II
Однажды летом 1909 года на берегу Старого озера сидели два купальщика: художник Воздухов и поэт Клюнин.
- Скажи, пожалуйста, - спросил Воздухов. - У этого озера есть какая-нибудь легенда?
- Почему ты это спросил? - удивился поэт.
- По-моему, каждая такая штука должна иметь свою легенду. Я не встречал ни одного замка, ни одного порядочного озера, которое не имело бы своей собственной легенды…
- Да… - тихо вздохнув, сказал Клюнин. - У этого озера есть своя старая поэтичная легенда. Мне ее рассказали суровые прибрежные рыбаки в один тихий весенний вечер, когда природа как будто притаилась в истоме и облачко…
- Ладно, рассказывай!
Клюнин устремил взор на далекий загадочный лес и начал:
- Давным-давно, в незапамятные времена на берегу этого озера стояла деревушка… В этой деревушке жила красавица, по которой вздыхал не один окрестный парень, - такая красавица, что, где бы она ни появлялась, все озарялось прекрасным умиротворяющим светом ее лица. Но на самых богатых, самых интересных парней Марта смотрела равнодушно: она любила только своего мужа, своего Матвея Куртуляйнена, имя которого она носила и милее которого не было у нее никого… Первые годы счастье их было безоблачно, но… с некоторого времени красавица Марта начала замечать, что Матвей стал задумчивым, рассеянным и к ней как будто охладел. Он забросил работу, дела и все дни и вечера проводил один, удаляясь на Чертову скалу - безлюдное, страшное место, куда редко кто рисковал показываться… Любящее сердце Марты наконец не выдержало. Однажды вечером она тихонько последовала за мужем. И увидела она, что он сел на выступ скалы, подпер голову руками и стал пристально смотреть в воду… И по направлению его взгляда вода как будто закипела, запенилась, и показались головы женщин с рыбьими хвостами и лицами, прекрасными как луна… И они запели что-то тихое, нежное, отчего у Марты сжалось сердце, а муж ее смотрел, не отводя глаз, с лицом, пылающим любовью и счастьем… И любящее сердце
Марты не выдержало. С коротким криком: "Если они тебе дороже, чем я, так я хочу сделаться такой же, как они, чтобы опять завоевать твое сердце!" - она разбежалась и бросилась с обрыва в воду. Вскочив, Матвей сразу опомнился и, издав дикий вопль, бросился за красавицей, но вода опять вскипела, расступилась, и прекрасные водяные обитательницы с криком: "Он наш" - увлекли его в пучину… На другой день утром на берегу нашли бесчувственную Марту, вынесенную на берег неведомыми руками, а Матвей - так и исчез в пучине. Но память о нем живет до сих пор!..
Клюнин замолчал.
Молчал и Воздухов, подавленный суровым величием легенды.
Молчало и озеро, поглотившее в себе мятежное сердце мужа красавицы и крепко таившее в своих пучинах эту тайну.
Молчали и деревья. Молчали и птицы.
Ужасная участь Матвея вызвала наконец вздох из груди Воздухова, и он сказал:
- Да…
Где-то тихо всходила луна. Всходила…
Воздухоплавательная неделя в Коркине
I
Граждане города Коркина основали воздухоплавательный клуб.
Недавно председатель клуба, акцизный чиновник Собаков, устроил чрезвычайное собрание, на котором сказал звучную, красивую речь:
- Наша цель, господа, завоевание воздуха! А что мы вместо этого делаем? Пьянствуем, ссоримся, сплетничаем… Разве это достойно порядочных авиаторов? Мы должны летать, и всякий, в ком бьется сердце настоящего пилота, должен приветствовать этот шаг!
- На чем же ты полетишь, Собаков? - спросил, недоверчиво качая головой, учитель Кикин. - У нас нет ничего, кроме аппарата, сделанного коллегой Абрамсоном, - такого тяжелого, что его шесть человек едва поднимают.
- Не шесть, а четыре, - сказал угрюмо изобретатель Абрамсон. - Он бы и полетел, да мотор слишком слаб.
- А вы сделайте мотор побольше, - возразил Кикин, пожимая плечами.
- Тогда крылья окажутся слабыми.
- А вы сделайте крылья больше!
- Нельзя. Тогда мотор будет слаб!
- Господа! - возвысил голос Собаков. - Из опыта нашего товарища Абрамсона мы видим, что аппараты тяжелее воздуха нам пока нужно оставить. Займемся сферическими шарами… я предлагаю приобрести вскладчину один шар и попробовать на нем осуществление гигантской идеи завоевания воздуха.
- Я могу даже купить на свой счет оболочку, - заявил домовладелец Бурачков.
- А я, в интересах науки, готов наполнить шар на свой счет газом, - поддержал аптекарь Луцкин.
- А я закажу корзину, - решил купец Поддувалов.
- Прелестно! - всплеснул руками Собаков. - И мы, как в Реймсе, устроим воздухоплавательную неделю.
II
На окраине города Коркина собралась праздная публика и, заняв собой все обширное поле, любовалась дико и изумленно на небольшой серый шар, гордо колыхавшийся в тихом воздухе.
- Господа! Не напирайте, - умолял Собаков, суетясь около шара. - Полет будет виден всем - зачем же вы напираете?
- Страшно лететь небось? - спросила какая-то женщина в платке и шумно вздохнула.
- Господа! - скомандовал Собаков, обращаясь к небольшой кучке членов клуба. - Занимайте ваши места.
Лететь собралось шестеро: домовладелец Бурачков со свояченицей, купец Поддувалов, аптекарь Луцкин с зубным врачом Шайкиной и Собаков…
- Прошу занять места в корзине, - повторил Собаков. - Не волнуйтесь, господа! будьте покойны, мадемуазель Шайкина, и не визжите - здесь нет ничего страшного. Первый момент покажется неожиданным, а потом - полное удовольствие! Садитесь, мадемуазель Бурчумова! Луцкин, вы взяли приборы для измерения высоты. Прекрасно.
- А я закусить взял кой-чего, - сказал Поддувалов, подмигивая. - Любопытно, знаете, в надзвездных сферах рюмку выпить.
Когда все сели, Собаков в последний раз опытным глазом оглядел шар и вскочил в корзину.
- А балласт взяли? - крикнул из кучки остальных воздухоплавателей учитель Кикин.
- Взял. 4 мешка.
Собаков сделал публике приветственный жест и крикнул рабочим:
- Отпускай веревки!
* * *
- Ну? - спросил Абрамсон, подходя к корзине шара.
- Отчего же вы не летите?
- Не могу понять, - растерянно сказал Собаков.
- Канаты отпустили?
- Отпустили. Попробуйте балласт выбросить!
Собаков выбросил мешки с песком и сел на свое место.
- Не летит?
- Ни с места.
Собаков почесал затылок и обвел глазами сидевших в корзине.
- Извините, господа… но кто-нибудь должен слезть… Много народу насело. Луцкин… вам придется слезть.
- С какой стати я, - сказал Луцкин. - Вот еще! Я дал газ, да я же и лететь не могу? Вот еще!
- Тогда вам придется слезть, - развел руками Собаков, обращаясь к Поддувалову.
- Со своей-то корзины? - обиделся Поддувалов.
- Ни в жисть я не слезу!
Пилот Собаков вздохнул.
- Тогда, может быть, барышни уступят? - нерешительно сказал он.
Свояченица Бурачкова и зубной врач Шайкина, сконфуженные, слезли и отошли в сторону.
- Отпустите веревки! - скомандовал Собаков.
- Да они уже отпущены.
- Черт знает что! Господин Бурачков… может быть, вы слезете?
- Я?. Вы с ума сошли! Вы, кажется, забыли, что оболочка, моя. Сами слезайте!
- Мне нельзя, - сказал Собаков. - Я пилот.
- В сущности, - пожал плечами аптекарь Луцкин, что такое пилот? Будто это какая-нибудь должность или занятие? Вот вы говорите - пилот. А что вы умеете сделать на этом шаре такого, чего бы мы не могли? При чем здесь - пилот? И если нужно выбирать между людьми, которые принесли материальные жертвы нуждам воздухоплавания, и теми, которые не принесли материальных жертв нуждам воздухоплавания….
- Пожалуйста! - сказал Собаков, криво усмехаясь.
- Я слезу! Не видал я вашего шара… Подумаешь тоже - воздухоплаватели! Пропеллера от планера отличить не могут, а туда же - лететь! Шлепнетесь без меня об землю - так вам и надо!
Зловещее предсказание Собакова не могло сбыться, потому что хотя он и слез, но шар остался на месте.
- Чего же вы не летите? - ядовито сказал Собаков.
- Летите!
- Кому-нибудь еще слезть нужно, - растерялся Луцкин. - Слезайте, Поддувалов! Мы полетим с господином Бурачковым.
- Попробуйте! - сказал угрюмо Поддувалов. - А я сниму свою корзину.
- Но ведь нас троих шар не подымет!
- А мне наплевать.
- Что же вы - так и будете сидеть?
- Так и буду.
Все трое посмотрели друг на друга злыми глазами, отвернулись и застыли в напряженном ожидании.
III
Публика, зевая, расходилась с поля. Некоторые ругались, а некоторые рассудительно возражали им:
- Так нешто можно - штоб полететь? Выдумки одни. Никак человеку полететь в небо невозможно.
Сквозь публику, толкаясь, прошла жена Поддувалова и негодующе сказала:
- Вот он где! Ищу я его дома, старого дурака, а он - вот где! Извольте видеть - в корзину забрался и сидит. Старый человек, второй гильдии купец!
В публике захохотали.
- Вылезай из корзины, старый бесстыдник! Хучь бы людей постеснился.
Поддувалов сконфузился и обернулся к Луцкину.
- Черт с вами! Летите, - пусть пропадет моя корзина. Не хочу лететь!
Когда он слез - шар шевельнулся и - остался по-прежнему на месте.
Луцкин выругался и сказал, смотря на Бурачкова:
- Очевидно, этот шар для одного человека!
- Ну так и слезайте.
- Ни за что в жизни, - сказал твердо Луцкин. - Я хочу лететь в интересах науки, а вы для удовольствия.
- Не слезешь? - грозно спросил Бурачков.
- Очень просто - не слезу.
- Хорошо, - сказал Бурачков, вставая. - Тогда отдавай мою оболочку!
- Как… оболочку? - растерялся Луцкин. - А куда же я свой газ дену?
- Забирай его куда хочешь! а я возьму свою оболочку…
- Он же мне деньга стоит! - закричал бледный, потревоженный Луцкин. - Я с утра его напускал, старался….
- Мне нет дела! Отдай мою оболочку!
- Вы не имеете права!.. Я буду жаловаться…
- А-а! Так? Ладно! Оболочка моя - что хочу, то и делаю…
Бурачков вынул нож и, приподнявшись, злобно пырнул им в надутую оболочку шара.
Шар стал худеть, ежиться и свисать на бок…
- Полетели, - засмеялись в публике.
IV
С тех пор граждане города Коркина окончательно махнули рукой на воздух и решили держаться земли. Некоторые, наиболее к ней привязанные, возвращаясь ночью из аэроклуба, держались за нее руками и ногами…
Виньетки
I. Тщеславие
Электричество заливает праздничным, веселым светом нарядную толпу, обезумевшую от теплого летнего вечера, от запаха заснувшего моря и красивой головокружительной музыки…
То и дело мне в лицо летит целая туча разноцветных конфетти, а ноги все время путаются в длинных, назойливых лентах серпантина…
Я не менее щедр: мешочек с конфетти быстро пустеет в моих руках, и красивые женщины в больших шляпах шаловливо визжат, уклоняясь от целого водопада, который низвергается на их бледные от электрического света лица с потемневшими глубокими глазами.
Впереди меня медленно шла женская фигура, как будто чего-то выжидая и нерешительно оглядывая встречную бурную волну человеческих тел. Сзади я не мог разглядеть - красива она или нет, но, в припадке шумной веселости, попытался опередить ее, держа наготове горсть конфетти…
Свет дугового фонаря упал на нее, когда мы поравнялись: сухое, желтое лицо старой девы, тонкие белые губы, собранные мелкими складками, длинный нос и впалая грудь, сожженная долголетним неудовлетворенным желанием, - все это сразу бросилось мне в глаза.
Я не разжал занесенную над ней руку, наполненную конфетти, а, брезгливо поморщившись, догнал идущую впереди женщину с круглыми плечами, стройным бюстом, тонким красивым лицом, и - неожиданный вихрь конфетти заставил ее сладко ж пугливо засмеяться.
Когда сутолока и шум утомили меня, я свернул на тихую боковую аллею и тихонько пошел по ней, разнеженный ночью, красивой музыкой и женскими улыбками.
И тут под тенью акаций я увидел стоящую женщину: сухое, желтое лицо, тонкие бледные губы, собранные в складки, - длинный нос и впалая грудь, сожженная долголетним неудовлетворенным желанием…
Женщина стояла ко мне боком, озиралась, чтобы ее не увидели, и, держа в одной руке мешочек, другой - осыпала разноцветными кружочками свою голову, плечи и грудь.
II. Была пора, когда…
- Хочу писать роман, - сказал мне приятель.
- Дело хорошее. Пиши.
- Большой роман! Есть много вопросов, накопилось много проблем, которые хотелось бы разрешить хоть отчасти.
- Тем более - нужно писать.
- Да… Большой роман! Этим вечером и думаю засесть за работу.
- План у тебя уже готов?
- Зачем план? Предрассудок из теории словесности! Прямо - начну.
- Да благословит тебя Бог!
Мы зашли в писчебумажный магазин, и приятель мой, тщательно выбрав перья, бумагу и чернила, приказал немедленно отослать это к себе.
Прошла неделя.
Прогуливаясь утром в саду, я вспомнил о приятеле, о его романе и вздумал проведать романиста.
Истомленный, похудевший, спал он у письменного стола, окруженный целой горой изорванной, помятой бумаги. Перед спящим лежал большой лист, на котором было написано:
Среди обломков двух эпох
Роман-хроника
В шести частях, с прологом и эпилогом
Часть I
Глава I. За завесой прошлого
Была пора, когда…
Я разбудил спящего и, смотря на него в упор, спросил:
- Когда - что?
- Что, когда что?
- Вот ты написал "была пора, когда"… Так, когда - что? Он опустил голову и признался:
- Я не знаю.
С тех пор прошло два года. Приятель мой до сих пор не уяснил себе: когда - что?
III. Измена
Поднимаясь по лестнице меблированных комнат, служивших моим местопребыванием, я наткнулся на площадке на странную группу лиц: полицейского пристава, дворника, швейцара и неизвестного мне господина, кричавшего взволнованным голосом. Крики его сопровождались энергичной жестикуляцией, ударами кулака по перилам и размахиванием какой-то запиской перед самым носом полицейского.
- Уверены ли вы, что аноним сообщает правду? - вежливо спрашивал полицейский.
- Уверен ли? Убежден!! Я давно замечал, что с ней дело неладно, а эта записка окончательно открыла мне глаза! Здесь - извольте видеть - точно указан час и место их свидания. Мы накроем голубчиков на месте преступления! Но нам нужен еще один свидетель! Не хватает одного свидетеля!
Обернувшись на мои шаги, полицейский приложил два пальца к фуражке и сказал:
- Не согласитесь ли… В качестве свидетеля… Прелюбодеяние!
Предложение было так неожиданно, что я не успел отказаться.
- Гм… пожалуй.
Разгоряченный господин пожал мою руку, после чего мы всей бестолковой компанией ввалились в переднюю.
- № 13?.. - спросил господин, заглянув в записку.
- Здесь. Направо.
- Отворите! - закричал господин диким голосом, обрушиваясь на запертую дверь. - Отворите, несчастные! Всякое запирательство бесполезно.
За дверью послышался испуганный женский крик и потом тихий шепот.
- Открывайте!! - бесновался разъяренный господин.
- Открывай, жалкая обманщица, и вы, наглый милостивый государь!
Из-за двери донесся подавленный крик ужаса и шарканье босых ног по полу.
- Именем закона! - сказал полицейский, отстраняя бешеного господина.
Дверь распахнулась, и мы увидели то, что, в сущности, ожидали и раньше: перед нами стоял смущенный, растерянный господин в брюках, но без жилета и воротничка… У изголовья смятой кровати безуспешно куталась в одеяло, женщина, хорошенькая, молодая, но с печатью страшного испуга на бледном лице.
Сердитый господин, окинув господина, без жилета взглядом, полным уничтожающего презрения, прошипел: негодяй! - и, пройдя мимо него, схватил женщину за белую круглую руку, выше локтя.
- Будете ли вы и теперь отпираться, мерзкая женщина, что между вами нет близости?!
Она заплакала.
- Виноват, - твердо сказал полицейский, - теперь прошу вас не вмешиваться и сдержать на время свое негодование. Разрешите мне сделать некоторые формальности…
- Он вынул из портфеля бумагу и сел за стол.
- Ваше имя и фамилия, сударыня?
Дама прикрыла розовые обнаженные колени сорочкой и сказала сквозь слезы: - Надежда Скаржинская.
- Хорошо-с. Ваше имя и фамилия, молодой человек? Господин без жилета взял в руки свой воротничок и, потупясь, ответил:
- Павел Скаржинский…
- Вы что же… Родственники?
- Да.
- А как - родственники?
- Она - моя жена…
Изумленный полицейский обернул лицо к сердитому господину, пришедшему с нами, и воскликнул:
- Тогда - кто же вы такой?
- Я - Смирнов! Я, господин пристав, давно уже замечал, что между нею и мужем что-то неладно, но, не имея поводов к ревности, не придавал этому значения. Теперь же, когда даже посторонние стали замечать их отношения и писать мне анонимные письма, - я решил изловить их на месте преступления! И вот - как видите!!
- Черт знает что такое?! - пожал плечами пристав.
- Не правда ли? - подхватил господин Смирнов. - Возмутительно! Я ей этого не забуду…