11
И нет!
Эдуард Эдуардович в ней разыгрался источником всех совершенств; и, конечно, Лизаша бродила душою по мигам но переполненной жизни; следила за мигами жизни отца, строя в мигах тропу для себя; но тропа - обрывалась.: стояла над бездной. Вперялася в бездну.
Пусть был коммерсантом; ей грезился Сольнес, строитель прекраснейшей жизни (Лизаша в те дни увлекалася Ибсеном); может быть, виделся Боркман; а может быть, даже…; но тут - разверзалась невнятица; делалось ясно, что что-то - не так: не по Ибсену. Даже - не Боркман!
Как сыщица, в мыслях гонялась за жестами жизни его; и потом утопала в русалочьем мире, бродя по мандровской квартире с зеленым, бессонным лицом, в перекуре сжигаемых папиросок.
Она разучила все жесты отца: этот жест относился - к этому; тот же - к тому; знала - приход Кавалевера значил: дела с заграничными фирмами; а телефонный звонок Мердицевича - дело с Сибирью; поездки к мадам Эвихкайтен всегда означали: мадам Миндалянская там; к Миндалянской она ревновала.
Но все было ясно: зачем, почему, кто, куда.
И совсем не казалось ей внятным, зачем, например, появлялся противный смеющийся карлик - без носа, с протухшим лицом; и зачем появлялся с неделю назад неприятный скопец, по фамилии Грибиков.
- Богушка, кто это?
- Вы любопытны, сестрица.
И более он ничего не прибавил. А эта бумажка?
Лизаша стояла одна в кабинете отца и синила своей папироскою комнату, пальцем разглаживая бумажку, которую подобрала на ковре, в кабинете; бумажка была очень старая, желтая; почерк чужой, мелкий, бисерный, вычертил здесь, знаки "эф" и какие-то иксики; перечеркнул их; перепере…; словом, - понять невозможно; но - знала, что то математика; нет, - для чего математика? Знала она - для чего Кавалевер; и знала она - для чего Мердицевич и даже мадам Миндалянская: ясно, понятно! А тут понимание ее натыкалось на камень подводный; "тропа" обрывалась; и - бездна глядела.
Не знала - какая.
И также не знала она, почему ее "богушка" раз обозвал "Лизаветою Эдуардовною", не "сестрицей Аленушкой"; вспомнив, обиделась: и - засверкала глазами (как радий, тот сверк разъедает не душу, а самый телесный состав).
Бумажонку в холодненьких пальчиках стиснула; и, папироску просунувши в ротик, - дымком затянулась.
За окнами ветер насвистывал: в окна - несло.
Тут искательный ласковый голос мадам Вулеву очень громко раздался из зала:
- Лизаша, - ay?
И, отбросивши руку от ротика вверх, вознесла огонек папиросочки:
- А?
- Что вы делаете? - раздалось из зала. Скосила глаза на портьеру, подумав:
- А ей что за дело?
- Там Митя Коробкин пришел.
- А? Сейчас!
И бумажку засунула в черный кармашек передника, перебежала диванную, зелень гостиной; и в палевом зале увидела Митю.
Он был в веденяпинской форме, - верней, что без формы: в простой, черной куртке и в черных штанах (выпускных), выдаваясь на ясных паркетиках рыжим, нечистые пятном голенища: смотрел на Лизашу и мялся - с мокреющим лбом, расколупанном: в прыщиках.
- Я не мешаю, Лизаша?
Он ей улыбался мясистой десною; и - выставил челюсть.
- Да нет, не мешаете.
- Может быть, - все-таки?
- Ах, да уж верьте: не стойте такой растеряхой.
Лизаша пустила кудрявый дымок, облетающий в духе:
- Здесь неуютно: идемте в диванную. Ротик, плутишка, задергался смехом.
Беседы с Лизашей его волновали глубоко: Лизаша была непрочитанной фабулой.
Уже Лизаша синила диванную дымом своей папироски, укапывая миньятюрное тельце в мягчайших подушечках, и (дернувши умницы бровки, ждала, что ей скажут; он си лился высказать то, что не выскажешь; вот: положили за клепку на рот.
Что-то чмокало, щелкало: что-то привсхлипнуло: точно наполнили рот его слюни.
- Хотели вы высказать: все; так вы сами сказали; не раз уже слышала я обещания эти; вы кормите ими давно.
- Не умею рассказывать, - знаете.
- А вы попробуйте.
- Нет, я боюсь, что придется выдумать за неимением слова; вы знаете: вертится на языке; и выходит не то; очень много приходится лгать - оттого, что я слов не имею прав дивых.
Просунулась очень припухшей щекою мадам Вулеву
- Экскюзе: я не знала. Вы здесь - не одна?…
И Лизаша поморщилась: гневно сверкнула глазенками.
- Вы же, мадам Вулеву, сами знали, что - Митя…
- Чай будете пить?
- Нет, не буду: вы, может? - она повернулась к Мите.
- Спасибо, не буду.
- Не надо, мадав Вулеву.
- Экскюзе, - за портьерой сказала мадам Вулеву очень гладеньким голосом и - удалялась бряцаньем ключей по гостиной; ключи замолкали; Лизаша, чего-то пождавши, легко соскочила с дивана: головку просунула; перебегала глазами по креслам гостиной.
Все пусто.
- Когда она крадется - так не услышишь ключей, а уходит - нарочно ключами звенит, чтобы там, отзвонивши, подкрасться: подслушивать…
- Что вы хотели сказать?
Но на Митины губы уже наложили заклепку.
12
- Гей, гей!
Толстозадый, надувшийся кучер, мелькнувши подушечки розовой, резал поток людяной белогривым, фарфоровым рысаком, приподняв и расставивши руки; пред желтым бордюром из морд виторогих овнов очень ловким движеньем вожжей осадил рысака.
Эдуард Эдуардович, кутаясь в мех голубого песца, соскочил и исчез в освещенном подъезде, у бронзовой, монументальной дощечки: "Контора Мандро и Ко".
Быстро осилил он двадцать четыре ступени; и, дверь приоткрыв, очутился в сияющем помещеньи банкирской конторы; он видел, как гнулися в свете зелененьких лампочек бледные, бритые, лысые люди за столиками, отделенными желтым дубовым прилавком от общего помещенья, подписывали бумаги; и - их протыкали; под кассою с надписью "Чеки" стояла пристойная публика.
Быстро пронес бакенбарды в роскошный, пустой кабинет, открывающий вид на Кузнецкий.
* * *
Прочесанный не пожилой господин, нагибаяся низко к Мандро, развернул свою папку бумаг; их рассматривал быстрым движеньем руки, нацепивши пенсне.
- Что? Есть еще что-нибудь?
- Да, - по личному делу.
- Просите.
Раскрылися двери; и Грибиков появился, прожелклый и хилый, осунувшись носом и правым плечом.
Он почтительно встал у дверей, его глазики жмурились в свете; ему Эдуард Эдуардович сделал рукой пригласительный жест, показавши на кресло.
- Садитесь.
И Грибиков к креслу прошел дерганогом; топтался у кресла и сразу не сел, а свалился в сиденье: как будто подрезали жилки ему.
- Ну, что скажете?
Грибиков тронул свою бородавку скоряченным пальцем: на палец смотрел.
- Я позволю заметить, что есть затрудненьице-с, - палец понюхал он, - так что согласия нет никакого.
- А больше нет комнат?
Зрачишко полез на Мандро.
- Да, живут у нас густо.
Зрачишко влупился под веко.
Мандро с недовольством прошелся к окошку: вертел форсированною бакенбардою; руку засунул в карман перетянутых брюк; лбом прижался к окну, посвистал, отдаваясь блестящему заоконному зрелищу: метаморфозам из светов.
Там шел кривоногий самец; и за ним - вуалеточка черная, с мушками, с высверком глаз из-за мушек; и ветер рванул ее шелком.
Мандро - повернулся.
Он видел, что Грибиков, в той же все позе, сидит, оскопивши лицо в равнодушие: жмуриком.
- Чорт с ним: не надо.
Прожескнул глазами и вновь отвернулся; в окошке же - барышня в кофточке меха куницы.
Тут Грибиков глазиком тыкался в спину.
- Вот… ежели… я., это - дело другое. Мандро повернулся:
- Что?
- Ежели… Так уж и быть.
- Говорите раздельнее.
- Ежели б он переехал ко мне, - говорю: человечек-то ваш.
- Это - можно?
- Я думаю - можно: он, ваш человечек, - без носа, больной, и притом говорит - иностранец - не нашинский; ну, одному-то - куды ему; все же - уход; и такое все: правда, живу я в квартире о двух комнатушках; для вас же - извольте: пускай переедет… Что ж, бог с ним: в цене мы сойдемся.
И глазик свой спрятал.
13
У Митеньки мысль не влезала в слова; а душевные выражения - в органы тела; когда говорил он печальные вещи, казался Лизаше некстати смеющимся; глупым таким фалалеем, с руками - висляями; очень лицо искажала гримаса, которую медики называют - ведь вот выражение - "Гиппократовой маской".
Лизаша досадовала:
- Полчаса мы сидим, а - ни с места.
- Не выскажешь - знаете.
- Все же, - попробуйте.
- Ну, я попробую; только, Лизаша, - уж вы не пеняйте.
Во рту что-то - щелкало, чмокало, чавкало; и - под ступало под горло: хотелося плакать.
- Вы знаете: дома - семейная обстановка такая, что лучше бежать; отец - добрый, вы знаете; только людей он не видит: живет в математике; думает он, что за сорок годов все осталось по-прежнему; с ним говорить невозможно; ты хочешь ему это, знаете, высказать, что у тебя на душе, он - не слушает; просто какой-то - вы знаете - он форма лист
- Ну, а мама?
- А мама - все книжки читает; историю Соловьева прочтет; и - с начала; ей - дела нет; мама - чужая.
Лизаша сидела пред ним узкоплечей укутою в красненькой, бархатной тальме, обделанной соболем; и рассыпала из вазочки горсточку матовых камушков: малых ониксов.
- Для них вы чужой?
- Совершенно чужой; говорить разучился: все дома молчу; знаю, если скажу им, что думаю, то - все равно не поверят: приходится, знаете, лгать.
- Бедный, - так-то: обманщиком ходите.
Нервно подбросила в воздух с ладони одну финтифлюшечку; и под распущенной юбочкой ножки сложила калачиком.
- Так и приходится.
Митя дерябил диван заусенцами пальцев:
- Отец-то - вы знаете: толком не спросит меня; запугал: проверяет меня, - проверяет, - как что: "Тебя спрашивали?" Или - "Что получил?"… Человеческого не услышишь словечка, - вы знаете.
- Вы же?
И сыпала в ткани ониксы.
- А говорю - получаю пятки… Я…
- Вы, стало быть, врете и тут, - перебила Лизаша, подбросив одну финтифлюшку.
- А как же: попробуй сказать ему правду, - поднимутся крики; и, знаете, - бог знает что.
- Не завидую вам.
- А то как же? Товарищи, знаете, образованием там занимаются; этот прочел себе Бокля, а тот - Чернышевского… Мне заикнуться нельзя, чтобы книжки иметь: все сиди да долби; а чтоб книжку полезную, нужную…
- Бедный мой!
Кончик коленки просунулся из-под коротенькой юбочки.
- Нет никаких развлечений: в театры не ходят у нас; ну, я все-таки, знаете, много читаю: хожу на Сенную, в читальню Островского - знаете. Не посещаю гимназии: после приходится лгать, что в гимназии был.
Митя пристальным глазом вперился в коленку: она - беспокоила.
- Что же, Митюшенька, - вы без вины виноватый. Оправила юбочку.
- Ибсена драму прочел, - ту, которую вы говорили.
- "Строителя Сольнеса"?
- Да.
- Ах, вы, милый уродчик, - звучал ее гусельчатый голосочек, - запущенный; у, посмотрите: вся карточка - в перьях.
Лизаша нагнулась: он - слышал дыхание.
- Дайте-ка, - я вас оправлю: вот - так.
И - откинулась; и, поднося папироску к губам, затянулась, закрыв с наслаждением глазки.
- Я верно поэтому вас приютила; такой вы бездомный.
Сидела с открывшимся ротиком:
- Вы и приходите - точно собачка: привыкли.
Откинула прядку волос; и - добавила:
- Нет, у русалки моей вы бываете, - не у меня.
Прикоснулася ручка (была холодна, как ледок).
- Мы с русалкой моей говорили про вас.
Померцала глазами - на Митю.
Казалось, что там соблеснулися звезды - в Плеяды; Плеяды - вы помните? Летом поднимутся в небе; и поздно: пора уже спать.
Поднялась атмосфера мандровской квартиры; ведь вот - говорили же.
- Дом с атмосферой.
В гостиной опять зазвонили ключами; ключи приближались: звонили у самой портьеры: казалось, - просунется очень подпухшей щекою мадам Булеву; но ключи удалялись; ключи удалились.
- Несносно.
Лизаша голову просунула в складки:
- Ушла.
Атмосфера потухла: ничто не сияло.
И слушали молча, как там ветерок разбежался по крыше: Лизаша тонула в глазах, - своих собственных; в пепельницу пепелушка упала: глазок прояснел.
- Ну, и - дальше? Зачмокало.
- Переэкзаменовка, опять-таки, - в августе этом была: ну, - я скрыл.
- Ай-ай-ай!
- Вы, Лизаша, простите, что - так говорю; мне, вы знаете, хочется высказать вам, наконец, - искал слов, - то и се, а с отцом говорить: сами видите; мать же - бог с нею… Надежда, сестра, - и зафыркал: - Надежда…
Потупился: странно, что Надю, сестру, он считал недалекою; дурковато стоял перед ней; такой дурноглазый; и - силился высказать; нет: рот дрожал, губы шлепали: чмокало, чавкало.
Тщетно!
14
Карета подъехала.
С козел мехастый лакей соскочил, поправляй одною рукою цилиндрик: другой - открыл дверцу.
И тотчас слетела почти к нему в руки, развивши по ветру манто, завитая блондинка (сквозная вуалечка), губки - роскошество; грудь - совершенство; рукой придержав в ветер рвущуюся, легкосвистную юбку, прохожим она показала чулочки фейльморт, бледно-розовый край нижней юбки, вспененный каскадами кружев.
И скрылась в подъезде под желтым бордюром баранов у бронзовой, монументальной доски, где яснело
"Контора Мандро".
* * *
Доложили:
- Мадам Миндалянская: просит принять.
Эдуард Эдуардович стал выпроваживать; Грибиков же, зажавши картузик, пошел дерганогом, столкнувшись у двери - с мадам Миндалянской.
Вошла.
Самокрылою прядью с нее отвевалось манто; складки шелка дробились о тело; огромная шляпа подносом свевала огромные перья; прическа - куртиночка, вся - толстотушка; наполнилась комната опопонаксами
- Эва Ивановна: вы?
Профиль - просто божественность, грудь - совершенство.
В проходах пассажа, - под тою же вывеской "Сидорова Сосипатра" блистала толпа: золотыми зубами, пенсне и моноклями.
Кто-то уставился в окна, съедая глазами лиловое счастье муслинов, сюра, вееров; здесь же рядом - сияющий выливень камушков: ясный рубин, желтоливный берилл, альмантин цвета рома и сеть изумрудиков; словом - рулада разграненных блесков; и липла толпа, наблюдая, как красенью вспыхнет, как выблеснет зеленью: вздрогнет и - дышит.
Прелестно!
Брюнеточка, прелесть какая, косится на блески; а черный цилиндр, увенчавшись моноклем и усом, в кофейного
цвета мехах нараспашку, - косится на блеск ее глазок; из двери - прошли: горбоносый двубакий, в пенсне и в кашне с перевязанным, малым футляром (своей балерине); и - дама седая, сухая, пикантная: шляпочка - током; и - лаковый сак.
Литераторы, графы, купцы, спекулянты, безбрадые, брадые, усые, сивые, сизые, дамы в ротондах и в кофточках - справа налево и слева направо.
Шли - по двое, по трое: громко плескались подолами, переливались серьгами, хватались за шляпы, вращали тростями, сжимали портфели, сжимали пакетики, перебирали перчатками - сумочки, хвостики меха, боа; расступались, давая дорогу друг другу; роились у входа; и шли - на Варварку, к Столешникову, к Спиридоновке, к Малой Никитской.
И за ними за всеми - кареты, пролетки, ландо.
Дама, спрятав в огромную муфту лицо, пробежала из светом разъятого места - к квадратному головаку авто, приподняв свою юбку, плеснувшую шелком "дессу", а за ней пробежал господин, прижимаясь перчаткою к уху; шофер, обвисающий шкурой, вертел колесо; головак, завонявши бензином, вскричал.
Толстозадый, надувшийся кучер, мелькнувши подушкою розовой, резал поток вороной белогривым своим рысаком, пролетая туда, где кончался Кузнецкий и где забледнели ослабшие светочи: в зеленоватое потуханье.
15
- Вы, Митенька, лжете сознательно; я вот - не лгу: да и лгать-то - кому? Перед "богушкой" лгать?
Привскочила: мерцала глазами.
- Перед "богушкой" лгать не могу!
И на легких подушечках тепленьким тельцем ее рисовался отчетливый контур.
- И все-таки все во мне лжется.
Плеяды подымутся в небе: пора уже спать; и от звезд отрываешься, чтобы тонуть в утомительных снах; как теперь отходила в свой собственный сон, нерассказанный, мутный, тяжелый:
- Все лжется во мне - оттого, что русалочку я утопила: оттуда - сюда.
И с глазами, вполне удивленными (просто девчурочка!), всунула в рот папироску:
- Вы этого не поймете, мой миленький!
Вытянув шею, стрельнула дымочком. И вновь повторила:
- Оттуда - сюда.
Бросив ручку от ротика вверх, стала быстро вертеть папироской, любуясь спиралькой огня:
- Ах, почем знаю я, - проиграла она изузором отчетливым широкобрового лобика.
И поднесла папироску; закрыв с наслаждением глазки, пустила кудрявый дымочек.
- Не понял: что значит оттуда? Дымок, облетающий, - стлался волокнами:
- Тело на мне как-то лжется, - и нервными дергами губок и плечика сопровождала словечки свои.
Еще долго Лизаша сплетала бросочки коротких словечек своих; и казалось, что тонкое кружево всюду повисло невидно. Казалась ткачихой; сложивши калачиком ножки, опять невзначай показала коленку; опять протянула два пальчика: в пепельницу.
Пепелушка слетела.
- Да, бросимте, что говорить: с дурачишкой; не скажешь ведь - нет?
Ощутил на руке ноготочек ее:
- Оцарапаю вас.
И - придвинулся; но отодвинулась; и - заиграла русальной косою.
- Сидите спокойно, вот так.
Вдруг повила головкою:
- Время, сплошной людоед, - поедом ест людей: неуютно!
- Откуда про это вы?
Глянула заревом глаз:
- Это мне рассказала русалочка.
Митя увидел: упала измятая очень бумажка на пол (из кармана Лизаши); смотрел машинально; знакомые знаки увидел: знакомого почерка: вот - интегральчик; вот - модуль… Откуда!
И он потянулся рукой за бумажкой.
- Вы что?
- Да бумажка.
Увидела, выхватила:
- Мне отдайте: мое.
- Погодите: тут почерк отца.
Перехватывал; но - оцарапала.
- Ай!
- Вы не суйтесь.
- Нет, как появилась бумажка? Лизаша слукавила:
- Сами оставили вы - в прошлый раз: из кармана упала… Ах, увалень!
Странно - опять ведь невнятица: как оказалась бумажка у "богушки"? Быстро инстинкт подсказал, что ей надо солгать; будто Митя оставил: дивилась. Зачем это делала? Вот и она солгала - неожиданно: не для себя, а для… Разве для "богушки" ей надо лгать? Разве "богушка" лжет? и - стояла над бездной.
Вперялася в бездну.
Тогда за портьерой раздался отчетливый громкий расчмок.