
- Ах, Митя, если бы ты знал, как я рада, что ты приехал! - вдруг вполголоса сказала она и с быстрой, радостной улыбкой взглянула на меня из-под поднятой руки.
- Эй, вы… акафисты! - донесся из-за кустов голос Петьки. - Идите сюда: тропинка!
- Ну, слава богу! - облегченно вздохнула Соня, и все повернули на голос.
Мы поднялись по тропинке вверх. Над обрывом высились три молодых дубка, а дальше без конца тянулась во все стороны созревавшая рожь. Так и пахнуло в лицо теплом и простором. Внизу слабо дымилась неподвижная река.
- Ох, устала! - проговорила Вера, опускаясь на траву. - Господа, я не могу дальше идти, нужно отдохнуть… Ох! Садитесь!..
- Фу ты, безобразие! Как старуха охает! - сказала Наташа. - Сколько раз ты сегодня охнула?
- Старость приходит, о-ох!.. - вздохнула Вера и засмеялась.
Опершись на локоть, она закинула голову кверху и стала смотреть в небо. Мы все тоже сели. Наташа стояла на самом краю обрыва и смотрела на реку.
Ветер слабо дул с запада; кругом медленно волновалась рожь. Наташа повернулась и подставила лицо навстречу ветру.
- Господи!.. Наташа, смотри, где ты стоишь! - испуганно вскрикнула Вера.
Край обрыва надтреснул, и Наташа стояла на земляной глыбе, нависшей над берегом. Ната-ша медленно посмотрела под ноги, потом на Веру; задорный бесенок глянул из ее глаз. Она качнулась, и глыба под нею дрогнула.
- Наташа, да сойди же сию минуту, - волновалась Вера.
- Ну, Верка, не сентиментальничай! - засмеялась Наташа, раскачиваясь на колыхавшейся глыбе.
- Ах, господи, бешеная девчонка!.. Наташа, ну ради бо-ога!..
- Наташа, да ты вправду с ума сошла! - воскликнул я, поднимаясь.
Но в это время глыба сорвалась, и Наташа вместе с нею рухнула вниз. Вера и Соня истерически вскрикнули. Внизу затрещали кусты. Я бросился туда.
Наташа, оправляя платье, быстро выходила из кустов на тропинку. Одна щека ее разгорелась, глаза ярко блестели.
- Ну можно ли, Наташа, так?!. Что, ты больно ушиблась?
- Да ничего же, Митя, что ты! - ответила она, вспыхнув.
- Не может быть ничего: с этакой высоты!.. Эх, Наташа! Если ушиблась, так скажи же.
- Ах, Митя, какой ты чудак! - рассмеялась она. - Ну, что это - из-за каждого пустяка такую тревогу подымать!
Она быстро стала подниматься по тропинке вверх.
- Это бог знает что такое! - сердито встретила ее Соня. - Право, ведь всему есть мера. Этакая глупость!.. Недоставало, чтобы ты себе сломала ногу.
Наташа широко раскрыла глаза и медленно спросила:
- Кому до этого дело?
- Ах, господи! - всплеснула Вера рукам!. - Вот меня всегда в таких случаях возмущает Наташа!.. "Кому дело"! Папе и маме твоим дело, нам всем дело!.. Как это так всегда, постоянно и постоянно о себе одной думать!
- Всегда, постоянно и постоянно… - благоговейно повторил Петька и задумался, словно стараясь вникнуть в глубокий смысл этих слов.
- Ну, ну! просто - постоянно! - улыбнулась Вера.
Петька захихикал.
- Всегда, постоянно и постоянно! Как хорошо выходит: всегда, постоянно… и постоянно!
- Ну, господа, довольно сидеть! Идем дальше! - сказала Наташа. - Вот так, прямо через рожь, всего полверсты будет до рощи.
- О, Петя, Петя! Всегда-то ты меня обижаешь! - вздохнула Вера, опираясь о его плечо и поднимаясь.
Мы пошли через рожь по широкой меже, заросшей полынью и полевой рябинкой.
- Вот и дома тоже: когда я рассержусь, я начинаю говорить очень неправильно, - сказала Вера. - И мальчики сейчас этим пользуются.
- Вера, неужели вы тоже умеете сердиться? - удивленно спросил я.
- О, да еще как! - улыбнулась она. - Только мальчики совсем не боятся. Я заговорюсь, скажу что-нибудь, - они сейчас подхватят, я и рассмеюсь. Особенно Саша, - он такой остроумный; и у него совсем какой-то особенный юмор.
Вера начала рассказывать о своих братьях. Знала она их удивительно: столько в ее рассказах сказалось наблюдательности, столько любви и тонкого психологического чутья, что я слушал с действительным интересом. Остальные довольно недвусмысленно выражали желание переменить разговор.
- Ну, ну я сейчас кончу! - торопливо возражала Вера и продолжала рассказывать без конца.
Вдруг в темноте раздался звонкий подзатыльник, что-то охнуло, и Петька кубарем покатился в рожь.
- Дурак! - послышалось изо ржи.
Миша гневно крикнул:
- Я тебе еще не так влеплю, дрянь!
Петька вышел на межу и стал счищать с себя пыль.
- Думает, что сильнее, старший братец, так может что хочет делать! - сердился он.
- Да в чем дело? Миша, за что ты его? - спросила Соня.
- Черт знает что такое! Иду, - вдруг он меня за нос хватает!.. Попробуй-ка еще раз!
- А я почем знал, что это твой нос? Ты бы сказал. А то я вижу, морква какая-то торчит - длинная, мокрая… Мне, конечно, интересно.
- Глупо-с, Петенька! - ядовито заметил Миша.
- Склизкая такая, холодная…
Кругом смеялись. Петька был отомщен. Миша презрительно процедил:
- Шут гороховый!
- О-о-о-хо-хо! - глубоко вздохнул Петька, подтянул брюки и огляделся по сторонам. - У Наташи в глазах две курсистки сидят, - объявил он. - В каждом глазу по курсистке: одна в очках, другая без очков,
- Ну, оставь, Петя! - недовольно остановила Наташа.
- А ты разве на курсы собираешься? - быстро спросил я.
- Н-нет… не знаю, - ответила она и взглянула вперед. - Вот она, грёковская роща!
Средь светлой ржи, отлого тянувшейся вниз, широкою, неправильною полосою вилась грёковская лощина; на склоне ее, вся залитая лунным светом, темнела небольшая осиновая роща.
Лощинка была уже выкошена. Ручей, густо заросший тростником и резикой, сонно журчал в темноте; под обрывом близ омута что-то однообразно, чуть слышно пищало в воде. Из глубины лощины тянуло влажным, пахучим холодком.
Мы перебрались через ручей и вошли в рощу. В середине ее была сажалка, вся сплошь зацветшая. Наташа спустилась к самому ее берегу и из глубины развесистого липового куста достала небольшой холстинковый мешочек.