Первый роман Андрея Молчанова "Новый год в октябре" появился в 1983 году в журнале "Юность" и вызвал широкий общественный резонанс. По роману снят фильм "Человек из черной "Волги".
Содержание:
Глава 1 1
Глава 2 4
Глава 3 9
Глава 4 15
Глава 5 20
Глава 6 26
Андрей Молчанов
Новый год в октябре.
Глава 1
Это было его привычным удовольствием: когда бетонная ограда неслась навстречу, заполняя лобовое стекло, он резко тормозил; машину кидало юзом, и, чуть завалившись на бок, она обессиленно замирала перед воротами. Но сегодня подвели отвыкшие от руля руки - "Волга" чиркнула крылом о сваю забора, содрав черную кожицу эмали, хрупнуло стекло фонаря, и пижонство справедливо обернулось неприятностью.
День начинался неблагополучно. Утро выдалось темное, злое, с порывистым сырым ветром; на работу он приехал невыспавшийся, подавленный, мысленно живущий еще там - в экзотическом сне Индии.
Уже начинало светать, уже различался черный далекий лес на востоке, неровные пики елей… Накрапывал беспросветный окябрьский дождь. Поздняя московская осень… И трудно поверить, что еще вчера он бродил по выжженным солнцем аллеям Ред Форта, сидел в баре, подставляя опаленное зноем лицо под могильное дыхание кондиционера, а потом, выбравшись из живительного полумрака, вновь окунался в карнавал красок и звуков воточного города. Еще вчера слоняясь в гвалте базара меж дощатых лотков, заваленных мохнатыми кокосами, полумесяцами бананов, глядя на бледно-коричневых кобр, покачивающихся под сипение флейт, он отказывался верить, что пройдут какие-то часы, он очутится в ином, заштрихованнам дождем мире, и машина будет нести его по мокрому шоссе за город, к кучке сросшихся зданий, заслоненных чашами антенн, к НИИ. И часы истекли, и он, снова здесь, и ветер не поднимает опахала пальм, а качает верхушки голых тополей, и не простирается над ним океан нежнейшей голубизны - серая, беспроглядная пелена висит над головой; и холодок, струящийся в окно и столь желанный тогда, так хочется заменить раскаленным воздухом Индии, столь желанныи сейчас…
На двери кабинета поблескивала черным стеклом и позолотой табличка: "Начальник иностранного отдела"Первый сюрприз. И первый вопрос: кто столь любезно подсуетился в его отсутствие и что за цель суеты? Впрочем, вопрос несложен. Лукьянов. Первый зам, наипервейший враг, а цель: приколотив стекляшку, посеять сомнение в умах - мол, кто же вы, Алексей Прошин? Шеф головной лаборатории или некоего символического отдела?
Прошин ткнул в кнопку селектора.
-Начальника гаража. Зиновий? Салют, Алексей… Зайди.
Рабочий день начался. В институтских корпусах дрожащим люминисцентным светом вспыхивали окна. Небо светлела, ночная его темь размывалась белесостью, и Прошин, тупо смотревший в окно, внезапно понял: небо, пусть пасмурное и даже ночное, никогда не бывает сплошь серым или черным; в нем извечно живет голубизна… И это открытие погрузило его в пустое, задумчивое оцепенение, нарушенное стуком в дверь.
Глинский. В НИИ Сергей слыл первым красавцем. Синеглазый, с длинными черными волосами, изящный, он был красив той хрупкой, застенчивой красотой избалованного юноши, что сразу приковывает внимание женщин, а у мужчин вызывает презрение.
-Привет первой ласточке, - очнувшись, сказал Прошин.
-Местной вороне, скорее… Это ты ласточка. Элегантен. Прилетел из теплых краев. Только к зиме почему-то. Загорел…
- Сие не загар. - Прошин раскрыл портфель. - Я пожелтел от напряженного труда… Держи - он протянул сверток, - шкура питона. Ты просил что-нибудь необыкновенное? Получай. Можешь повесить на стенку. Будет прекрасное пугало для клопов.
-Тут… кое-какие изменения, - неуверенно начал Глинский. - Нам по приказу директора поручено разработать анализатор клеточных структур для института онкологии. Представитель их приезжал… Нужно сделать аппаратуру, фиксирующую локализацию опухоли и метастаз. Дают, короче, больному изотоп, и злокачественные клетки начинают накапливать его в большем количестве, чем здоровые. Такая идея.
-Оченно гуд! - Прошин резко встал, сунул руки в карманы и, покачиваясь, некоторое время глядел в пространство.- Спасибо, малохольный! Это же минимум лет семь работы!
-А что я мог? Ну? Ты кого за себя оставил? Лукьянова. Кто в договоре расписывался? Он!
А твой августейший папаша…
– Тихо! - Прошин швырнул на стол спичечный коробок. - Разговорился! А директор…
– А директор на мое предложение отложить вопрос до приезда Прошина ответил, что твой приезд ничего не решит. Да и чего ты взъелся-то? Работа стоящая…
– Стоящая! - Прошин развел руками. - Да мне же теперь неотлучно прийдется торчать в этой дыре, иначе узаконят должность начальника иностранного отдела, и лаборатория отойдет к Лукьянову. А лаборатория, милый, это реальная власть, это ценности, перспективы диссертаций - у тебя кандидатской, у меня докторской…
В дверь постучали, и вошел начальник гаража.
– А вот и Зиновий, - молвил Прошин устало.- Садись, дружище, поговорим о безотрадных делах наших. Как у тебя-то, кстати?
– Ды… все путем. - Пожилой механик, одетый в телогрейку и кирзовые сапоги, чувствовал себя скованно, отражаясь в полированной мебели и зеркалах.
– А у меня беда. - Прошин обнял его за плечи. - Автотрагедия. Тюкнулся. Крыло и фонарь. Ага! Он порылся в ящиках стола и извлек запыленную бутылку виски. - Держи. Доставлено из древней Индии. Жидкость вполне приемлимая.
– Значит, фонарь… - Зиновий поскреб подбородок коричневым ногтем.- Но за сегодня я ее навряд ли… И без того ЗИЛ на яме, потом автобус - глушитель пробило… Кручусь как кардан. Завтра! Ее ж и шприцануть надо и масло, небось, - чернота…
– Проклятая машина, - согласился Прошин нетерпеливо.
– Клапана посмотрю, - рассуждал Зиновий, сцепленьице… Я, сами знаете, люблю, чтоб капитально, чтоб без вопросов…
– За что бесконечно тебя уважаю, - заметил Прошин, прикрывая за ним дверь. - Святой человек! - повернулся он к Сергею. - И, кроме того, наглядное подтверждение моей правоты. Будь я клерк из отдела, послал бы меня друг Зиновий в автосервис. И кувыркался я бы там в очередях и платил бы за каждую гайку…
– Телефон звонит, - хмуро сказал Глинский.
– Да?
– Алексей Вячеславович? Прибыли? С добрым утром! - В голосе Лукьянова была ирония. - Сережа у вас? Рассказал о работе? Грандиозная штука? Да-а, впечатляющая и ошеломляющая. Более того. По этому поводу вам через час надлежит быть в институте онкологии.
– Данную миссию, - Прошин скрипнул зубами, - я поручаю вам!
– С радостью! Но там нужны именна вы - руководитель!Машина уже внизу. В вестибюле клиники вас встретит Воробьев Игорь Алексан…
Прошин бросил трубку.
– Еду, - сказал он Сергею. - В клинику. Надоели вы мне все… И день сегодня.. Как тюремная песня: тоска. Ладно. Вечером встретимся. Приедешь, понял?!
"Все паршиво, - думал он, спускаясь к машине. - С Сергеем что-то не то, Лукьянов клыки показывает… И опять осень, опять надо вертеться, куда-то мчаться, что-то говорить…"
Небо Индии, океан, истомленные зноем Мадрас и Дели мелькнули в памяти и сгинули, будто и не было всего этого в помине. Вперели стояла стена удручающе однообразных будней. Но где- то в ней неразличимо таилась волшебная дверка к безмятежной дали, где можно отдохнуть на каникулах от этой ненавистной работы и жизни. И он не страшился будней, даже любил их: будни дарили ему Игру, и преодоление их означало выигрыш; но не благосклонную улыбку Фортуны - случайную и лживую, в выигрыш в Игре, продуманнай и сложной, победу, в которой наслаждение, смысл.
– Ну, поехали, - усаживаясь, сказал он шоферу. - Только не гони. Скользко сегодня.
– Чего?
– А? Да это я так, себе.
* * *
Воробьева - сутулого, с чахлой бородкой и курчавыми волосами, выбивающимися из-под колпака, - Прошин безошибочно выбрал из толпы белых халатов в вестибюле по тому ожиданию, что было в лице врача, и вскоре они шагали вниз, под землю, в отделение радиологии. Здесь, в ровном тусклом свете, неизвестно куда простирались выложенные желтой щербатой плиткой бесконечный коридоры с устрашающе незкими потолками; аспидно поблескивающие трубы тянулись вдоль стен, нависали над головой; здесь было прямо-таки царство всяческих труб, и, может, оттого Прошину чудилось, что где-то вдалеке нудно капает вода, но, прислушавшись, он отгадал в этом мерном звуке эхо собственных шагов. В одном из закутков лабиринта распологался кабинет Воробьева: обшарпанный стол, заваленный раскрытыми книгами, два железный паукообразных стула; в углу - застекленный шкафчик, где на единственной пыльной полке покоилась колючая океанская раковина, чьи розовые перламутровые створки, словно окаменевшие губы, выпятились в обиженном недоумении на свое теперешнее пребывание в этих апартаментах.
– Общую идею вам объяснили? - Воробьев достал сигареты. - Множество датчиков, представляющих единую систему в форме двух пересекающихся под прямым углом плоскостей. Из датчиков сигналы поступают в приемник, где на фоне шума здоровые клеток выделяется пик "ракового" сигнала от клеток больных. - Он прикурил. - Вообще-то аппаратура такого рода у нас есть. Но прибор избирателен, погрешность его огромна, да и с изотопами… - Окутанный дымом, Воробьев заходил взад-вперед. - Раньше применяли радиоактивный фосфор. Теоретически его концентрация в больных клетках большая, чем в здоровых, но подчас происходит обратное, и даже с накожными опухолями диагностика никудышная. Кадмий лучше. Но мы сделаем ставку на галлий. Металл редкий…
– Достанем. - Прошин покосился на дверь. Что-то тяготило его. Простите. Положим машина сделана. Мы узнали где пораженные участки, удалили их. Но ведь останутся отдельные больные клетки…
– Несомненно! - Воробьев затряс головой. - И возможность рецедива не исключена. Но учтите и то, что после ликвидации крупных очагов организм способен самостоятельно спраситься с остатками болезни. Тут ему помогут лекарства, химиотерапия…
– О, - сказал Прошин. - В чем и дело. Это подход к проблеме. А хитрым приборам место в разряде подспорья, потому как основную задачу онкологии - вернуть клетку в здоровое состояние или безболезненно унечтожить ее - я правильно представляю ваш идеал? - они не решат. Вывод: надо искать лекарство, а не уповать на транзисторы. Кстати, как мы оформим наши отношения?
– Договор.. о научном содружестве, что ли? - Воробьев бессмысленно заламывал палец за палец. - По-моему, так. Временно мы не оплачиваем ваши труды. Нет фондов. Но как только их выделят… Минуту, - он потянулся к грязно-белому телефону. - Я все разузнаю…
– Не утруждайтесь, - сказал Прошин, мучимый желанием скорее выбраться из этих стен
– С официозами я разберусь сам. Лучше подскажите, где мне найти Татьяну Русинову.
– Таню? А вы разве знакомы?
– Это жена моего школьного приятеля…
– Серьезно? Надо же как… бывает. Отделение общей онкологии, третий этаж. Только наденьте халат и колпак. Впрочем, я провожу…
– Не надо. - Прошин брезгливо принял протянутую ему экипировку. - А все же, - заметил он, застегивая халат, - природа мудра. Болезни отсеивают слабых, совершенствуя будущие поколения.
– Видите ли… - донесся ответ, - у меня от рака умерла мать…
– Простите, - смутился Прошин, - Я имел в виду чисто филосо…
– Третий этаж, - устало морщась, сказал Воробьев.
Только очутившись в коридоре, Прошин понял, что так удручающе на него действовало: в кабинетеВоробьева, под землей, не было окон.
Таня даже не обернулась, занятая разглядыванием на свет предметного стеклышка с какой-то фиолетовой кляксой. Здесь, в казенной обстановке, одетая в белый халат, она показалась Прошину чужой, недоступной, и мысль о том, что он близок с этой женщиной, вселила чувство неловкости и желание скорее затворив дверь, уйти, но уходить была поздно: она уже смотрела на него, и недоумение в ее глазах соперничала с радостью.
– Ты как… здесь?..
– Что значит "как"? - изображая ответный восторг, спросил он. - Я на работе… поскольку командирован к некоему Воробьеву.
– Понятно. Как в Индии? - Она сдернула с головы колпак, вытащила заколку, рассыпав по плечам тугие черные пряди волос, и сразу стало той, прежней Таней - знакомой, близкой, но первое чувство отчуждения и скованности осталось и, подавив непринужденность, заставляло теперь вести тягостную игру в приветливую разговорчивость.
– В Индии? - Он пожал плечами, не зная, как бы скупее и точнее выразить пестроту одна за другой вспыхивающих в памяти картин. - Нормально… Бусы тебе привез. Из аметиста.
Скованность нарастала. Главные темы исчерпались, и сейчас предстояло найти другой пунктик беседы, причем найти срочно, иначе, оборвав якоря, выплывет утопленницей прискорбная истина: если любовникам не о чем говорить, значит… И тут он понял, что настроение обремененности, охватившее его в первые минуты, не было случайным, что зря он зашел сюда, как и вообще зря когда-то связал себя с этой женщиной, ставшей сродни неотвязной, дурной привычке, бросить которую столь же необходимо, сколь и трудно. Никогда ему не было по-настоящему легко и хорошо с ней, да и как могло быть такое, если между ними стоял его друг - ее муж; и оттого чувствовал себя Прошин подонком, воришкой, тем более знал, что не страсть и даже не увлечение стянуло их путаным, мертвым узлом, а ее слепая попытка освободиться от привычки к нелюбимому мужу и его довольно несложный расчет в обзаведении удобной любовницей без надежд и претензий.
Пауза становилась невыносимой, до горечи смешной, трясина ее готова была сомкнуться над их головами, и глаза Тани, поначалу блестевшие радостью, скучнели в досаде, что, кольнув самолюбие Прошина, ослабило в тот же миг и обруч дурацкого онемения.
– А как Андрей? - спросил он, устало потерев пальцами веки.
– Сегодня в командировку. Во Францию. Вы с ним везучие в смысле заграниц.
– Может… я приеду?.. - спросил он, принимая отсутствующий вид.
Так было всякий раз: договариваясь о свидании, он невольно робел, не веря в ее согласие, и потому спрашивал неопределенно, вскользь, с некоторым даже внутренним страхом, готовый в любой момент отшутиться…
– Заезжай, - безразлично кивнула она, и, ощутив в ее состоянии нечто схожее со своим, Прошин мягко привлек ее и с той же затаенной опаской коснулся губами щеки.
"А девочка стареет… Морщины".
– В двенадцать… - уточнил он, тут же прикинув, что потом по телефону, на расстоянии, можно легко от встречи и уклониться…
Кажется, все… Ан нет; надо опять найть два-три заключительный слова, но слов нет, и снова пауза.
– Я страшно тороплюсь, - пробормотал он. -Проводи к Воробьеву, а то в ваших казематах заблудишься - не доаукаешься.
Шли молча. Тускло блестели пятаки плафонов на потолках, из лабораторий доносились голоса, звон пробирок, шум воды; мелькали в полумраке коридоров белые пятна халатов…
– Ну вот… пришли. - Она сунула руки в карманы халата и опустила голову, словно чего-то выжидая.
Новая задача - прощание. Деловито бросить "пока" - некрасиво; играть в искренность - дикий, неимоверный труд… Хотя вот прекрасный вариант… Он приподнял ее подбородок, ласково и твердо посмотрел в покорные, любящие глаза.. Они быстро и осторожно поцелова лись, тут же смущенно отступив в стороны - в больнечных стенах любовные лобзания выглядят по меньшей мере нелепо… Прошин, храня улыбку, нащупал за спиной ручку двери.
Стеснение прошло, настроение подскочило до сносного, скользнула даже мыслишка все-таки заехать к ней вечерком, а там будь что будет; главное -расстались и расстались хорошо, душевно!
– Все, - почему-то шепотом произнес он. - До вечера.
Таня пожала плечами.