Управляющий Джемсон и доктор копей спускаются вниз – к спасательным работам. Откатчик везет его на вагончике, запряженной слепой лошадью "Дэвон". Джемсон торопит.
Оживилась игра в теннис. Но уже смеркается. Одна из дам: "Какой ужас! Уже темнеет!" Бросают игру.
Лампа Гартли гаснет. Он опять выкручивает фитиль: светлеет.
Уотсон снова опускает кирку, пробует звать, стучит в стенку.
Гартли кажется, что он слышит стук. Снова возникают перед ним бредовые видения, он хватает нож Тома, мечется в угольной пещере. Останавливается перед лампой и каждую секунду выкручивает фитиль. Стуки со всех сторон, кругом. Не выпуская ножа из рук, он хватается за голову, в отчаянии выкручивает фитиль лампы последний раз, она быстро гаснет. В потухающем свете видна рука Гартли, <нрзб.> ножом удобное место на горле – пониже кадыка…
Джемсон и доктор осматривают работы спасательного отряда. Отзывает в сторону старшину. Дело уже безнадежное, у всех опускаются руки… "А как Уотсон?" – "Продолжает работу".
Уотсон делает еще удар – уголь пробивается: он достиг цели. Кричат по очереди в отверстие он и Тротэр: никакого ответа. Странно! Подходят Джемсон и доктор. Уотсон быстро расширяет отверстие. Все взволнованны. Держа лампу в зубах, Уотсон проползает в пещеру. Уотсон – в пещере 99-го участка. Он нагибается над лежащим на полу Гартли, освещая его лампой, – и видит торчащий у него в горле нож – хорошо знакомый нож Тома…
Тем времени Тротэр и другие делают вход в пещеру 99-го участка более широким. Уотсон выходит оттуда бледный, дрожащий. Его окружают, расспрашивают. Он отвечает: "Тома нет. Он, очевидно, ушел в старый штрек". – "А Гартли?" – "Гартли… умер". Тротэр, доктор и другие – вползают в проход и скоро появляются обратно с телом Гартли. Джемсон спрашивает доктора: "Что же это? Самоубийство – или…" Доктор пожимает плечами. Уотсон вскакивает: "Том – в старом штреке: надо спасать его! Кто со мной?" С ним идет Тротэр.
Лошадь "Дэвон" везет по штрекам тело Гартли. Углекопы идут за ним.
Уотсон и Тротэр – снова в пещере 99-го участка; с ними Джемсон. Уотсон увидел лампу Гартли – № 1957. Поднимает ее, осматривает и отдает Джемсону: "Берегите ее как зеницу ока и никому не отдавайте, кроме полиции". Пролезают через пробитое Томом отверстие в старый штрек. Джемсон возвращается с лампой Гартли.
Тело Гартли на носилках вынесли наверх. Быстро собирается толпа рабочих, окружает его, шепчутся. Один, подвыпивший, кричит: "Так ему и надо!" Другой останавливает его: "Ш-ш-ш!" Протискиваются репортеры. Они в восторге от новой сенсации. Пишется заголовок статьи: "Опять – рука Москвы: надсмотрщик Гартли убит коммунистом Т. Дрэри… Предполагаемый убийца скрылся…"
Уотсон и Тротэр находят в большой пещере распростертого на полу Тома, бросаются к нему. Тротэр прикладывается ухом к груди Тома. "Умер?" – спрашивает Уотсон. "Сейчас…
– Тротэр прислушивается еще раз. – Сердце бьется… жив!" Уотсон: "Может быть, лучше бы умер…" Вливают ему что-то в рот из фляжки. Том слегка шевелится. Уотсон и Тротэр поднимают его на плечи и несут. Вдруг Уотсон останавливается: он увидел на земле лампу Тома. Тома опускают на землю, Уотсон поднимает лампу, внимательно осматривает ее, прицепляет к поясу, потом – несут Тома дальше.
Часть 7
Полицейский у окна читает газету, покачивает головой.
Комната Тома. Том – в постели, возле него – доктор, сестра милосердия, Уотсон. Доктор, осмотрев больного, заявляет, что он сегодня, вероятно, придет в себя.
В другой комнате – лежит выздоравливающая Синтия, возле нее – мать. Синтия знает, что Том – здесь, рядом; но почему ей не позволяют пойти к нему? Мать – в шляпе, в перчатках – ей надо куда-то идти; она уговаривает Синтию лежать спокойно. Уходит.
В комнате, где лежит Том, Уотсон берет у полицейского газету, раскрывает. Заголовки: "Сенсационный процесс! Коммунист Т. Дрэри на предварительном следствии признан виновным в предумышленном убийстве. До суда обвиненный будет отправлен в тюрьму – как только позволит состояние здоровья… Вчера, 22 апреля, доктор осмотрел его и заявил, что…"
Дверь приоткрывается – входит Синтия, вскрикивает: "Том!" Уотсон торопливо прячет газету, бросается к Синтии. Полицейский встает и кланяется ей. Синтия испуганно спрашивает, показывая на полицейского: "Зачем он здесь?" Уотсон уводит Синтию в соседнюю комнату и там, путаясь, объясняет, что это – по тому, старому делу: "Ведь Том был привлечен к суду после забастовки… Но сейчас к нему нельзя, нельзя!"
Том услышал крик Синтии и зашевелился, открыл глаза. Входит Уотсон.
Очнувшийся Том спрашивает его о Гартли. Уотсон отвечает неопределенно. Из дальнейших вопросов Тома Уотсон убеждается, что Том – невиновен, что он – не убивал Гартли. Уотсон радостно обнимает Тома, Том удивлен. Полицейского он еще не видит – тот сидит у окна.
Полицейский встает, извиняясь, подходит к телефону и звонит, что Том Дрэри пришел в себя – вечером можно прислать за ним карету. Том удивленно смотрит на полицейского, на Уотсона. Тогда Уотсон рассказывает Тому, в чем дело; дает ему газету. Том поворачивается лицом к стене, лежит так несколько времени. Затем, полуприподнявшись, схватывает за руку Уотсона: "А лампы – его и моя? Они целы?" Уотсон кивает головой. Том: "Синтия знает?" Уотсон что-то объясняет Тому и прибавляет в конце: "Ты скажешь ей вечером, что… что тебя увозят в больницу". Том мрачно поворачивается лицом к стене…
Толпа народа у входа в какое-то здание; в дверях давка. Стая мальчишек с свежими номерами газет, газеты быстро расхватывают. Верхушка газеты: "Сегодня, 22 мая, начинается…"
Один из членов Соединенного комитета, у себя дома, за кофе, раскрывает газету: "Сегодня, 22 мая, начинается процесс коммуниста-убийцы Тома Дрэри. В случае, если вынесен будет смертный приговор, исполнение его…"
Он читает дальше и передает газету даме – со вздохом: "Люди – жестокие создания…" Наливает себе еще кофе, вынимает два пропуска в залу суда, один передает даме.
Зал суда. Эстрада. За столом – судья в парике и мантилье, адвокаты – тоже в мантильях. Двенадцать присяжных – направо от судьи; налево – представители печати. Том – под стражей. В зале – свидетели; среди них – Уотсон, Тротэр, Джемсон, ряд углекопов, члены Соединенного комитета. На галерее – публика, резко обособленные группы – рабочая и буржуазная.
Суд начался. На вопрос судьи – Том, вставши, отвечает: "Нет, не виновен". На галерее: реакция рабочей группы-удовлетворение, реакция буржуазной группы – возмущение.
Встает прокурор. Обращаясь к присяжным, начинает речь: "Обвиняемого перед нами, в сущности, нет…" В зале и на галереях – движение. "Настоящие обвиненные по этому делу – находятся на свободе: они – в Москве, которая организовала это преступление. Том Дрэри – агент Москвы, коммунист…"
В доме Тома. Синтия лежит – возле нее – мать, явно чем-то взволнованная. Синтия заметила, спрашивает: "Тому хуже? Да?" Мать: "Ему – ему сегодня делают операцию… Не беспокойся: два врача… самых лучших!"
Том – в зале суда, возле него – два часовых. Билл Уотсон и адвокат Пэрли взволнованно разговаривают о чем-то.
На суде идет допрос свидетелей. На эстраду медленно, неуклюже выходит толстый полицейский Стомак. Прокурор спрашивает: "Что вы можете сказать о том, какие были отношения между обвиняемым Дрэри и убитым Гартли?" Полицейский Стомак начинает свои показания: кадры из конца 1-й части – столкновение между Томом и Гартли после заседания Соединенного комитета, угроза Тома, что он убьет Гартли…
Реакция двух групп публики в зале. Удрученные показанием полицейского Уотсон и адвокат Пэрли. Судья объявляет перерыв до следующего дня.
Вечер – на улице. Мальчишки с экстренным выпуском газет. В газетах заглавия: "Решающее показание полицейского Стомака. Завтра ожидается приговор…"
Синтия в постели, возле нее мать и Уотсон. Уотсон объясняет, что операция Тому – отложена до завтра.
Том – в одиночной камере. Он ходит из угла в угол. Перед ним мелькают лицо Синтии, две лампы – его и Гартли, Уотсон, лица углекопов…
Зал суда. Показания Уотсона, быстро проходящие отдельные кадры из 6-й части.
Уотсона допрашивает адвокат Пэрли – только об одном: о лампах. Своим допросом он выясняет, что лампа Гартли – № 1957 – была найдена пустой, с обгоревшим фитилем, а в лампе Тома Дрэри – № 2209 – еще оставался керосин. Бесспорный вывод из этого: лампа убитого Гартли горела еще около 3 часов после того, как Том Дрэри ушел от него в старый штрек, и когда керосин догорал – Гартли выкручивал фитиль. "Как вы полагаете, мог ли это делать убитый Гартли?"
Реакция на эту реплику двух групп в публике. Прокурор – ядовито улыбается: "Где гарантия, что лампа Дрэри не была открыта его единомышленниками и туда не был перелит керосин?" Реакция в публике. Углекопы хохочут.
Адвокат Пэрли предлагает прокурору осмотреть и попытаться открыть лампу. Тщетные попытки прокурора сделать это – смеется Уотсон, смех в зале. Уотсон – старый углекоп – объясняет: лампа устроена так, что ее можно открыть только с помощью сильного магнита; без этого вскрыть лампу можно, только разбив ее. Это показывается суду экспериментально на одной из ламп: прокурор, обескураженный, садится.
Часть толпы на улице, у дверей суда. Из дверей выходит Джим Тротэр, углекопы бросаются к нему. Он говорит: "Через полчаса будет вынесен приговор".
Уотсон из суда о том же звонит домой – жене. Она, взволнованная, вешает трубку и бежит к Синтии: "Через полчаса мы будем знать… исход операции".
Торжественно выходит суд, присяжные. Том – сзади него два конвоира – встает. Встает старшина присяжных. Секретарь суда спрашивает его: "Вынесено решение?" Старшина: "Да, сэр". Секретарь: "Виновен ли Том Дрэри в предумышленном убийстве Джека Гартли?" Старшина: "Нет, не виновен…"
Взволнованные лица публики, аплодисменты, крики негодования, суровый окрик судьи. Он приказывает конвоирам отойти от Тома, Том спускается вниз…
Том – дома, вбегает в комнату, где лежит Синтия. Она подымается, не веря глазам: "А… операция? Чем же ты был болен?" – "Виселицей…" – отвечает Том и торопливо начинает рассказывать ей.
Входит Уотсон и тянет его к окну: к дому <идет> демонстрация углекопов со знаменами, с лозунгами.
Том выходит к углекопам. Ему устраивают овацию. Стоя на ступенях, он начинает говорить речь.
V.1931
Сибирь
1
Последний год перед войной – последний год великолепия императорской России.
В зале одного из петербургских дворцов построен шеренгой выпуск воспитанников Артиллерийского училища. В сопровождении блестящей свиты входит царь и поздравляет их с производством в офицеры…
Эти торжественные незабываемые минуты – уже позади. Начинается проза жизни, молодым офицерам нужно разъезжаться по местам службы. Только немногим счастливцам удалось остаться в Петербурге. В числе их – подпоручик Половец: он получил назначение в гарнизон форта на берегу Финского залива, оттуда до Петербурга – всего час езды.
По прибытии Половца на место службы сразу же начинаются сюрпризы. Половец является представиться генералу. К удивлению молодого офицера, его ведут… в кухню. Там толстяк в поварском колпаке и переднике оказывается генералом: страстный гастроном, генерал всегда сам готовит обед. Впрочем, этот как будто добродушный толстяк сейчас же показывает себя с другой стороны. Славный маленький татарчонок Осман в белом поварском колпаке зазевался, на плите что-то перелилось через край. Генерал отвешивает ему одну задругой несколько пощечин. Татарчонок, плача, кричит, что он бедный, но он татарский князь.
– Князь? – генерал, хохоча, дает ему еще пощечину…
В квартире своего ближайшего начальника, капитана Нечета, наш герой оглушен птичьим пением и писком: всюду по комнатам летают десятки канареек, разведение которых составляет весь смысл жизни добродушного капитана. Другие офицеры, если у них нет таких причуд, заполняют жизнь картами, адюльтерами, вином…
Тем резче на этом фоне выделяется чета Шмитов. Капитана Шмита здесь зовут "железным капитаном": это – человек непоколебимой честности и прямоты, сильной воли. Его жена Маруся – очаровательная, совсем молодая, еще не утратившая детскости женщина.
Маруся – страстная поклонница музыки. Половец – отличный пианист, он только по присущей ему русской лени и безволию не попал в консерваторию… Музыка с первой же встречи создает почву для взаимного понимания, дружбы между Марусей и Половцом. Со стороны Половца это чувство быстро переходит во влюбленность, в ревность к капитану Шмиту, которого Маруся обожает. "Железный капитан" отвечает ей тем же: под суровой внешностью в его душе скрыты неисчерпаемые запасы нежности.
2
Приезд Половца почти совпадает с началом катастрофы, разражающейся над уютным домом Шмитов.
Генерал, поклонник гастрономии, не только любит поесть сам, он любит угостить и других, любит "проветриться" в Петербурге. Жалованья ему не хватает, и он пополняет свой бюджет из денег, присылаемых солдатам от их родных, из сумм, отпускаемых на довольствие гарнизона. Солдаты заявляют жалобу Шмиту. Шмит является к генералу и со свойственной ему резкостью предупреждает, что он не допустит, чтобы обворовывали солдат. Генерал взбешен. Он ищет, чем бы ему побольнее кольнуть Шмита, и не находит ничего лучшего, как бросить грязный намек по адресу Маруси Шмит. Шмит отвечает пощечиной генералу – в присутствии свидетеля – генеральского денщика.
Дома Шмит ничего не говорит Марусе о случившемся. Он только нежен с женою, как никогда. Он просит ее отменить приглашение Половца к обеду: он хочет провести этот вечер вдвоем с Марусей. Он знает, что это их последний счастливый вечер.
Наутро Шмит получает пакет от генерала. К удивлению Шмита, естественно ожидающего последствий вчерашней пощечины, в письме генерала он не находит ничего, кроме официального приказа немедленно выехать в Гельсингфорс для заказанных там инструментов. Шмиту не верится, чтоб генерал оставил оскорбление неотмщенным, он чувствует какую-то ловушку, какую-то опасность в этой командировке, но ехать надо.
Вечером, после отъезда Шмита, Маруся и Половец вдвоем. Он играет на рояле, играет так, как никогда в жизни, – играет для "нее". Ему кажется, что она слышит то, что он хочет сказать ей своей музыкой. Он встает из-за рояля и подходит к ней. Сейчас он скажет ей то, что он уже не в силах держать запертым внутри себя…
Резкий телефонный звонок прерывает сцену. Это звонит генерал. Маруся шутливо приветствует его. Затем, выслушав генерала, совершенно изменившимся, упавшим голосом она просит его позвонить через несколько минут – тогда она даст ответ. Она вешает трубку. Ноги у Маруси подкашиваются – она упала бы, если бы ее не подхватил Половец.
Лихорадочно торопясь, дрожа, Маруся передает ему содержание разговора с генералом. Генерал сообщил ей, что Шмит ударил его по лицу и что теперь судьба мужа, его жизнь – в руках Маруси: если она согласна расплатиться за мужа и заедет к генералу завтра вечером – все дело будет предано забвению, если нет…
Как поступить Марусе? Она любит Шмита – и поэтому ей надо пойти к генералу. Она любит Шмита – и поэтому ей нельзя, ужасно пойти к генералу…
Эту трагическую дилемму ей нужно разрешить сейчас же: через несколько минут генерал позвонит снова.
Возмущенный до глубины души Половец просит, чтобы Маруся разрешила ему подойти к телефону, когда позвонит этот негодяй: Половец ответит ему, как надо.
– И тогда Шмит погиб, – возражает Маруся.
Увы, она права – Половец понимает.
Бесконечные минуты идут. У обоих появляется надежда, что генерал не позвонит больше. Может быть, Маруся ослышалась, не так поняла генерала? Она хватается за это предположение Половца. Она сама начинает в это верить, она оживает…
Звонок. Половец кидается к аппарату. Маруся отстраняет его. И как будто спокойным чужим голосом она отвечает генералу, что, если что-нибудь непредвиденное не помешает ей, – она завтра вечером придет к нему…
3
Это ужасное "завтра" наступило.
Измученный бессонной ночью и своими мыслями, Половец отвечает своему денщику Якову невпопад и вообще ведет себя так странно, что Яков встревожен. Половец приказывает скорее подать мундир: он торопится к генералу. Яков видит, как его барин, вынув из ящика револьвер, трясущимися руками заряжает его и кладет в карман домашней куртки.
Уже в передней, надев пальто, Половец вспоминает, что револьвер остался в кармане куртки, и – приказывает Якову принести его. Яков возится в спальне непонятно долго, наконец приносит оружие. Половец набрасывается на Якова с выговором. Денщик смиренно молчит.
Половец ждет в приемной генерала. Застекленная дверь в кабинет позволяет ему видеть жирный, в складках, затылок генерала, сидящего за письменным столом.
Половец вынимает револьвер, целится в генеральский затылок, с наслаждением нажимает курок…
Выстрела нет. Половец нажимает курок еще раз – и то же самое. Он растерян, но осматривает оружие – и видит, что револьвер разряжен. Не дожидаясь аудиенции у генерала, он тотчас же уходит – под изумленными взглядами генеральских слуг.
Дома денщик Яков признается ему, что это он разрядил револьвер. Взбешенный Половец ударяет его. Бородатый, похожий на медведя Яков покорно принимает пощечину. А затем, от стыда за этот свой поступок, от горя – Половец лежит, зарывшись лицом в подушки, и Яков, согнувшись над ним, утешает его, как бородатая няня.
Вечер. Яков заглядывает в спальню и видит молодого офицера спящим. Он осторожно выходит.
В это же самое время генеральский денщик – круглый, лоснящийся как самовар – конфиденциально докладывает генералу, что в приемной его ждет дама. Генерал выбегает в приемную: там – Маруся Шмит…
Шмит вернулся из командировки, Маруся встречает его на пристани. Перед нею – мучительная задача: сделать так, чтобы у Шмита не явилось ни малейшего подозрения о том, что случилось в его отсутствие. Ей нужно поэтому разыгрывать из себя прежнюю веселую Марусю. Шмит шутит, он рассказывает Марусе какой-то смешной приснившийся ему сон. Маруся знает, что она должна смеяться, – и, к ужасу своему, чувствует, что не может. Наконец, нечеловеческим усилием воли она заставляет себя сделать это, она начинает смеяться, но тотчас же ее смех обрывается, сыплются градом слезы и обрывки слов о том, что она больше не может притворяться… она иначе не могла… Шмит должен простить ее…
Шмит торопливо усаживает Марусю в экипаж, чтобы избавиться от назойливо-любопытных взглядов публики. Когда экипаж подъезжает к их дому – Шмит, очевидно, уже все знает. Он соскакивает и, не отвечая на вопросы и просьбы испуганной Маруси, удаляется почти бегом.
Задыхающийся от быстрой ходьбы и от бешенства он стоит лицом к лицу с денщиком генерала. С наглой почтительностью денщик докладывает, что его превосходительства нет дома: он отбыл в Петербург. Когда вернется – неизвестно, его адрес в Петербурге – тоже неизвестен…