- Владыка и брат мой по плоти! Я не могу больше выносить лицезрения этого мальчишки, Петро прекрасного, и прошу тебя изгнать его из дома нашего. А если ты не благословишь изгнать его, то благослови мне уйти от тебя и никогда в дом твой не возвращаться. И не я буду, а другая старуха, чужая тебе по плоти, изготовлять любимую пищу твою, и другая будет твои святительские ноги мыть, и другая пусть ложе твое стелет, на котором отдыхают престарелые члены твои, и другая варенье для угощенья гостей сановных будет варить в твоем доме: желе из айвы, шербет розовый и кофейный, и розовый лист, и орехи с гвоздикой, и другая пусть вокруг чела твоего повязывает чорный печатный платочек поверх клобука. Я сказала, владыка, а впрочем, воля твоя.
После нее начал говорить сын ее, злой писарь:
- Владыка святый и по плоти мой дядя, я ненавижу твоего ясакчи Петро всем сердцем моим и всею душою моей. Удали ты его с позором из дома этого или мне благослови уйти от тебя. И пусть другой писарь и чужой тебе по плоти человек заботится впредь о сборе податей с народа в пользу твоей казны; пусть другой избавляет тебя от распрей с начальниками агарянскими и ходит по судилищам их, кланяясь и снимая башмаки у проклятого порога их, пусть другой ссорится с сельскими чорбаджиями и запирает в тюрьму их, когда они подати поздно платят, пусть другой писец все бумаги и грамоты тебе готовые приносит на подпись и думает за тебя, и ходит, и голодает, и зябнет, пока ты куришь наргиле или молишься в одиночестве о спасении твоей души престарелой, сидя на широкой софе и прислонясь к подушке из сирийского пестрого шолка, у большой медной жаровни на львиных лапках, которую три человека едва поднять могут руками (так она велика и вся литая медная). Я за тебя, пока ты молился и отдыхал, брал на свою окаянную душу все грехи твои и ссоры, и ненависть, и любостяжание, и обиды, и ругательства бедным людям, и угождения неправедные сильным князьям Mipa сего. Отныне же пусть другой это все делает, а меня, владыка, отпусти, если не хочешь Петро изгнать от себя?
- Что он вам сделал, этот юноша? - сказал епископ с большим сожалением, но согласился на изгнание Петро.
Тогда обрадовались злой писарь и его мать и пошли гнать Петро; велели ему снять одежду золотую и оружие, и пояс, в котором были спрятаны у него деньги, и денег его ему не отдали, но дали ему самую простую ветхую одежду и велели идти куда хочет.
- И если и в городе этом ты останешься, то жив не будешь! - сказала ему сестра епископа.
Петро ушел далеко от города в пустынное место и поколебалась в нем в первый раз его вера. Он сказал себе:
"Не увижу я правды никогда на земле живых!" Упал лицом на землю и не хотел уже ни жить на свете, ни молиться.
Он думал: "На что, если так, молиться?" И не поднимал лица от земли, на которой лежал, пока не услышал топота конского по камням; тогда он поглядел, кто едет, и увидал, что едет богатый франк-купец.
Платье на нем было узкое и непристойное, такое, как носят всегда франки, чулки и башмаки, и на голове его был большой трикантон точно каик морской. Лицо его было безобразно и злобно, и из очей блистали молнии.
Он остановил коня и сказал Петро:
- Дитя души! Хорошо ты делаешь, что молиться не хочешь. Это все напрасно. Но я человек хороший и жалею тебя. Хочешь, я возьму тебя к себе на фабрику и, если ты молиться и там не будешь никогда и в церковь ходить не будешь, и постов содержать не будешь, то я с тебя мало работы потребую. Ты будешь у меня только один раз в день в большой лес ездить на телеге и привозить оттуда по три полена. И если ты когда-нибудь захочешь уйти, проси у меня что хочешь, я все дам тебе. Зовут же меня мусьё Франко.
Петро согласился с радостью и пошел за мусьё Франко. А это и был сам дьявол, и Петро не понял этого.
VIII
Стал жить Петро у мусьё Франко. У мусьё Франко около моря был большой завод с длинными, чорными трубами, из этих труб целые дни и ночи дым чорный поднимался и пламя поднималось, и искры летели. Место было низкое, болотистое, все в высоких камышах, гнилое и самое скучное. С раннего утра и до самой поздней ночи убивались христиане у Франко в огне и в пламени неугасимом. Лица их были худые, жолтые и печальные. Они ничего не говорили. Мусьё Франко заставлял их работать по воскресеньям и по другим праздникам; только и отпускал их на Пасху, на Рождество Христово, на Успение Божией Матери и еще на три праздника: на Николин день, на Св. Димитрия Солунского и Св. Георгия Победоносца. В эти дни он не смел не отпускать их; в эти дни он боялся.
Петро пожалел работников и спросил у одного из них:
- Ты, христианин-человек, за какую цену по воскресеньям и по праздникам трудишься и такой грех на душу здесь берешь?
- За великую, за великую цену, Петро! - отвечал ему работник и отошел от него.
Петро спросил другого. И другой точно так же сказал ему:
- Мы, Петро, трудимся здесь за такую великую цену, которую избави тебя Господь когда-нибудь взять.
И тоже отошел от него.
На первый же день мусьё Франко приказал Петро ехать, по условию, в лес за поленьями и указал ему, какую лошадь в телегу запречь, и приказал ему:
- Не забудь, не говори лошади "э!", а говори ей "ну!"
Петро поехал в лес, срубил три полена и поехал домой.
На возвратном пути он подумал: "Скажу я лошади "э!" и посмотрю, что будет!"
И сказал: "Э!"
Как только он сказал "э!", лошадь сейчас обратилась в чорбаджи Брайко.
Увидал Петро своего бывшего хозяина и спросил у него:
- Как ты это здесь, чорбаджи? Чорбаджи отвечал ему:
- Вскоре после того, как я прогнал и обидел тебя, я умер. И теперь моя душа здесь мучится за мою скупость и за то, что я у многих людей бедных, так же как и у тебя, деньги съел, иногда обманом, иногда лихвою, иногда хитростью иною... За это мучится душа моя.
- Хорошо! - сказал Петро. Взял полено и бил его крепко; потом простил и сказал "ну!" Чорбаджи опять стал лошадью и отвез его на завод.
На второй день мусьё Франко приказал ему взять другую лошадь - чорную и ехать опять в лес за тремя поленьями. И опять сказал ему:
- Не забуть, не говори лошади "э!", а говори ей "ну!"
Петро поехал; срубил три полена, а на возвратном пути сказал опять "э!" и ждал, что будет. Увидал он тотчас же перед собой в оглоблях чорную спину попа Георгия. Поп сказал ему:
- Вскоре после того, как я предал тебя агарянам, милый сын мой, я умер, и за то, что я не тебя одного, а и других еще из малодушия и боязни не раз в жизни врагам предавал, и за то, что слишком свою старую жизнь жалел во вред другим людям, и жил не как добрый пастырь, полагающий душу свою за овцы своя, а как наемник бегал от лютых волков, за это душа моя здесь теперь мучится, милый сын мой. Бей и ты меня за грехи мои... только не крепко, потому что я все-таки, как отец, хлеб мой с тобою делил...
Ударил его не очень крепко Петро раза два, простил и сказал "ну!" И поп опять стал чорною лошадью и повез его на завод.
На третий день мусьё Франко опять сказал Петро:
- Поезжай в лес за тремя поленьями; только не говори лошади "э!", а говори ей "ну!"
Поехал Петро на хорошей рыжей лошади.
Срубил он три полена в лесу и сказал и этой лошади "э!" Он уже знал, что увидит перед собой Хаджи-Дмитрия, и как только лошадь обратилась в купца, Петро сказал ему:
- Здравствуй, господин мой, за что тебя наказал так Бог? Ты был человек хороший и добрый и мне жизнь даже спас.
- За гнев необузданный. За то, что я не тебя одного, а многих во гневе напрасно обидел, бил, истязал, из дома своего изгонял и, может быть, иных и жизни во гневе лишил. Вот за что моя душа мучится.
Петро отвечал ему:
- Я бы тебя за это сильно избил поленом, но так как ты мне прежде жизнь спас, то я тебя много наказывать не буду.
И ударил его только раз, и то не крепко.
На четвертый день, когда мусьё Франко велел заложить ему большую белую лошадь и опять напомнил, как говорить с нею. Петро не вытерпел и, еще не доезжая до леса, сказал: "э!", и белая лошадь стала епископом.
- И ты скончался, владыко? - спросил Петро, снимая шапку.
- И я скончался, дитя мое! - сказал епископ, печально потупив очи. - Когда тебя изгнали из моего дома, другие телохранители мои и твои побратимы задумали отмстить за тебя, исполняя клятву побратимства и любви, которую они тебе дали. Они зарезали племянника моего писаря и удавили сестру мою параману, сами же разбежались; а я от такого огорчения и стыда всенародного скоро после этого умер. Теперь прошу я тебя, прости мне и не бей меня, твоего старца, потому ты знаешь, что грех мой был больше всего лень и еще то, что я против людей и лукавых слуг моих имел лицо слишком мягкое. Усилий я делать не любил. Ни в чем не нудил себя. А только принуждающие себя восхитят царство небесное. Но не был я ни гневен, ни алчен, ни любострастен, ни завистлив, ни горд.
- Я не могу бить тебя, владыко, - отвечал Петро. - Хоть бы ты и худшее сделал, я бить тебя не могу: твой сан очень велик.
Тогда сошел Петро с телеги и сказал: "ну!" Епископ опять стал лошадью, и Петро около телеги пешком до лесу дошел.
В лесу выехал он на большую пустынную полянку, посреди которой стояло превысокое дерево, все до верху сухое, без листьев. Петро подошел к нему с топором и хотел ударить. Наверху на дереве сидела одна птичка, такая маленькая, что Петро ее не заметил. Тогда маленькая птичка сказала ему:
- Милый мой Петро, пастух мой бдительный, крахткандильанафт целомудренный, домоправитель искусный, ясакчи богатырь прекрасный, прошу тебя, не руби этого дерева. Мне оно нужно. Руби другие деревья в лесу. И за это я открою тебе тайну. Скажи мне, сколько дней ездишь в этот лес?
- Четыре дня, - сказал Петро.
- Это значит четыре года, - сказала птичка. Слыша это, Петро пришел в великий ужас и воскликнул:
- Горе мне! Горе несчастному! Я уже прожил здесь, не зная того, четыре года, и что сталось с отцом моим Христо и с бедной матерью Христиной? Уж не померли ли они от бедности и трудов...
- Об этом я тебе сказать не могу, - отвечала птичка. - А скажу тебе о другом. Живешь ты теперь четыре года у самого дьявола в доме. Хозяин твой Франко - сам дьявол.
Еще больше испугался Петро, упал на землю и начал волосы и одежду свою рвать и плакать, восклицая:
- Увы! увы мне, чорная моя судьба! Увы мне! Скажи мне, птичка моя золотая, уж не умер ли я тоже, несчастный... Скажи, жив ли я?
- Ты жив, не бойся, - отвечала птичка. - Возвратись домой и скажи дьяволу смело, что служить у него больше не хочешь, и спроси расчета, а когда он будет давать тебе деньги - не бери их, хотя бы он дал тебе их целый мешок. Сколько бы он их тебе ни дал - все эти золотые его обратятся в луковую кожицу золотистую, которая на луковицах бывает, и не успеешь ты и десяти шагов от дома его отойти, как мешок твой из тяжелого станет легким, и ты пожалеешь тогда. А ты скажи дьяволу: "Мусьё Франко, дайте мне ту старую большую баранью белую шубу, которая у вас на гвозде висит; больше ничего мне не нужно". Он отдаст тебе ее. А когда ты будешь уходить, что бы ты за собой ни слышал - не бойся и не оглядывайся, но иди прямо. Иначе погибнешь ты; только взойдя на гору высокую в часе ходьбы от того места, остановись, и с нее ты можешь оглянуться назад.
Послушался Петро; срубил другое дерево; взял от него три полена, положил их на телегу, а сам всю дорогу шел пешком назад, жалея седины епископа, и вздыхая думал о том, как страшно умирать и как трудно без греха сохраниться нам на свете этом.
Возвратившись домой к мусьё Франко, Петро потребовал у него расчета и сказал ему, что желает получить ту старую баранью шубу, которая висит на стене.
Дьявол и гневался, и ласкал Петро, и рассыпал перед ним серебро и золото, говоря: "Не лучше ли это, чем старая шуба?" Но Петро, кланяясь ему, отвечал:
- Нет, господин мой, ты слово дал ни в чем не отказывать мне.
- Я не помню! - сказал дьявол. Петро тогда перекрестился и воскликнул:
- Вот тебе Бог, вот тебе хлеб мой, что ты обещал! Смутился тогда дьявол, поглядел на него диким взглядом и отдал шубу.
Петро надел ее и вышел из дверей, не оглядываясь. Но едва только он вышел, как услышал, что его зовет приятным голосом его мать Христина:
- Петро, сынок мой... Поди сюда, оглянись. И Христо за ней кричал ласково:
- Петро!
Вздрогнул Петро и чуть-чуть не вернулся к двери, но вспомнил о словах птички и воскликнул: "помилуй меня, Боже, помилуй меня!..", пошел дальше.
Тогда поднялась ужасная буря и свист, и гам, и пыль, гонимая страшным ветром, неслась за Петро и обгоняла его и, возвращаясь вихрем, засыпала ему глаза, чтоб он обернулся.
Потом раздался топот погони конской. Слышал Петро, скачут как будто сотни людей и кричат издали: "вот он! вот он!"
Он все шел вперед, не оглядываясь.
И все мало-помалу утихло. Но до горы, с которой птичка ему позволила оглянуться, было еще далеко, и как утихло все, успокоился Петро и задумался, и шел не спеша.
И взошел он в узкую дорогу между двух высоких скал, и взошла тогда луна, и стало и светлее и страшнее .ему. Как только взошел он на эту узкую дорогу, так и ужаснулся. Увидал он на скале, на левой руке, чью-то большую тень и длинную; вытягивалась тень дальше его вперед, и видно было, что она от кого-то, кто сзади его тихо крадется. Уменьшалась тень и опять выростала. И чувствовал Петро чье-то тихое дыхание сзади на шее своей, и весь он трепетал и содрогался от холода и от ужаса, стараясь не оглянуться.
Наконец грянул над ухом его такой громовой удар, что он успел только пасть ниц и закрыл шубой голову. Однако все-таки он не оглянулся.
После все утихло; дьявол отошел от него, и он достиг благополучно той горы, о которой говорила птичка.
Тогда, помолившись еще раз, он оглянулся и увидал, что на берегу моря, где была фабрика с большою трубой, метавшею искры, не было ничего. Только был виден скучный плоский берег, да море неподвижное, да луна на небе.
И шел с той стороны навстречу отвратительный смрад.
На горе Петро побыл недолго; по ту сторону он увидал прекрасные поля и хорошие деревья высокие, и веселые ручейки, которые по кусточкам бежали и по камешкам прыгали. А где конец этому месту, он не видал.
Когда Петро туда сошел, он увидал, что у дороги под большим платаном, у ручейка, сидят два старца. Бороды у обоих белые, чистые, не великие и не малые, и лица у них обоих были светолепные и приятные, а друг на друга совсем не похожие.
Петро тотчас же подошел к первому старцу и хотел поцеловать его десницу, но тот велел ему прежде подойти к другому, а потом уж к себе.
Потом старцы сказали ему:
- Продай, молодец, нам свое большое стадо. Петро удивился и спросил:
- Где ж у меня стадо? Тогда старцы сказали ему:
- Положи на землю шубу.
Петро отвечал с радостью: "извольте" и, сняв шубу, поспешно положил ее на землю у ног их.
И вот, только что он положил, в один миг стала разрастаться шуба, и разрасталась, и разрослась, и раскинулась далеко по красивому полю... и между деревьями изгибалась, и пропадал ее конец... Точно снегом покрылось все это поле. И заиграла, заиграла золотом на лунном свете чистая белая волна, и из каждого волосика вышло по овечке белой... и заблеяли и запрыгали кругом ягницы и ягнята маленькие и начали матерей сосать, а матери травку щипать, теснясь так, что едва ступить можно было...
Петро удивлялся и веселился, глядя на свое стадо, и даже сам запрыгал от радости, говоря:
- Вот стадо! Я такого стада никогда не видал. Старцы улыбались на его невинную радость. Потом они встали с места, и один дал ему в руки новый кожаный кошелек, совсем пустой, и сказал ему:
- Вот тебе, Петро, плата за стадо твое. Только не искушай кошелек без крайней нужды. А когда будет очень нужно, ты в нем все найдешь. Богатство твое теперь будет неистощимо на этой земле; с ним ты всего достигать можешь, даже и того, чего и не посмеешь теперь искать. Но помни, что как только построишь ты своему благодетелю Христо и жене его Христине такой большой дом, в каких воеводы градские живут и купцы богатые, и как только купишь им землю доходную, чтоб успокоить их до смерти их в изобилии, так сейчас иссякнет золото из кошелька этого и больше ты не будешь получать ничего. А строить ты дом долго не должен. В один месяц. Иди же ты с Богом, благословясь, и нас, своих старцев, не забывай никогда!
И как сказали они эту речь, вдруг оба исчезли; и стадо необъятное исчезло, как белый туман исчезает, когда взойдет солнце и подует вдруг ветерок.
И Петро остался опять один с пустым кошельком в руках. Только луна светила и деревья шелестили вокруг чуть слышно, а ручейки по кусточкам и камешкам все журчали и прыгали.
Тогда только образумился Петро и понял, что свитые то были старцы, овцы же были все души, которые до тех пор томились у дьявола.
Тогда Петро подумал:
- Теперь вещь конченная! я могу теперь идти домой и заплатить за добро моим воспитателям так, что они и надеяться не могли! Пойду, куплю земли и дом им построю огромный в один месяц и сам успокоюсь.
И пошел по дороге прямо.