Пловец на большие расстояния
I
Дело было зимой в Петербурге, в трескучие морозы, когда термометр показывал 22° - вот почему никто не мог поймать и уличить во лжи этого проклятого мошенника Новаковича.
Мы оказались в совершенно беспомощном положении, а Настасья Николаевна не придумала ничего лучшего, как прийти в восторг от подвигов Новаковича.
Мы четверо составляли свиту Настасьи Николаевны - женщины, которая была более умна, чем проницательна, и более красива, чем умна. Из нас четверых - трое были скромные, простодушные, честные люди, а четвертый - Новакович.
Перед камином в гостиной Настасьи Николаевны разостлали пушистый ковер, поставили на двух томах энциклопедического, словаря бутылку бенедиктина и рюмки, легли на животы все, не исключая Настасьи Николаевны, и, примостившись поудобнее, стали говорить о том, что кому приходило в голову.
- Интересно: какой вкус имеет человеческое мясо? - щурясь на огонь, промямлил молодой Шмидт.
- Не пробовал, - ответил Новакович, как будто бы спрашивали об этом именно его, - лгать не буду: что не пробовал - то не пробовал…
- А вот, - сказала Настасья Николаевна, - вас здесь четверо мужчин: были ли у кого-нибудь из вас в течение вашей жизни обагрены руки человеческой кровью?
- Не могу похвастаться, - отвечал опять назойливый Новакович. - Чего не было - того не было.
- У меня были обагрены, - признался молчаливый Работорговцев, обращая к нам расширившиеся от ужасных воспоминаний глаза. - Однажды я наклонился зашнуровывать ботинок, а кровь так и хлынула из носу на руки. Я, видите ли, полнокровный.
- Вы, видите ли, не полнокровный, а глупый, - возразила Настасья Николаевна. - Ну, хорошо… если вы не совершали преступления, то, может быть, на вашей совести, господа, есть какие-нибудь подвиги?
Подвиги оказались у Новаковича,
- Есть подвиги! - заявил он. - Два. Однажды я, раздеваясь в купальне, услышал крики. Оказалось, что кто-то тонет… Я, как был в ботинках, в белье, бросился в воду и вытащил несчастного.
- А второй подвиг? - спросил Шмидт.
- Да это и есть второй. Первый - когда я бросился одетый в воду, а второй - когда я вытащил утопающего.
- А кто, господа, из вас самый лучший пловец? - спросила Настасья Николаевна.
- Я! - сказал Новакович.
- Ну это уж слишком! - возмутился я. - Откуда вы знаете, как плаваем мы: Шмидт, Работорговцев и я?! Может быть, мы трое плаваем как рыбы!
- Хорошо, - язвительно засмеялся Новакович. - Сколько вы можете проплыть без отдыха?
- Полверсты, - подумав, отвечал Шмидт.
- А я версту, - заявил я.
- И я, - заявил Работорговцев.
- Версту?! - засмеялся Новакович. - Это у них называется "как рыбы"!.. Ха-ха! Знаете ли вы, милые мои, что я проплывал по шести верст!
Если бы в то время было лето, я схватил бы Новаковича за шиворот, потащил бы к морю и, швырнув его в воду, заставил бы проплыть на моих глазах эти шесть верст.
Но он, чувствуя себя хозяином положения, перевернулся на спину, засвистал и потом небрежно продолжал:
- Да… А как я ныряю! Боже ты мой!.. Однажды, купаясь в реке, я нырнул на глазах публики и исчез. Искали меня до самого вечера. А я преспокойно вынырнул на другом берегу, потихоньку оделся и ушел.
- Во что же вы оделись, если ваша одежда была на другом берегу?
Новакович посмотрел на меня, скосив свои холодные глаза.
- У меня была заготовлена другая. На втором берегу…
Мы трое скрипели зубами, грызли края рюмок с бенедиктином, но ничего не могли с ним поделать.
А он рассказывал Настасье Николаевне:
- Прыгать в воду нужно умеючи. Если прыгать с большой высоты неумело - можно разбиться о воду… я прыгал однажды с самой верхушки мачты корабля… Сажень десять… Море внизу кажется маленьким-маленьким.
- Как же вы могли, - спросил методичный Шмидт, - прыгать с мачты прямо в море, если на вашем пути встречается борт корабля? Он должен далеко выдаваться за линию полета.
- Да, - согласился Новакович, целуя руку Настасьи Николаевны. - Он и выдавался.
- Ну?! Так как же…
- Да так, - усмехнулся Новакович. - Я прыгал во время волнения, когда была качка. Я выжидал наклона корабля в мою сторону и прыгал. Промедли я несколько секунд - мое тело безжизненной массой ударилось бы о борт корабля…
- Вы, значит, очень ловки? - любуясь им сквозь опущенные веки, спросила Настасья Николаевна.
Новакович, охорашиваясь, сложил руки на груди, вытянул ноги и хладнокровно кивнул головой.
- Да, я очень ловкий.
- Да уж ловкий, нечего и говорить, - проворчал Шмидт.
- Ловкий парень! - усмехнулся Работорговцев.
- Я ловкий! засмеялся Новакович.
- Ловкий, - подумал я. - Ловкий, чтоб ты пропал.
- Ловкий, - подтвердил еще раз Новакович. - Не пропаду. Я, можно сказать, вырос на море.
- Как же вы говорили раньше, что ваша родина Москва? - спросил я, подмигнув Шмидту. - Как же так?
- Да, Москва!.. Что ж из этого? - удивился Новакович.
- Как же так: то - Москва, то - вырос на море?
- Ну да - что ж из этого?
- Какое же в Москве море?
- В Москве моря нет. Но что ж из этого следует?
Его наглый, какой-то хладнокровно-стальной тон смутил меня.
- Как же… вы… росли?.. - пробормотал я.
- Так и рос. Не оставаться же мне ради вашего удовольствия всю жизнь маленьким ребенком.
Настасья Николаевна засмеялась.
Лучше бы она меня ударила.
II
22 градуса мороза, Петербург, пылающий камин, пушистый ковер и бенедиктин на энциклопедическом словаре - все это осталось далеко позади.
Было жаркое, летнее утро, был севастопольский бульвар, тихое море и нагретая солнцем скамейка, на которой я еле мог усидеть.
Сзади меня послышался скрип песка под чьими-то ногами и мелодичный свист. Я оглянулся и бросился вдогонку за промелькнувшим человеком.
- Новакович! - крикнул я. - Эй, Новакович! Стойте!
Приветствовал он меня равнодушно, без особенной радости.
- Очень рад видеть вас, Новакович, - сказал я, зловеще улыбаясь. - Посостязаемся! Надеюсь, вы помните, что говорили зимой на пушистом ковре? Хе-хе! Это редкое зрелище - видеть, как человек переплывает расстояние в шесть верст.
- А разве я говорил шесть? - осведомился, чертя палкой по песку свое имя, Новакович.
- Шесть.
- Да, но в речной воде. Речная легче морской.
- Хорошо, - согласился я. - Пусть. Положим на морскую воду половинное расстояние: три версты. Идет?
Он о чем-то думал.
- Пожалуй. Когда?
- Завтра.
Он мог удрать из Севастополя сегодня же вечером. Поэтому я решил не спускать с него глаз и увязался за ним обедать. После обеда мы ужинали, а потом, поздно вечером, я под каким-то предлогом напросился к нему ночевать.
Было ясное, жаркое утро. Держа Новаковича под руку, я вел его в купальню, а он вперемешку со свистом рассказывал:
- Теперь нет хороших пловцов… Помню, лет семь тому назад я плавал в Одессе с одним английским матросом… Вилли Сандерсом. Отплыли мы так, что берегов не видно. Что делать? Куда возвращаться?.. Компаса нет… "Плывем, - говорит Сандерс, - сюда". "Как - сюда? А вдруг берег останется сзади, и мы поплывем в открытое море"… Положеньице! Поплыли на авось…
- Ну? - мрачно спросил я.
- В десяти верстах пароход нас подобрал. Что смеху было!
- Вот и купальня, - сказал я. - Ну-с, разденемся.
Мне казалось, что я припер Новаковича к стене. Выхода ему не было… В его плаванье я верил так же, как в философский камень.
К моему удивлению, он бодро разделся, натянул купальный костюм и вышел на лестницу.
- Вот что… - обратился он ко мне. - Я поплыву, и если через два часа не вернусь - значит, что-нибудь меня задержало. Тогда вы не ждите - можете, идти домой. Завтра увидимся.
- Ладно, ладно… Лезьте в воду.
- Сейчас полезу. Как вы думаете - холодная вода?
- 20 градусов.
- Ага… 20. Сейчас… сейчас полезу.
Он опустил одну ногу в воду и вдруг, вздрогнув, обернулся ко мне. На лице его была написана гадливость и отвращение, будто бы он наступил на лягушку.
- Что с вами? - удивился я.
Он взял меня за руку, отвел в сторону и шепнул, брезгливо выпятив губы:
- Я не могу лезть в воду.
- Почему?!
- Тот вон толстый человек, который за канат держится, сейчас плюнул в воду.
- Эка важность! Не в ванну же он плюнул, а в море. Море велико.
Не слушая меня, он стянул купальный костюм и с дрожью отвращения стал одеваться…
- Какая гадость! И как это позволяют плеваться?.. Фи! Только вспомню об этом - с души воротит! А вы… - обратился он ко мне, брезгливо всматриваясь в мое лицо, - неужели вы бы купались в такой заплеванной воде?
- Дело не в этом, - угрюмо возразил я.
- Завтра встанем пораньше и придем, когда никого не будет. Ладно?
- Вот это - другое дело. Сделайте одолжение!
III
Когда мы пришли на другое утро - в купальне не было ни души. Только в соседней женской купальне слышался чей-то разговор, взвизгивания и плеск воды.
Новакович опять быстро, с готовностью, переоделся в купальный костюм, вышел на лестницу, потом сейчас же вернулся и, смущенно смеясь, подошел ко мне.
- Ну? Что еще? - нервно спросил я.
- Там… женщины, - сконфуженно прошептал он.
- Да! Женщины. А вы что, - злобно прошипел я, - стесняетесь их?!
Он застенчиво провел пальцем по шву купального костюма.
- Они… смотрят… Я почти… голый. Как же так?
- Подумаешь, Иосиф Прекрасный! - разозлился я. - Лезьте в воду! Плывите!
Он тихо смеялся, подкатывая глаза, будто бы его щекотали.
- Ах, что вы, что вы!.. На виду у женщин… С голыми ногами… Ах! Мне, право, так неловко…
Хорошо! закричал я. - Хорошо! Мы возьмем лодку, отплывем в открытое море, и вы там поплаваете, черт возьми. Вам ведь все равно?!
- И прекрасно! - оживился он. - Лучше этого и придумать нельзя… Хоть сейчас.
- Ладно, - усмехнулся я. - Сейчас - так сейчас.
Через двадцать минут мы в четыре весла неслись из бухты на большом, просторном ялике.
- Ну вот, здесь хорошо, - сказал я, искоса поглядывая на него. - Ни души не видно, и всюду открытое море. Глубина здесь аршин сорок-пятьдесят.
- Средняя глубина, - кивнул головой Новакович. - На такой глубине я в молодости доставал со дна ракушки.
Он разделся, взял купальный костюм, завернутый в газетную бумагу, и стал его разворачивать. Скользя глазами по газете, он вдруг наклонился, впился в нее взглядом и тихо выругался.
- О, черт возьми! Вот не везет - так не везет!
- Что?!! - крикнул я, сжимая кулаки.
- Оказывается, в открытом море нельзя купаться. Вот постановление градоначальника, напечатанное в газете: "Во избежание несчастных случаев, запрещается купальщикам выезжать в открытое море"…
- Вздор! - сказал я. - Нас здесь никто не увидит, а яличнику я дам за молчание пять рублей! Лезьте в воду.
Новакович обиженно пожал плечами.
- Как! Вы хотите, чтобы я нарушил приказ начальства, того начальства, которое поставлено над нами самим Богом, которое заботится о нас и которое знает лучше: что хорошо, что плохо?! Никогда я себе этого не позволю… Э, нет… Плохо же вы знаете Новаковича!
Я действительно плохо знал Новаковича.
Когда мы возвращались, я устало, апатично смотрел на далекий горизонт, а Новакович оживленно рассказывал:
- Помню, в Красном море был со мной случай: нырнул я, вижу - акула… Я как крикну на нее…
Горничная из большого дома
I
Два верхних этажа громадного дома были заняты меблированными отдельными комнатами, населенными разгульным, беспутным народом: репортерами, студентами, начинающими поэтами и просто разными порочными молодыми людьми.
В минуты просветления после нашей чадной жизни мы собирались в угловой комнате рыжего Васюканова и, тихо беседуя, недоумевали:
- Чем живет наш хозяин?
Денег за комнаты не платил никто, кроме технолога Ильяшенко. Да и то, поступая так в пьяном виде, Ильяшенко потом глубоко и сильно раскаивался. Вытрезвившись, он рвал на себе волосы, а однажды даже пошел отнимать у хозяина деньги, заплаченные в одну из таких минут разгула и расточительности.
Хозяин денег не возвратил.
Жильцов было так много, что хозяин в лицо их не помнил, хотя были, такие, например, как я, которые жили по два года.
Однажды, поднимаясь по лестнице, я столкнулся лицом к лицу с хозяином.
Он посмотрел на меня и, заискивающе подтолкнув меня плечом, нерешительно спросил:
- Слушайте… А как же насчет деньжат? А?
Я широко раскрыл глаза.
- Деньжат? Каких деньжат?
- За квартиру…
- За квартиру? За какую квартиру?
В моем тоне было столько неподдельного изумления, что хозяин, сбитый с толку, сконфузился.
- Разве вы не мой квартирант?
- Я? Что вы?! У меня свой дом на Дворянской и именье в Крыму… А сейчас я иду к своим друзьям. Так, знаете… навестить.
Он погладил ладонью руки перила лестницы.
- Вот оно что! Так, так… В таком случае, молодой человек, не могли бы вы повлиять на ваших друзей в смысле деньжат, а? Они что-то, между нами говоря, сильно затянули уплату.
Я принужденно рассмеялся.
- Как же вы меня просите об этом, когда даже не знаете, к кому я иду?!
- О, это все равно… Мне все должны. Вы не беспокойтесь: ошибки никакой не произойдет.
- Хорошо, - пообещал я. - Будьте покойны. Всё будет сделано.
- То есть… что - всё?
- Всё решительно! Без всякого исключения! Все в буквальном смысле этого слова! Прощайте. Привет супруге!
Он, волоча ноги, пошел вниз, а я, как стрекоза, взлетел наверх и кликнул сейчас же клич среди всего беспардонного народа:
- Господа! - сказал я. - Положение становится невыносимым! Хозяин уже осмеливается затрагивать скромных честных жильцов на лестницах! Очевидно, дела его совсем швах.
Сострадательный настройщик предложил:
- Устроим ему подписку!
В тот же вечер в пользу хозяина была устроена подписка, давшая 4 рубля 2 копейки наличными деньгами и 7 рублей 30 копеек в виде пустой стеклянной посуды типа бутылки.
II
Ко мне зашел Васюканов и со стоном покатился на кровать.
- Ужасный случай!
- Да?
- Да! Глупый хозяин нанял новую горничную.
- Не обязал ли он тебя платить ей жалованье?
- Она некрасивая! Понимаешь, такая некрасивая, что я чуть не упал в обморок. У нас шесть горничных - есть хорошенькие, средние и некрасивые, но это - Бог мой! Что я с ней буду делать!
- Предложи ей вместо любви дружбу.
- Это не то. Моя специальность требует не дружеских, а интимных отношений с женщинами, посвятившими себя услугам человечеству и уборке комнат.
- Неужели она такая некрасивая?
- А вот посмотри сам.
Опечаленный специалист по горничным нажал кнопку звонка и мрачно опустился на диван.
Вошла новая горничная.
Была она маленького роста, с длиннейшими красными руками, широкоскулая, с микроскопическим нацелившимся в потолок носом, веснушчатая, серолицая, увенчанная жидким пучком волос бледно-желтого цвета.
- Вот она, - сказал жестокий с женщинами сердцеед Васюканов. - Рекомендую! Звезда Востока. Лакомый кусочек для любителей изящного и элегантного!
Горничная смутилась, опустила голову и из-под нахмуренных бровей метнула сердитый взгляд на Васюканова.
- Замолчи! - вскричал я. - Здравствуйте, голубушка. Как вас зовут?
- Валей!
- Ва…лей?!
- Ну да. Валентина. Что же тут удивительного?
- Гм… - сказал Васюканов. - Никогда я не встречал большей гармонии между именем и внешними данными! Вот, милая Валентина, - мой друг не прочь за вами приволокнуться. Вы, несомненно, ребенок в его вкусе.
Валентина пожала плечами и, прищурив глаза так, что они бесследно пропали, тихо сказала:
- Этого мало, что они хотят. Нужно, чтобы и мне они понравились.
Посмотрела презрительно на Васюканова и вышла.
С этих пор наш этаж невыносимо задирал нос перед другими этажами: на нашем этаже была самая безобразная горничная в околотке.
Только мы, только наша свора могла изобрести такую безумно нелепую причину самохвальства и гордости.