- Пла-анишки! А почему на мосту планишков никаких не было?
- Почему, да почему… Откуда же мне знать, почему?
Один недоумевал сдержанно, лениво. Другой - злобно, бешено сверля противника разгоряченными тридцатью тысячами, налитыми кровью глазами.
- Почему? Ну почему?
И никто из них даже не поглядел на скромно лежавшие на тарелках остатки жареной рыбы, ветчины и огрызок отбивной котлеты с картофелем.
Как меня обворовывали
I
Однажды я ехал в поезде, имея в кармане две тысячи рублей наличными. В купе вагона нас было двое: я и еще один господин - самого продувного вида.
Еще когда не зажигали огней, я уже решил, что этот господин не прочь обокрасть меня, а когда наступил вечер, я готов был дать голову на отсечение, что мой сосед не кто иной, как самый зловредный, опытный, хитрый вор без всяких твердых принципов и устоев.
"Хорошо-с, - думал я, свесившись с верхней койки, на которой мне предстояло провести ночь, и разглядывая подозрительного соседа. - Мы с тобой, братец, еще потягаемся!.. Ты хитер, да и я ведь человек не последнего сорта! Посмотрим…"
Голова моя усиленно заработала.
"Если я засну, - размышлял я, - то он сейчас же обшарит мои карманы, найдет в боковом кармане деньги и удерет… Значит - нужно или совсем не спать, или заснуть, спрятав предварительно деньги в надежное место. Не отдать ли их обер-кондуктору?.. Но кто может мне поручиться, что тот завтра утром не отопрется от всего, заявив, что никаких денег он и не видывал? Или сделать так: пойти в уборную и сунуть деньги до утра в умывальник или за электрический фонарь… Конечно, они могут сохраниться до утра. А вдруг кто-нибудь найдет их и заберет себе?.."
По зрелом размышлении, я признал все эти планы рискованными и негодными.
"Не спрятать ли деньги в чемодан, привязав потом его веревкой к ноге? Вор схватит чемодан, веревка дернет меня за ногу, я проснусь, наброшусь на вора и отколочу его…"
Это было бы очень недурно, если бы вор дал предварительную клятву не перерезывать ножом веревку, привязанную к ноге.
Но такую клятву, я был уверен, трудно у него вырвать, да и поклявшись, он мог бы нарушить данную клятву, потому что эти люди имеют о совести и религии самое смутное представление…
"А не предложить ли мне ему просто сто рублей, с условием, чтобы он соскочил на первой же станции? Неудобно. Спросит - почему? Раскричится…"
Я долго и тщетно ломал голову и в конце концов остановился на одной мысли, которая показалась мне наиболее подходящей.
"У меня много карманов в платье, - подумал я. - Если разложить деньги поровну по всем карманам, - вор вытащит деньги из одного кармана и удерет, не подозревая, что в каждом другом кармане лежит такая же сумма… Лучше потерять мне сто или полтораста рублей, чем две тысячи - это ясно. Лучше уменьшить риск в пятнадцать раз, чем рисковать всем!"
Я погрузился в расчеты.
"В пиджаке у меня пять карманов, да в жилете четыре… Нет, тоже пять - один внутренний. Итого десять. В брюках - два по бокам да один сзади, на пуговице… Если при этом надеть пальто, в котором пять карманов, - получится восемнадцать. Предположим, я размещаю в каждый карман по сотне рублей… Останется две сотни лишних. Куда же их сунуть? В ботинки разве? Самое лучшее место! Наиболее рискованными карманами являются наружные в пальто. Они так явно мозолят глаза, что даже честному человеку трудно удержаться, чтобы не заглянуть в них. Нельзя ли сделать так: из карманов пальто перевести одну сотню в брючный карман, а другую во внутренний жилетный (самое безопасное место). Или насовать в пальто по десяти рублей на карман - пусть берет, простофиля. Но тогда у меня останется лишних двести пятьдесят. Можно в пиджак. Какой пиджак? Что за вздор… Это я хотел сказать - чемодан? Где чемодан?.. Вот он! Странно только - почему он шевелится?"
Действительно, мой чемодан зашевелился, верхняя крышка отскочила и изнутри выползло нечто вроде змеи красивого изумрудного цвета. Меня страшно удивила особенность женщин притворяться: я сразу разгадал хитрость! Это была не змея, а рукав зеленой кофточки жены. Я увидел жену во весь рост. Она потрепала меня по плечу, опустилась на качалку и лениво сказала:
- Вот скучища-то! Хоть бы в театр куда-нибудь. Еще не поздно? Который час?
Я протянул руку к своим часам и, содрогнувшись, очнулся.
Никакой жены не было. Она исчезла, и даже не одна, а с моим подозрительным соседом.
Я огляделся. Купе было совершенно пусто.
Я схватился за карман. Он был пуст.
В отчаянии я схватился за голову. В ней тоже после крепкого тяжелого сна ощущалась пустота.
Так обокрали меня первый раз в жизни.
II
Вторая кража была на значительно меньшую сумму. Просто когда я жил в кавказском курорте и вышел однажды прогуляться по горам, откуда-то из-за утеса выскочили кавказские разбойники и украли меня. Повторяю - эта кража была для воров менее прибыльна, чем первая, в вагоне, потому что со мной не было ни копейки денег, а сам по себе я стоил немногого.
Разбойники схватили меня, связали, посадили на лошадь и заявили самым убедительным тоном:
- Если вздумаешь бежать - мы тебя убьем.
- Да для чего я вам понадобился? - с любопытством спросил я. - Вот еще, нашли тоже сокровище!
Моя скромность не произвела на них хорошего впечатления. Начальник толкнул меня в спину и сказал:
- Мы за тебя получим хороший выкуп.
Я был изумлен.
- За меня? Неужели я кому-нибудь нужен?
- Твои родственники выкупить тебя.
Абреки показались мне решительными дураками.
- Родственники? Только им и дела, что выкупать меня. Как же! Есть у меня один дядя, да и тот повесится прежде, чем заплатит за меня три рубля.
- Мы за тебя получим десять тысяч!
Впервые узнал я свою настоящую рыночную стоимость, и размер ее немало меня порадовал. Лично я был о себе более скромного мнения.
- Не буду с вами торговаться, - сказал я, качая головой, - потому что это меня унизит. Но если была бы малейшая возможность зашибить на мне деньгу, я первый сказал бы вам: "Просите двадцать тысяч. Мы оба по-братски заработаем на этом деле". Однако я не говорю этого. Почему? Совершенно безнадежное предприятие - за меня никто не даст ни копейки!
- У тебя есть друзья! - угрюмо сказал начальник.
Я горько засмеялся.
- Друзья! Я у них по уши в долгу! Я перехватывал деньги, где только мог… Когда ваш посланный явится к ним за выкупом, они поймают его, свяжут и потребуют уплаты всех моих долгов. Скажу вам откровенно: никогда вы не делали болеe глупой и менеe удачной кражи, чем кража меня. Ваш торговый дом может лопнуть на мне, как мыльный пузырь. Я величина в покупательском смысле не только положительная, не только нулевая, но даже отрицательная! Прогоните меня как можно скореe.
- Пиши письмо! - закричал сердито начальник. - Проси выкупа, или мы тебя зарежем как собаку.
- Кому? - вспылил и я. - Кому я буду писать? Ротшильду? Испанскому королю? Говорю же вам - ни одна душа в мирe не даст за меня ни копейки. Что я такое? Писаный красавец, гений, за которого всякий отвалит какой угодно куш?! Украли… тоже! Не могли найти ничего лучшего… Где у вас глаза-то были?
Тон у меня был такой убедительный, что все сконфузились.
- В таком случае мы тебя зарежем, - предложил начальник.
- Тоже предприятие! Из одной глупости в другую. Такие вы умные интеллигентные разбойники, а рассуждаете, как… черт знает кто. Ну, вы меня зарежете - какая вам от этого польза? А если отпустите - я вернусь в город и буду расхваливать вас на всех перекрестках. Распишу, какие вы смелые, мужественные, благородные… Популярность ваша возрастет, и бедное население окружит вас ореолом героев. Богачи будут вдвойне бояться вас и беспрекословно выкупать друг друга. Кроме того, вернувшись в город, я постараюсь сам разбогатеть, обрасти, как говорится, шерстью, и, если когда-нибудь снова попадусь вам, за меня любой банк заплатит вам сколько пожелаете. Отпустите меня, а? Черт со мной, в самом деле!
- Черт с ним, в самом деле, - сказал, пожимая плечами, начальник. - Развяжите его. Пусть убирается на все четыре стороны.
Опьяненные моим дешевым красноречием, невежественные сыны гор развязали мне руки, и я пустился бежать по крутым утесам и камням с такой быстротой, что, если бы случилось мне споткнуться и упасть в пропасть, - от моего десятитысячнаго тела остались бы жалкие обломки, рублей на двадцать - двадцать пять по наивысшей оценке.
III
До сих пор я считаю самым гнусным делом третью кражу. Отчасти потому, что она была двойная, а отчасти - в ней был замешан один из моих лучших друзей.
Друга этого звали Фролов.
В дни нашей ранней молодости мы были неразлучны, но потом, когда в нашем городе появилась красавица-вдова Марфа Леонидовна, - наши отношения испортились. Ухаживали мы за ней оба, оба бывали у нее, но однажды Фролов в мое отсутствие совершенно необъяснимым образом взял надо мной перевес, и с тех пор красавица была для меня совсем потеряна. Я был так огорчен, взбешен и расстроен, что не являлся к ним (они поселились вместе) целый год, а потом однажды явился, чтобы высказать счастливым любовникам свое настоящее мнение об их отношении ко мне.
Когда я приехал к ним - Фролова не было и приняла меня Марфа Леонидовна.
Я уселся в кресло, угрюмо оглядел ее пышную великолепную фигуру и спросил сдавленным голосом:
- Счастливы?
Она улыбнулась:
- О, конечно.
- Послушайте, - сказал я, придвигаясь к ней в порыве неизъяснимого вдохновения. - Я через пять минут уйду и никогда больше, слышите ли, никогда не покажусь вам на глаза. И только об одном умоляю - объясните мне, как другу: за что вы его полюбили? Чем он покорил вас?
Она смотрела в окно, мечтательно улыбаясь и постукивая носком туфельки о ковер. Потом, после некоторого колебания, сказала:
- Вам это может показаться странным, но Володю я полюбила за одно стихотворение. Такое стихотворение мог написать только талантливый, безумно любящий человек. И когда он прочел его мне и посвятил - я дала ему первый поцелуй.
Я всплеснул руками.
- Володька написал xoрошие стихи?! Полноте! Он способен рифмовать "село" и "колесо", "медведь" и "плетень" - я очень хорошо его знаю. Наверное, бездарные глупейшие стишонки написал он вам?
- Ошибаетесь, - нахмурилась она. - Стихи бесподобные. Так мог написать только большой поэт. Правда, такие стихи могла подсказать исключительно любовь ко мне - больше он стихов не писал.
- А как они… начинаются? Не помните?
Она обратила глаза кверху и тихо начала:
В ночь разлуки с тобою приснился мне сон.
Страшен был, непонятен был он…
Для него нет в уме объясненья -
Мне пригрезились волны забвенья
Мутной Леты, и он - этот дряхлый Харон
Вел ладью свою против теченья…Я в ладье той сидел
И печально глядел…
Я вскочил с кресла и с громким криком схватил прекрасную вдову за руку.
- Слушайте! - вскричал я. - Да ведь это мое стихотворение!! Я его тогда же, помню, написал и показывал Фролову. Фролов пришел от него в неистовый восторг, просил даже переписать его…
Красавица побледнела, как бумага. Грудь ее вздымалась, подобно морской волне.
- Возможно ли это?
- Клянусь вам - это мои стихи.
Руки ее бессильно упали на колени.
- Что же… теперь делать?
Я заглянул ей в лицо и сказал:
- Первый ваш поцелуй принадлежал вору; отдайте второй - собственнику!
- Но ведь я целый год любила его за это стихотворение!
- В таком случае, - озабоченно сказал я, обнимая ее талию, - нам нужно как можно скорее наверстать этот украденный год!!
И эта честная женщина пожалела обворованного простака, и тихо улыбнулась ему, и поспешила согласиться с ним…
Я и мой дядя
Один знакомый спросил меня:
- Скажите, Двуутробников, у вас есть здесь в Петербурге какие-нибудь родственники?
- Нет, - сказал я. - Никаких.
- Может быть, однофамильцы?
- Нет. Моя фамилия очень редкая. Пожалуй, единственная.
- А я вчера, проходя по Николаевской улице, видел на парадных дверях карточку: "Илья Капитонович Двуутробников".
- Капитонович?.. Гм… И мой отец тоже был "Капитонович".
- У вас был дядя?
- Был… давно-давно. Да куда-то потом исчез.
- Так поздравляю вас! Это, наверно, и есть ваш дядя. А дядя, живущий на хорошей улице и имеющий на дверях медную карточку - это чудесный материал для будущего наследства!
Глаза мои заблистали.
- Я хочу к дяде! - вскричал я.
- …Да и не только наследство… богатые дяди любят даже при жизни делать племянникам кое-какие подарочки.
- Я хочу к дяде! - закричал я, обуреваемый новым, неизведанным мною, чувством. - Я сегодня же хочу видеть милого дядю.
- Не забудьте же, - сказал знакомый, прощаясь со мной, - что это я сообщил вам о дяде. Если возьмете у него малую толику - поделитесь со мной.
- К дя-яде!! - ревел я, приплясывая.
* * *
Я написал такое письмо:
"Милый дядюшка! Это пишет вам ваш дорогой племянник Марк Двуутробников, живший доселе в одиночестве без родственного участия, попечения и ласки. О, как тяжело, незабвенный дядюшка… Зайду к вам сегодня вечерком. В чаянии быть вам полезным
Ваш Марк".
Вечером я звонил к дядюшке.
Дверь открыл мне какой-то старик в рваном пестром халате, подпоясанный веревкой с громадным толстым узлом на животе.
- Кого вам? - подозрительно спросил он.
- А что, братец… - спросил я, - дядюшка мой Илья Капитоныч принимает?
Старик, шлепая стоптанными калошами, отошел в угол пустой комнаты, опустился на подоконник и сморщил лицо.
- Принимает?! Где мне принимать. Я и лекарство-то перестал принимать, потому что в доме ни шиша нет, а мошенники-аптекаря в долг не отпускают.
- Это, значит, вы и есть мой дядя? - строго спросил я.
- Я! А то кто же. Спасибо, что вспомнил племянничек. Авось хоть он поддержит чем-нибудь бедного больного, разоренного дядьку. Знаешь, братец, не приди ты - я уже не знаю, чтобы мне и делать, форменный ты, брат, якорь спасения.
Идя к дядюшке, я втайне считал его якорем спасения. Теперь два якоря спасения стояли друг против друга и смущенно переглядывались…
Якорь спасения, который помоложе, вздохнул и подумал:
- Не влопался ли я в скверную историю? Не сядет ли этот оборванный дядюшка мне на шею? Не придется ли мне его содержать? Не проиграл ли я на этом деле?
А старший якорь спасения переминался с ноги на ногу, тер переносье, с надеждой заглядывал мне в глаза.
- Какой же ты молоденький!.. Какой раскрасавчик? Как пышно одет? Небось тысяч шесть в год зарабатываешь?..
Старая развалина имела хороший нюх: я действительно зарабатывал в год шесть тысяч.
- Дядюшка! - воскликнул я, утирая кулаком слезу. - Дядюшка! Знаете ли вы, что это платье - единственное, что у меня есть. Вы живете по сравнению со мной богачом!.. А я… даже собственного угла не имею… Живешь просто из милости у приятелей: сегодня у одного, завтра у другого.
Заложив руки назад, я поспешно перевернул бриллиантовое кольцо камнем внутрь и потом, помахивая сжатым кулаком, энергично продолжал:
- Дядюшка! Знаете ли вы, что мне по три дня не приходилось есть горячей пищи?! Чай, колбаса, французская булка - таково было мое неприхотливое меню.
Глаза дяди засверкали:
- Как?! У тебя есть чай, колбаса и булки и ты… жалуешься?! О милый… Если бы ты угостил меня подобным обедом - я, кажется, насытился бы на месяц. О, Боже! Свежая вареная колбаса… чуть-чуть с чесночком. Французская булка похрустывает на зубах… Чай ароматно и приветливо испускает теплый пар… Ложечка тихо позвякивает в стакане, размешивая сахар.
Я чувствовал, что гибну, что кто-то схватил меня за горло и хочет ограбить.
- Дядюшка! - отчаянно воскликнул я. - У меня даже нет ложечки! Я размешиваю чай ручкой зубной щетки!
- О?! - недоверчиво прищурился дядя. - У тебя есть даже зубная щетка? Решительно ты прожигаешь жизнь! Зубная щетка… Когда ты, милый, придешь ко мне еще раз, захвати ее с собою… Давно не видел я зубной щетки… Хоть перед смертью поглядеть…
Я с отвращением посмотрел на этого мизерного человечка и угрюмо спросил:
- Значит, вам тоже неважно живется?
- Мне? Если ты, милый, не позаботишься обо мне - я скоро умру от голодухи и лишений… Раньше у меня была одна знакомая кухарка с верхней площадки, которая снабжала меня объедками и огрызками с барского стола за то, что я читал ей Евангелие. Но теперь Евангелие дочитано - и я лишился кухаркиной поддержки.
- Чем же вы питаетесь? - спросил я, нервно прохаживаясь по пустой неприветливой комнате.
Шаркая калошами, он подошел ко мне ближе и шепнул:
- Животными.
- Какими?
- Преимущественно крысами. У нас тут много развелось этих грызунов. Я ставлю ловушку и потом жарю пойманных крыс. Они по вкусу чуть-чуть напоминают молодую баранину и только немного отдают свечным салом. Если ты, дорогой мой, заглянешь ко мне еще раз, я угощу тебя горяченьким…
- Спасибо, дядюшка, - с горечью возразил я. - Но едва ли мне придется еще раз воспользоваться вашим гостеприимством.
- А что? - с беспокойством спросил дядя.
- Дело в том, что это платье, в сущности, не мое, дядюшка. Я давеча прихвастнул. Это платье взято на прокат у приятеля… Я вернусь к нему сейчас, возвращу платье - и положение мое делается в прямом смысле безвыходное.
У нищего старика, в сущности, была добрая душа… На лице его выразилось живейшее сочувствие.
- Эге! Дела твои действительно плохи… Нельзя ли этому помочь? Я вчера утащил, признаться, у швейцара коверчик, который был разостлан на площадке… Нельзя ли тебе соорудить из него своими средствами теплый костюмчик. Только уж ты тогда, являясь ко мне, молнией проносись мимо швейцара. А то - узнает свое добро - беды не оберешься. Хе-хе!..
Я сделал кислое лицо.