В.В. Крестовский (1840–1895) - замечательный русский писатель, автор широко известного романа "Петербургские трущобы". Трилогия "Тьма Египетская", опубликованная в конце 80-х годов XIX в., долгое время считалась тенденциозной и не издавалась в советское время.
Драматические события жизни главной героини Тамары Бендавид, наследницы богатой еврейской семьи, принявшей христианство ради возлюбленного и обманутой им, разворачиваются на фоне исторических событий в России 70-х годов прошлого века, изображенных автором с подлинным знанием материала. Живой образный язык, захватывающий сюжет вызывают глубокий интерес у читателя, которому самому предстоит сделать вывод о "тенденциозности" романа.
Содержание:
I. НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ 1
II. КАК ВСЕ ЭТО СЛУЧИЛОСЬ 3
III. ПО-КАВКАЗСКИ 7
IV. ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР В ХЛОПОТАХ 9
V. В ЗАПАДНЕ 10
VI. ЧАС ОТ ЧАСУ НЕ ЛЕГЧЕ 13
VII. СВАДЕБНЫЙ ПОДАРОК КАРЖОЛЮ 17
VIII. НОВОКРЕЩЕНА 19
IX. ПЕРЕД ВОЙНОЙ 23
X. ПОД САМЫМ ПРЕДАННЫМ НАДЗОРОМ 28
XI. НА НОВЫЕ РЕЛЬСЫ 30
XII. СРЕДИ "ДРУЗЕЙ" И "СОЮЗНИКОВ" 33
XIII. У ЕГО ЭКЦЕЛЕНЦИИ, ГОСПОДИНА МАРЗЕСКУ 36
XIV. ПО ПРИМЕРУ СТРАУСОВ 40
XV. ПРИ ПЕРЕПРАВЕ 40
XVI. ВСТРЕТИЛИСЬ 44
XVII. ПОСЛЕ СВИДАНИЯ 47
XVIII. В ДНИ "ТРЕТЬЕЙ ПЛЕВНЫ" 48
XIX. 30-Е АВГУСТА 49
XX. ПЕЧАЛЬНАЯ НАХОДКА 52
XXI. НАХОДКА БОЛЕЕ СЧАСТЛИВАЯ ДЛЯ КАРЖОЛЯ 54
ХХII. В БОГОТЕ 57
XXIII. МИР 62
XXIV. ПЛАНЫ АТУРИНА 65
XXV. ПАСХАЛЬНАЯ НОЧЬ В САН-СТЕФАНО 66
XXVI. ЗА ВРЕМЯ ТОМЛЕНЬЯ ПОД ЦАРЬГРАДОМ 67
XXVII. ПРАВДА СКАЗАЛАСЬ 72
XXVIII. ПОЗДНИЙ ОТКЛИК 73
XXIX. НА ОТЛЕТЕ 75
XXX. ВОСХОДЯЩЕЕ СВЕТИЛО БЛУДШТЕЙНА 76
XXXI. НЕПРИЯТНЫЕ СЮРПРИЗЫ 77
ХХХII. В ОКОНЧАТЕЛЬНОЙ ОБРАБОТКЕ 79
XXXIII. НОВЫМ ПУТЕМ - К СТАРОЙ ЦЕЛИ 81
XXXIV. ПО "СПЕЦИАЛИСТАМ" 83
XXXV. "СУДЬБА" ОПЯТЬ СТАВИТ БАРЬЕРЫ 88
XXXVI. НА РАСПУТЬИ 89
XXXVII. СВОБОДОМЫСЛЯЩАЯ ФИЛАНТРОПКА 92
XXXVIII. СРЕДИ "УЧАЩИХСЯ" И "ПРОТЕСТУЮЩИХ" 94
XXXIX. ЧЕГО НИ ТА, НИ ДРУГАЯ НЕ ОЖИДАЛА 95
XL. В ОЖИДАНИИ РАЗВЯЗКИ 97
XLL. ПЕРЕД АТАКОЙ 98
XLII. АТАКОВАН 99
XLIII. ПРЕЛИМИНАРЫ И КАПИТУЛЯЦИИ 101
XLIV. В НОВЫЙ ПУТЬ 104
Примечания 105
Всеволод Крестовский
Тамара Бендавид
I. НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ
Октябрь 1876 года. Слегка морозное утро. Реденький снежок мелькает в воздухе и ложится на первую порошу, мягко запушившую собою озимые поля и щеткою торчащие пожни.
Пассажирский поезд одной из второстепенных железнодорожных ветвей центральной России движется по широкой равнине, пересеченной небольшими сосновыми лесками. В отдельном купе первого класса сидят четверо пассажиров. Старик генерал, в "тужурке" с красными лацканами, на которой отсутствие погон прикрывалось накинутою сверху шинелью - маленькая невинная хитрость, к какой прибегают многие отставные военные, не желающие казаться отставными. В петлице тужурки у генерала видна полосатая оранжево-черная ленточка, и белеет георгиевский крестик. Рядом с ним, запрокинувшись головой в бархатную спинку дивана и вытянув вперед ноги, сидит молодая элегантная женщина, одетая в дорожное платье с широким raatine, которое, однако, не в состоянии скрыть ее интересное положение. На лице этой особы заметно некоторое утомление - быть может, от дороги, быть может, от этого ее "положения". Против этой пары сидят два молодых офицера, один - армейский улан, другой - гвардеец. Последний, с кисловатым видом не совсем выспавшегося человека, апатично позевывает и равнодушно глядит в окошко на мелькающие мимо кусты и столбы телеграфа, тогда как чуткое внимание его соседа всецело сосредоточено на сидящей против него элегантной особе. Он старается незаметно для нее уловить в ее лице малейшее движение нервов, малейший взгляд или складку бровей, чтобы предугадать ее мысль, ее желание, ее каприз и стремительно исполнить все, что ей хочется.
Общее молчание. Генерал время от времени нервно поводит скулами, покусывая набегающие на губы кончики длинных седых усов, и пробегает глазами смятый номер "Голоса", но видно, что мысли его озабоченно вертятся на чем-то ином… Порою он нетерпеливо, с недовольным видом взглядывает то в окошко, то на свои часы и сердится на медленно ползущий поезд. Соседка его будто дремлет в своей покойной полулежачей позе, а, сама тоже думает о чем-то неотвязном и неприятном. В лице ее при этом сказывается порою как будто тень сомнения, сгоняемая затем выражением непреклонной, твердой решимости. В этом купе, по-видимому, сидят все "свои" - или родные, или близкие между собою люди, едущие в одно и то же место, за одним и тем же делом.
- Ага! Вот он, наконец! - громко произнес гвардеец, ни к кому собственно не обращаясь, и с более живым вниманием приблизил лицо свое к стеклу. Вслед за ним и все остальные устремили оживившиеся любопытством взгляды в то же окошко. - Где? Что такое?
- Город Кохма-Богословск - русский Манчестер, так нас в географии учили.
Пред вышедшем из леска поездом вдруг открылась оригинальная картина.
На склоне равнины, покатой к излучине левого берега реки Уходи, и на другом, приподнятом и несколько всхолмленном берегу ее раскинулся среди небольших садов город, производящий совершенно своеобразное впечатление. Множество высоких фабричных и заводских закоптелых труб, вперемежку с высокими белокаменными колокольнями и златоглавыми куполами старинных церквей, - это сочетание неугомонной, кипуче-прогрессирующеи промышленной деятельности нашего века с величавыми, вековечными символами "древнего благочестия", смешение грохочущего шума ткацких станков и паровых машин с гулом церковного благовеста - все это делает оригинальный город совсем непохожим на другие города России. Разве только в наших двух столицах встречается такое сочетание фабричных труб и церковных колоколен, но там оно, в общей картине, вовсе не кажется чем-либо особенным, среди обширных предместий и городских окраин, раскинувшихся на многие десятки-верст по окружности, - там оно как бы стушевывается и расплывается в самой обширности и широте всей панорамы той или другой столицы; здесь же все это является скученным на весьма небольшом, сравнительно, пространстве, и все эти фабрики и заводы составляют самый город, самое ядро его, характернейшую его черту как в центре, так и на окраинах.
Поезд замедленным ходом приближался к станции. Пассажиры первоклассного купе, приготовляясь к выходу, принялись торопливо разбираться в своих дорожных вещах и помогать укладке в широкий плед подушечек и баулов своей спутницы. Еще минута, еще последний толчок от эластично столкнувшихся между собой буферов и - стоп, машина! Приехали.
Нагрузив вещами втиснувшихся в купе носильщиков, четверо первоклассных пассажиров сошли, вслед за ними, на людную платформу, оглядываясь по сторонам с тем несколько недоумевающим и озабоченным видом, какой всегда является у людей, впервые приезжающих в совершенно незнакомый город, - к кому ж, мол, теперь обратиться? Куда рядить извозчиков, в какую гостиницу? - Черт их знает!
В эту самую минуту, откуда ни возьмись, навстречу им вынырнул из вереницы сновавших в обе стороны людей - молодой, жиденький еврейчик в "цивильном" костюме, и, с подобострастной любезностью приподнимая с головы свой котелок, бойко обратился прямо к улану.
- И зждравстуйте вам, гасшпадин поручник! Не взнаете?
Тот с некоторым удивлением окинул его с ног до головы недоумевающим взглядом.
- И когда ж вы меня не взнаете? Я же с Украинску. Может, помните гасшпадин Блудштейн, Абрам Иоселиович? Ну, то я как раз буду его пильмянник, мордка Олейник… Олейник, - может, помните? Я даже очень довольно хорошо знаю вас, и гасшпадин енгирал знаю, и барышня знаю… Зждрастуйте вам, ваше первосходитёльство! - говорил он с любезной улыбкой, кланяясь поочередно и остальным путникам, точно бы и в самом деле обрадовался старым знакомым. - Может, вам извозчики надо?.. Может, ув какая гасштиницу? - то все это зайчас!.. Позволшьте вслужить… Я же издесь комиссионер и все знаю.
- Ну, вот и прекрасно, - согласился поручик. - Нанимай четырех извозчиков и вези, - какая у вас тут лучшая гостиница?
- Московски нумера, купец Завьялов держит… Самый лучший гасштиницу, будете довольний.
- Валяй! Да гляди, живее!
Поручик даже обрадовался, что так неожиданно встретил знакомого человека.
Мордка Олейник добросовестно доставил новоприезжих в "московские нумера" купца Завьялова, где он" заняли под себя четыре невзрачные комнаты, считавшиеся "лучшими". Суетясь более даже, чем следовало, и с необыкновенно значительным и самодовольным видом помогая вносить их вещи, Мордка успел мимоходом сообщить не только "нумерному", но и торчавшему у подъезда полицейскому хожалому, что это-де очень важные господа, и он-де их очень хорошо знает, старый знакомый с ними, и даже заранее знал, что они должны приехать, потому что ему нарочно телеграфировали об этом родные из Украинска, - он уже двое суток поджидал-де их на станции. Пускаясь в такие откровенности, Мордка тешил этим собственное самолюбие. Он вообще был очень доволен и даже горд собою по случаю приезда столь "важных гостей" и спешил поделиться своим гордым чувством с "нумерным" и хожалым, дабы в их глазах поднять свое собственное значение, - вот мы-де с какими господами знакомы, вы что-себе думаете!
Хожалый, не дожидаясь дальнейших подробностей, тотчас же побежал доложить полицеймейстеру, что какое-то важное начальство наехало - генерал с двумя офицерами и при них барыня. В полиции это произвело некоторую сенсацию, и хотя усердному хожалому пришлось съесть дурака за то, что не узнал толком, какое начальство и как его фамилия, тем не менее, на всякий случай, полицеймейстер приказал приготовить себе мундир с орденами, - может, и в самом деле, кто-нибудь из важных экспромтом нагрянул - нужно будет явиться, значит, и представиться. Но, чтобы не зря натягивать мундир и не спороть горячку впустую, он наперед командировал более умного полицейского чина узнать обстоятельно, кто именно приехал и по какой надобности.
Этот же вопрос не менее интересовал и хозяина "нумеров", а потому, как только новоприезжие успели осмотреться и расположиться по-домашнему в своих комнатах, к генералу явился "нумерной" с графленою книгой и почтительно потребовал "пачпорта" для записи в книгу и заявки в полицию.
Генерал сначала было поморщился. - На кой черт сообщать это сейчас же! Не успели приехать, уж и имена подавай, чтобы сорока на хвосте сию же минуту по всему городу разнесла! Генералу хотелось бы лучше сохранить, до поры до времени, полное инкогнито, и потому, с привычным ему начальническим апломбом, он коротко отрезал нумерному, что это-де успеется и после. Но нумерной заявил, что таков порядок - "очень уж ноне строго стало"- полиция, значит, требует и, чуть что, с хозяина штраф берет. - Нечего делать, пришлось генералу подчиниться местному "порядку".
- Пиши! - с досадой приказал он нумерному. - Генерал-лейтенант Ухов с дочерью и племянником, гвардии корнетом Засецким.
Тот записал и даже с кляксой, вытащив, по нечаянности, на пере заплесневшую муху.
- А другой господин тоже с вами будут, или сами по себе? - осведомился нумерной.
- С нами, - буркнул генерал. - Поручик Пуп, пиши.
- Пуп-с? - переспросил тот, не доверяя собственному слуху.
- Пуп, говорю. Кажется, ясно. Аполлон Михайлович Пуп, поручик… "Порядок" тоже, черт возьми, завели! - ворчал он себе под нос, похаживая по комнате, пока тот записывал. - Дохнуть людям не дают и уж с "порядками" лезут… Записал? - Ну, и убирайся к черту:
- Насчет пачпортов еще доложить осмелюсь, - пачпорта пожалуйте?
- Тфу ты, дьявол! Как банный лист пристает! - вспылил сердитый генерал, однако достал из бумажника свой вид и ткнул его нумерному. - На, и проваливай!
- А тех господ как же будет?.. Насчет пачпортов, то есть?
- У тех и спрашивай, болван! Нянька я тебе за ними, что-ли!?
Оторопелый нумерной поспешил убраться.
Между тем у поручика Пупа в это время шла другая, весьма для него интересная беседа. Мордка Олейник, покончив с переноской дорожных вещей, явился к нему в номер за получением "благодарности" и в то же время, осведомился, не будет ли еще каких приказаний? - Может, дело какое? Может, купить что, или сбегать к кому, или сведения какие господину угодно? - то за всеми такими комиссиями он просит обращаться к нему, Мордке Олейнику, - дать ему "заработать", - потому как он все это знает и все это может лучше всякого другого.
- Ты давно в Кохма-Богословске? - спросил его поручик.
- Хто? ми?.. Ми вже три месяцы издес, - с достоинством ответил Мордка, которого в душе коробило, что Пуп третирует его, такого цивилизованного еврейчика, на "ты", вместо того, чтобы говорить ему "вы" и "господин Олейник".
- Эк тебя куда шагнуло из Украинска? И чего ради?! - покачал на него поручик головою.
- Што делать, надо кушить, надо хлеба заработовать, - вздохнул, подернув плечом Мордка. - Издес жить ничего, можно. Насши тоже есть, за восемьдесят человек будет.
- За восемьдесят?! Ого! - удивился поручик. Даже и сюда пробрались… Ну, и что же, все восемьдесят шахруете?
- Нет, зачем шахровать, - увсе при деле: которово портные, которово часовщики, скорняки, юбелиры, мало ли там…
- Ну, и закладчики, конечно?
- Н-ну, и што я знаю?.. Я ж не закладовал, - неохотно и поеживаясь процедил Мордка сквозь зубы. - А издес тоже ваш старый знакомий ест, тоже з Украинску, - круто свернул он вдруг на другую тему, принимая прежнии развязно любезный тон.
- Кто ж такой? - притворно полюбопытствовал поручик, догадываясь о ком идет дело.
- Хто?.. Граф Каржоль. Помните?.. Издес!
- Да? - спросил Пуп, с видом полного равнодушия. - И давно он здесь?
- Три месяцы. А до того все на Москва жил, в гасштиничу.
- Хм… И что ж он здесь делает?
- Шахрует… Когда ж вы его не знаете, - увсегда шахрует. Ув Москва кимпаниона себе знайшол - богатый купец один - отец недавно помер… И дурак же такой, звините, - вместе теперь анилиновый завод строят за пятнадцать верстов от города, когда у нас и свой ест ув городу. За чиво?.. Глупий купец верит и всево дела ему передал, даже и чековая книжка, а сам больше все с арфянками на Москва гуляет… Совсем глупий купец, как ест глупий… А Каржоль уже и служащих наймает, берот задатков, обезпеченьев… Комэдия!.. Пфе!
- Что ж он там и живет, на заводе?
- Нет, живет издес, а только ехает на туды; каждаво дня почти ехает… Лошади завел, харошаво квартэра, - этово он все умеет, сами знаете.
- И здешние фабриканты… ничего, верят ему?
- Хто ж его знает!.. Издес народ, звините, такой, чтог ему все равно. Ув карты з ним в хозяйском клубе займаются, - значит, верут.
И Мордка мало-по-малу рассказал про Каржоля всю поднаготную: и что он, сверх завода здесь делает, и как живет, и с кем знаком, и у кого бывает, даже за кем ухаживает. На этот последний счет оказалось, что ухаживает он за женою мирового судьи, - "таково красшивенькаво мадам", - а сам "моровая сшудья" ничего этого не замечает, только спит себе после обеда, да пиво пьет; но есть у Каржоля соперник, и соперник этот никто другой, как сам полицеймейстер здешний - тоже большой "зух" насчет сердечных дел, - нужды нет, что сам женатый, только жена у него вечно больна, всегда с флюсом ходит, подвязанная. И полицеймейстер сначала имел было у судьихи успех, пока не было здесь Каржоля, а появился Каржоль, и все это "переверталось", судьиха дала полицеймейстеру отставку и занялась Каржолем. Полицмейстер и рад бы ему какой ни-на-есть подвох устроить, подножку подставить, да все никак не удается. А между тем, со стороны поглядеть на них - друзья, совсем друзья, и в карты вместе играют, и друг у друга бывают, и даже покучивают порою.
Аполлон Пуп все это слушал и принимал к сведению, находя, что судьба послала ему в лице Мордки Олейника истинный клад.
Спустя около получаса, когда все прибывшие собрались в комнате генерала пить чай и закусывать, нумерной доложил, что приехал полицеймейстер и просит позволения войти, желая представиться его превосходительству.