- Вот я зачем, чтобы ты знал и ведал. К тебе придут нынче из твоих хуторские Влас да Никита и заречный Степан. Больше нельзя, они передадут, кому надо. Поговори им серьезно. Эту историю постараться тишком сбыть, чтобы как силы у нас не разбили. За свое крепко будем держаться. Правду помнить. К своему приготовляться. Лаврентьевцы - враги нам, да глупы они, связываться с ними нечего. Мы не свару меж себя затеваем, не такое дело, придется пострадать, так чтоб было за что. К весне, а не то к осени объявляться надо. Полсела наших, да Кучевые, да кругом много, и лаптевцы, и корзухинцы… Сам знаешь. Наше дело не здешнее одно, везде наши есть, дело российское. За Божью да народную правду постоим.
Дьякон слушал отрывистую речь Флорентия. Гладил бороденку. Трусил.
- Да разве ж не знаю. Передавала мне это все Иулитта Николаевна. Вот-вот, сейчас. Решено, значит, у вас от Романа Иваныча?
Флорентий быстро взглянул на Литту и встретился с ее радостным взором. Сошлись у дьякона, не сговариваясь. Оба ослушались Романа Ивановича - не сговариваясь.
Флорентий не остановился. Слова его делались все резче и определеннее. Никогда он так не говорил. Дьякон окончательно разволновался.
Никто, кроме Литты, не заметил сначала, что вошел румяный студент Геннадий и стоял у двери.
- Так понял? - и Флорентий поднялся.
- Чего уж не понял. Слава тебе, Господи!
- Предлагаю не ждать! - крикнул Геннадий. - Я давно именно так и понимал Романа Ивановича. Идея грандиозная! Довольно слов!
Флорентий обернулся, нахмурился и крикнул тоже:
- Нет! Молчи или убирайся вон! Случайными обстоятельствами нечего ускорять событий. Будет указано время. Кто не понимает, тот пусть не лезет.
- Да я понимаю, - оробел Геннадий. - Я сам вижу и с Романом Ивановичем несколько говорил. Конечно, лозунги еще не были достаточно определены, более втайне держались. Еще нужна организационная работа…
- У нас есть и северный, рабочий, союз, - продолжал Флорентий. - Надо установить с ним связь.
Дьякон спросил:
- Куда хозяин-то поехал?
- В Лаптеве будет, из города. Наших повидает. От них лаврентьевцы ближе, так чтоб не было недоразумений.
- Директив, значит, тот же? - перебил Геннадий. - Ну ладно. Я в Кучевой сбегаю, Флорентий. Поговорю с ними посерьезнее. Уж коли Роман Иванович решил…
- Пойдем вместе. Дьякон, сиди же и помни. Заносись повыше, говори свободно, только смотри, нынче надо, чтоб обошлось.
- А не обойдется?
- Божья воля. Душу не продадим, конечно. Стоять за свое, а уж там как придется.
Литта поднялась тоже.
- Я выйду с вами.
В сенях схватила руку Флорентия.
- Ты ему скажешь? - прошептала торопливо.
- Нет.
- Хочешь, я скажу?
- Нет, сестричка. Бесполезно.
- Флорентий, но ведь нельзя же… Ведь уж мы начали… против него. Ведь он узнает, ведь он тоже не остановится. Что же мы будем делать? Так вышло: здесь или он - или мы…
Флорентий освободил свою руку. Они уже выходили. Литта увидела близко его бледное, точно каменное лицо. Губы, впрочем, усмехались. И опять глядел он странно: печально и грубо.
- Флорентий, о чем вы думаете? - сказала она, переходя на "вы" в ярком свете дня.
- Где же Геннадий? - обернулся он, не отвечая. Литта рассердилась.
- Да нельзя так! Что это будет? Как хотите, я должна ему сказать. Бороться, так в открытую.
- Бессмысленная борьба.
- Пусть! И пусть же они все знают, что я и вы - одно, а он… пусть! Пускай выбирают. Довольно этой лжи. Любят! Скажите! Да кого, кого все вы любите?
- Литта, довольно. Молчите, слышите? Сестричка, родная, ты не знаешь, как ты помогла мне, как много… Не отнимай, родненькая, молчи, молчи, верь. Все будет, я знаю. Подожди, я скажу тебе, потом скажу. Молчи.
Перед ней в крошечном снежном дворике дьяконовом, у частокола, на морозном солнце, стоял он, нежный, измученный, прежний - и не прежний Флоризель. Не стыдился братской нежности своей, ни боли, ни веры, ни мольбы.
- Жалей их всех, деточка, жалей, люби. С любовью ничего не страшно, никакие призраки не страшны. Молчи.
Вышел Геннадий, розовый, бодрый. Литта двинулась от калитки направо, к замерзшей Стрёме - они вдвоем налево, по селу.
Сверкали снега. На селе шумно - у Стрёмы яркая, блистающая тишина. Чуть вьются хуторские дымы за речкой, за кудрявой купой белых деревьев.
"Куда я иду? Домой? Зачем?"
Остановилась. Нет, пойдет хоть домой пока, обогреться, а после ведь обещала опять Жуковым. Успеет.
Думала, думала. Ясно было: нет выхода. Повторила: нет выхода… но странно, нет и отчаяния в душе. Не оттого ли, что ей все равно, что любит и жалеет себя одну, уйдет просто - и не оглянется?
Не оттого. А безразумная вера живет сейчас в ней, Флорентий разбудил ее, и, должно быть, ей, этой вере, ясен выход… которого нет.
Глава тридцать шестая
ВМЕСТЕ
- Ладно, Василий, значит, так. Никого не слушай, свое помни. С Кучевыми уж где-где, а тут в полном будете сговоре.
Перед Флорентием, в морозных сумерках, у ворот усадьбы, стоят три мужика: один постарше, Василий, двое молодых. У Дмитрия, жениха Лены, лицо узкое как ножик, задумчивое и упрямое.
- Теперь идите. Я на тебя, Василий, надеюсь. А ты, Дмитро, помни, дело крепко завязано, так надо в разуме быть, прежде времени на рожон чтоб не лезть. Ни себе, ни другим воли не давай зря.
- Флорентий Власыч, позвольте еще высказать, - начал Василий. - Конечно, мы не понимаем, но я так, вслушиваясь, предрешал в себе насчет отца дьякона: мятущиеся мысли. Это довольно гладко, как вы поясняете, и мы всегда что за хозяина, что за вас - всей душой. Потому что правда истинная, и если со временем кровь пролить - тоже никуда не денешься. Теперь же, как вы окончательно пояснили, то тем более. А что отца дьякона касаемо, - он вот и по осени, и так говаривал - ясности совершенной нет. Наши тоже некоторые мекали: куда, мол, гнет? В каком смысле? Кучевые опять за него спорились. Мы бы рады, да как об нем разуметь?
Флорентий нетерпеливо пожал плечами.
- А ты не сомневайся. Если отец дьякон всего ясно сказать не может, на это глядеть нечего. Он в тех же мыслях, а только раньше времени - мало ли! - опасался. Его положение трудное. Теперь, гляди, обойдется. Свое помни, Василий; так и понимайте.
- Хозяин-то нынче не вернется?
- Разве он сказывается? - перебил Василия другой молодой мужик, Ипат, бледный и нервный, из бывших "духовных христиан". - Тебе чего его? - Приедет кода надо. Может, он в Питер поехал. Тебе - помни, что наказано, вот твое и дело все.
Василий хотел что-то возразить, но Флорентий сказал быстро:
- Вернется ли, нет ли, ждать нечего. Идите с Богом, утро вечера мудренее.
Поговорили еще немного, тихо, попрощались за руку, пошли. Дмитро отстал.
- Флорентий Власыч, - зашептал таинственно, приближая к Флорентию узкое, упрямое лицо, и глаза у него чуть блеснули под вытертым мехом шапки, - что я гадал, Флорентий Власыч, хозяину-то пока не в верное ли место куда? Как если налетят, да не дай Бог начнут у вас распоряжаться, то да се - народ-то узнает, подымется, пожалуй, не сдержать.
- Ладно, ладно, думано уж, - хмурясь ответил Флорентий. - Прямо тебе скажу, и другим передай: к нам без сомнения наедут, да пусть: пошвыряют, пошвыряют, с тем же останутся. У нас думано, не глупей тебя. Этак пусть, с народом чтобы только не подымали. И не подымут, видимое дело. А хозяину чего станется? Полно-ка зря болтать.
- Не станется. Заговоренный, што ль? - усмехнулся Дмитро в усы. - Ну, коли у вас думано, - так так. Счастливо, значит.
Флорентий остался один. Прошел в калитку. Чуть мерцает огонек во флигеле. В глубине двора, едва видный, темнел большой дом. Черны окна. Да Литтина спальня на ту сторону, не видать отсюда. А в переплетной огня нет.
Побродил еще по двору. Вызвездило.
Синь свет звезд и бестенен. Только черноту съедает.
Вот во флигеле стукнуло кольцо. Щурясь, пригляделся Флорентий. Литта идет в большой дом. Верно, ждала Флорентия, - не дождалась.
Он сделал шаг вперед. Остановилась и она, приглядывается. Повернула к нему.
Сошлись на дорожке, у высокого сугроба. Бледно и мутно лицо ее в свете звезд. Вокруг - снеговая тишина, снеговая и звездная. И тихо сказала Литта:
- Ждешь его тут? Мне остаться, может быть?
- Как хочешь. Впрочем, ты что думаешь? Литта, слушай, одно помни: он не виноват.
- Не виноват? - пролепетала она. - Как же не виноват?
- Так, ни в чем. Я долго думал, давно думаю, и вот знаю: он не виноват. Я виноват, и ты, и они все… нет, в том-то и дело, что они не виноваты; если обмануты - опять моя вина. Перед ними-то, за них и должен я понести… У хранить, освободить, не отдать… Я один.
- Не понимаю, - опять растерянно прошептала Литта, вглядываясь в склоненное к ней лицо Флорентия, едва различая его черты под звездами. - В чем ты виноват? Что любил? Не знал?
- Я любил так, как нельзя человека любить, пойми, пойми же! Кощунственно я любил его. Ты думаешь - он, вот Роман Сменцев, плох, дурен, взял да в другую сторону обернулся? Думаешь, будь он получше… Неправда. Оттого и не виноват, что не мог быть не таким, каков есть: совсем нельзя на этом месте проклятом иным оказаться. Когда человек себя на место Божье ставит, уж от человека-то, может, ничего и не остается, и уж нельзя ему их всех… малых, не соблазнить. А я смотрел, молчал, отдавал, я сам перед ним - перед маревом-то! - благоговел как перед…
Не договорил, точно дыханье перехватило. Литта быстро взяла его за руку.
- Флорентий, пойдем. Ко мне пойдем. Хочешь? Подожди, я понимаю, как ты думаешь; но это неправда про марево, он живой человек, только страшный очень. Мы поняли, - значит, бороться надо, не отдавать, с нами же правда…
Флорентий покачал головой.
- А они? Вот сейчас, вот эти все, которые за него завтра умереть готовы, за мечту свою, за любовь свою… Этих сейчас с ним оставить, на него?
- За них бороться… - неуверенно прошептала Литта.
- Нет. Сейчас, если борьба, - за себя она будет, за себя только возможна. А они пока пропадут, и дело пропадет. Нет, не отдам, собой покрою, любовь сберегу. Они поймут, Литта, ведь они же не его правой своей любовью любят, им вот марево это глаза морочит, не его же… а кого нельзя не любить - Того. Ему одному такая любовь принадлежит, Роман - только вор, по дороге ее перехватывает. Понимаешь? И если я вижу, и всю вину свою долгую, смертную, увидел - я уж о них одних, о малых, и могу думать, уж ни о чем, ни о ком… Оставь меня.
- Флорентий, нет, нет. Но ведь я тоже виновата. Пусть ты будешь не один. Я - с тобой…
Она цеплялась за него, тянула его куда-то. Не знала, понимает ли до конца?
- Со мной… - он еще ближе наклонился к ее лицу. - Не надо, Литта. Ты уж много помогла мне. Пусть моя вина, моя любовь, мой ответ.
Опять не договорил. И вдруг с нежной мукой, с робкой жалобой взглянул ей в глаза, близко.
- Сестричка, ведь мне тяжелее смерти… одному? Сестричка, может, ты сказала - со мной, а сама, может, не понимаешь, куда я иду? Что я… что надо сделать?
Литта молчала, леденея. Морозные, слабо переливались звезды наверху.
- Ежели со мной… ежели вместе… Тогда сейчас уходи, уходи, я и буду знать. Не стой, не жди. Я буду знать, что вместе… что я не один.
Хотела двинуться - и не могла. Ноги точно приросли, примерзли к снегу. О, зачем она!.. Лучше бы не понимать, не знать! О, если бы ничего этого не было!
Флорентий поднял голову, прислушался. Нет. Показалось.
Проговорил совсем спокойно:
- Думал - уж он. Да, пожалуй, в монастырь, к отцу Лаврентию завернул… Приедет.
Вдруг успокоилась и Литта. Или просто холод до сердца дошел. Ясная, прозрачная, крепкая льдинка вместо сердца. Только о нем, только вот о Флорентии…
- Прости, - сказала и обняла, холодными губами ища его губ. - Я с тобой. Пусть наша вина. Я с тобой.
И разомкнула объятия, пошла, не оглядываясь, к дому, быстро, - и затерялась в синей тьме снегов и звезд.
Флорентий постоял, поглядел на тусклый огонек во флигеле. Теперь там пусто. Миша с Романом Ивановичем уехал, старуха-стряпка спит в пристройке. Тихо.
Вышел на дорогу. Долго бродил. Звездный пар наверху. Внизу точно снег светит.
Скрипят полозья? Или опять кажется?
Из-за поворота сразу выскочили сани. Флорентий посторонился. Санки остановились у ворот.
- Я отопру, - сказал Флорентий. - Ты один?
Роман Иванович оставлял иногда Мишу в городе или где по дороге, когда на другой день собирался туда же выехать.
- Иди, намерзся, я лошадь уберу, - продолжал Флорентий. - А как дела?
- Дела недурны. Ведь где я был! Обещали серьезно с мужиками историю замять. Полагаться, закрыв глаза, на обещанья нечего, конечно, а похоже, что образумились. К нам приедут, да это пустое, формальность, пороются, коньячку попьют… А у тебя как?
- У меня хорошо. С дьяконом серьезно говорил. И с другими. Лучше надеяться нельзя.
- Вот спасибо, друг. Пора, пора нам перестать на месте топтаться. Потихоньку наладимся. Я завтра же и сам определенно кое с кем поговорю. Варсиске телеграмму послал, прилетит. Кончай скорее, еще потолкуем.
Он прошел в сени.
Флорентий возился с лошадью.
Глава тридцать седьмая
ЧЕРТ
Что это такое?
Неяркий тупой звук. Точно упало тяжелое где-то, грузное, незвонкое.
Такой неяркий звук можно бы не услышать, если б не был он дик, нейдущ ко всему, что здесь, несхож со всеми звуками, возможными здесь.
А Литта ждала его. Ждала, потому что вот, не прислушиваясь больше, не медля дольше, она бежит по темной лестнице вниз, вниз, ощупью отворяет дверь, опять бежит, спотыкаясь, скользя, не замечая, что вязнут в снегу тонкие туфли, мокнут чулки.
Сто мыслей сразу в голове, коротких, глупых, даже не мыслей вовсе. И как во сне бывает: ноги бегут, дыханья нет, а почти не двигаешься.
Вот крыльцо, одна ступенька, другая, третья, четвертая. Как тихо. Как темно. И никого нет. Странно, что никого нет и тихо-тихо. Точно навсегда тишина и темнота; точно все уже под землею.
Шарит в сенях по двери. Кажется, нет двери, сплошная темная стена, не откроется.
Но нашла, отворила.
Теплом и пахучим дымом ударило в лицо. Вся комната в дыму. Сизеет он пологом на огне лампы.
Не крикнула. Быстро, тихо стала звать:
- Флорентий! Флорентий! Да где же?..
Прозрачнел дым. Увидела Флорентия, на коленях около дивана. Обернулась - увидела, на столе без скатерти, серые тряпки, пролитое масло, темную коробку, два револьвера. Ведь еще днем она заметила их на окне, да, да! Флорентий что-то сказал о них - не слышала. Нарочно не слышала. Это помнит, что нарочно.
Теперь дальний лежал боком, косо. Схватила его - теплый.
- Осторожнее, - прошептал Флорентий, чуть-чуть обернувшись.
- Вы их чистили, да?.. Твой заряжен был… Пусти меня. Он жив? Жив?
Флорентий протянул руку, отстраняя:
- Жив. Молчи.
Но она наклонилась к дивану, к смуглому лицу с открытыми глазами. Голубоватая тень всплывала, просачивалась сквозь смуглость. Все резче делались угольные полосы бровей. Кипела розовая пена на скривленных губах, кипела и опадала с каждым вздохом.
- Где рана? Вот здесь? Ты положил полотенце, Флорентий? Крови нет почти… Только на рубашке немного. Постой…
Глаза под изогнутыми бровями медленно-медленно повернулись. Между стонущими хрипами прорывались теперь слова:
- Да что… же вы? Ра… нен. Докто… ра. Ра… докто… Ты, Фло… Черт зна… ет. Черт…
Полухрип, полукрик - в нем потерялись слова. Крупная, волнистая дрожь стала бегать по телу. Взор погас, но не совсем.
- Флорентий!
Схватила его за плечи, наклонилась, посмотрела близко-близко в голубые, темно-посиневшие глаза. И тихо-тихо сказала, точно не ему сказала - себе:
- Я с тобой. Я с тобой.
Никто не слышал ни скрипа ворот и полозьев, ни стука, ни шагов. Но едва отворилась дверь, едва блеснули пуговицы мундиров, загорелся блик на ружье первого стражника - Литта уже поняла, кто это, зачем. Все ясно; все просто; простая, холодно-льдистая ясность и в ней.
- Господа, несчастие. Роман Иванович ранен. Взгляните!
Она взяла ближайшего за рукав, потащила к дивану. Это был исправник, барон Курц. От неожиданности он выкатил глаза и упирался.
- Они смотрели револьверы. Роковая неосторожность. У Флорентия случайно был заряжен. Да взгляните же!
- Сударыня… Графиня… Pardon! В чем дело? - упирался Курц. - Мы при исполнении своих обязанностей… Конечно, такое несчастие… Но позвольте! Это как же?.. Сейчас произошло? При вас?
Литта взглянула на свои мокрые туфли.
- Нет. Не при мне. Я только что ушла, мы сидели вечер вместе, говорили… Начали они чистить их при мне. Едва я успела уйти в дом, раздеться, вдруг… Прибежала в одном платье… Ах, да это все потом! Нельзя медлить. Рана тяжелая, но он сейчас был в сознании, требовал доктора… Надо везти его в город, в больницу, - так скорее, понимаете? У вас лошади, я поеду сама с ним. Ни минуты нельзя медлить. Несите его!
Исправник, да и другие, совсем растерялись. Она так властно требовала; раненый хрипел.
- Но, сударыня, я по долгу службы…
- Вы ответите! - сверкнула Литта глазами. - Сейчас же велите нести больного, давайте мне провожатых. А там делайте, что хотите.
О Флорентии все как-то забыли. Он сидел на полу, около дивана, прислонившись головой к ногам Романа Ивановича. Точно не слышал, ничего не видел, точно все это его не касалось.
Звенели, шептались, толпились, совещались. Курц струсил окончательно.
- Я не имею права, графи… сударыня. Но беру на свою ответственность… Эй, вы, там! - обернулся он.
Вдруг прибавил, путаясь, сомневаясь:
- Конечно, минуты дороги… Но… если послать за доктором? А пока - первую бы помощь…
- Подымайте! Осторожнее! Вот так! - распоряжалась Литта.
Схватила шапку Флорентия, короткую шубу его накинула на себя.
- Да ну же, скорее! Сюда!
Подняли. Раненый застонал глухо, словно из подземелья, задрожал сильнее, опять забормотал полувнятно:
- Черт знает… Черт… Черт…
- Флорентия Власыча я принужден буду, по всей вероятности… задержать, препроводить… - лепетал Курц, идя за Литтой к двери.
Она даже не обернулась.
- Ваше дело. Посмотрите на него: хоть воды бы дали.
- Ах, разве я не понимаю? Этакое несчастие. Лучшие друзья - и вдруг такое несчастие.
Фонари замелькали на дворе. Тягучий скрип сапог по морозному снегу, лошадиное отфыркиванье…
- Легче, легче!
Стоны едва слышны. Он укрыт шубой. Литта рядом. Кто-то с другой стороны лепится, избочается сесть, поддерживает раненого. Скрипнули, точно крикнули, полозья…
Флорентий все так же сидел на полу, прислонившись головой к опустевшему дивану.
- Позвольте, господа. Флорентий Власыч!.. Эй, да кто там? подай воды, живо! Флорентий Власыч!..