- Да, да. Так вот я и говорю: вместо того чтобы дело делать, я ворон считал. Ну вот… Недавно еду - вдруг из-за угла погребальная процессия. Эх, думаю, успею проскочить. Трах! Что же вы думаете?! Вагон мой налетает на катафалк, гроб с покойником летит на рельсы, вагон наскакивает на гроб - и не успевает никто оглянуться, как гроб - на куски, а покойнику колесом кусочек ноги отхватило… Да вот, не он ли это сюда ковыляет?
Мы в ужасе вскочили и обернули лица к дверям, в которые кто-то вошел.
- Нет, не он! Да уж вы не беспокойтесь… Он явится, проклятый! И здесь меня найдет. Притащится!
- Амус лешос, - сказал я своему другу, из деликатности затемнив фразу.
Но опытное ухо бывшего вагоновожатого уловило смысл этих слов.
- Ничего я не сошел с ума. Вот увидите - явится! Слушайте же, что дальше было. Едва только колесо наехало на лапу покойника, как он зашевелился, задергал руками - и ну орать что есть мочи! Эти дураки доктора так и не разглядели, что усопший-то спал в летаргическом сне.
- Изумительный случай! - ахнули мы.
- Ничего не изумительный. Самый обыкновенный. Говорю же я вам: со мной каждый день что-нибудь подобное случается.
- Что же дальше было?
- Ничего хорошего. Факельщики, разумеется, удрали, лошади с катафалком умчались вскачь - потеха! - а родственники этого летаргического на меня же набросились и давай меня костить, как самого последнего человека.
- За что же? - удивился мой товарищ. - Ведь вы прямо-таки воскресили мертвеца!
- То-то и оно. Я говорю то же самое. А он ко мне потом пристал: зачем гроб поломал? Зачем ногу попортил?
Вагоновожатый погладил усы и свесил голову на грудь с видом злейшего меланхолика.
- Теперь вот ходит ко мне. Триста рублей требует. Трамвайное общество отвертелось с помощью своих адвокатов… а у меня адвокатов-то нет. Что я теперь буду делать? Ходит и ходит этот колченогий. Каждый день ходит. Я, говорит, через тебя трудоспособность потерял.
- А вы бы ему указали на то, что если бы не вы - так бы его живого и закопали в могилушку.
- Да говорил я ему! Уперся, как бык: не твое дело, говорит. Может быть, я и без тебя бы, когда речи над гробом начали говорить - проснулся бы. И ноги, говорит, были бы целы. Я, говорит… А чтоб тебя на том свете так таскало! Слышите? Идет! Я уж по костылю слышу. Пронюхал, что я здесь! Опять будет тут нюнить, падаль этакая!
Действительно, со стороны входа до нас донесся отчетливый стук костыля о каменный пол.
Он приближался и приближался…
II
Покойник выглядел еще не старым мужчиной, с желтым лицом и брезгливо выдвинутой нижней губой. Под мышкой он держал костыль. Голос имел скрипучий, ворчливый.
- А! Вот оно что! Вы тут вина распиваете, шашлыками закусываете - лучше бы денежки мои отдали. А приятелей шашлыками пичкать можете тогда, когда свободные деньги будут.
- Эй, вы там - потише! - грубо крикнул я. - Чего вы пристаете к этому почтенному человеку? Что вам надо?
- А это вы видели? - указал он на ногу. - Тоже они мастера людей зря калечить.
- "Людей", - презрительно расхохотался вагоновожатый. - Тоже человек выискался! В гробу по улицам раскатывает.
- Все равно, брат! Давить никого не полагается.
- Если вы покойник, так нечего ко мне приставать, а если не покойник, то сами могли бы лошадьми править. Небось я звонки-то давал.
- Ну так что ж, что давал?
- А вы разлеглись и в ус не дуете. Трамвая нужно остерегаться.
Последнюю фразу вагоновожатый произнес крайне нравоучительно.
- Вы, братец мой, рассуждаете, как глупый человек: если бы я мог сам править катафалочными лошадьми, кто бы, какой бы дурак повез меня на кладбище.
- Ну а если вы покойник, то и нечего было просыпаться!
- Я не виноват, что у меня летаргический сон. А вы уж обрадовались, думаете - всякого летаргического можно трамваем давить?
- "Триста рублей", - пожал плечами вагоновожатый. - А то, что меня со службы выгнали и жалованье в штраф удержали - это кто мне заплатит?
- Виноват, - перебил мой товарищ, очень рассудительный человек. - Скажите, господин вагоновожатый, а если бы вы налетели на настоящего покойника, - вас бы тоже уволили?
- В том-то и дело, что тогда бы не уволили! Мало ли какой человек на погребальную процессию наехать может. А тут уволили за то, что живого человека изувечил. Все-таки - скандал, разговоры!
- В таком случае, милостивый государь, - серьезно сказал мой товарищ, обращаясь к покойнику, - вы сами виноваты во всем происшедшем. Вам не нужно было просыпаться. Вы сами понимаете - небольшая беда, если покойника немножко изувечат. А вы сделали очень некрасиво - к рельсам подъехали, крадучись, втихомолку, как покойник, а потом, когда вас, так сказать, вышибли из седла, вы подняли крик, подчеркнув этим, что пострадали как живой человек. Неудобно-с.
- Ну хорошо. Если даже так, - согласился покойник после долгого размышления. - А гроб-то он все-таки поломал? Гроб-то тоже денег стоил?
- Но ведь он вам сейчас не нужен?!
- Да ведь когда-нибудь понадобится?
- Тогда он вам его и купит.
Бывший покойник обернулся к вагоновожатому:
- Купишь?
- С удовольствием!
- Ну то-то. Ты хоть бы вином-то меня угостил. А то одни от тебя только неприятности.
- Сделайте одолжение!
Восхищенный красноречием моего товарища, покойник развеселился, и даже легкое подобие улыбки - как солнце сквозь облака - прорезало его лицо.
- За здоровье новорожденного! - провозгласил мой товарищ.
- Ногу он мне только попортил - вот жалко!
- Ничего! Одни появляются на свете божием без зубов и волос, другие без ноги - такова воля Зиждителя.
- Ура! - крикнул вагоновожатый:
Было весело.
Между моим товарищем и покойником наметился уже легкий абрис будущей дружбы.
Когда мы, расплатившись, неуверенно брели по узенькой улице, я сказал вагоновожатому на его обратном языке:
- Акчинйокоп иламолу! Ех-ех!
- Обисапс, - с чувством ответил вагоновожатый, пожимая мне руку…
Вот вам и жизнь!
Ей-богу, ни одного слова не прибавил, не убавил. Честное слово.
Человек, которому повезло
I
В этом не было ничего чудесного.
Это все равно, как если бы человек, переходя каждый день в течение десяти лет через шумную улицу, твердил бы ежедневно:
- Вот сегодня меня непременно раздавит автомобиль! Сегодня уж наверное.
И если бы автомобиль когда-нибудь действительно задавил его - в этом не было бы ничего удивительного. Не было бы чудесного пророчества, предчувствия.
То же самое можно было сказать и об Акиме Васильевиче Цыркунове - конторщике большого дровяного склада братьев Перетягиных (доски, дрова, уголь, каменный и деревянный; оптовый отпуск).
Если когда-нибудь Аким Цыркунов, переписывая корешки накладных, поднимал от книги сморщившийся нос, открывал рот и, глядя в потолок искаженным от сладкого ожидания взглядом, наконец аппетитно и оглушительно чихал - его товарищ и сподвижник по службе Ванечка Сырых неизменно подсказывал ему:
- Двести тысяч на мелкие расходы!
- Спасибо, - неизменно отвечал Аким Цыркунов и сейчас же неизменно впадал в мечтательное настроение.
- О, действительно, - говорил он, подперев кулаком щеку. - Если бы мне двести тысяч… Уж я бы знал, как распорядиться ими.
- А что бы вы сделали?
- Да уж будьте покойны - знал бы что сделать. Я бы показал настоящую жизнь-то.
- Ну если бы и мне такую цифру, - говорил и худосочный Сырых, - я бы тоже…
- Ну а вы бы что сделали?
- Я купил бы пароход и отправился бы по разным странам. Пил бы ром, сражался с индейцами и подал бы на высочайшее имя прошение о перемене фамилии. Ходатайствовал бы о назначении мне фамилии Джек Смит.
Цыркунов пожимал плечами:
- И это все?
- Конечно, не все. Купил бы себе еще зверинец - я очень зверей люблю диких. И стал бы упражняться гирями. По маскарадам ходил бы…
- Зачем?
- Чтобы всех интриговать. Ну а что бы вы сделали все-таки, если бы вдруг на ваш билет пал выигрыш двести тысяч?
- Да уж знал бы что - будьте покойны! Слава богу, тоже понимаем, как жить по-настоящему… хе-хе! Без денег не знаешь, как быть, а с деньгами… ап… ап… чхи!
- Вот! Значит - ваша правда.
- Ап… чхи!
- Двести тысяч на мелкие расходы!
- Спасибо вам!
Эти разговоры повторялись почти каждый день - в зависимости от силы хронического насморка Акима Цыркунова.
- Апчхи!!!
- Двести тысяч на мелкие расходы!
В один из первых весенних дней Аким Цыркунов выиграл на свой билет двести тысяч.
Выиграл так, как это обыкновенно делается - не прилагая к этому никаких усилий и даже ни разу не чихнув в этот знаменательный день, что, конечно, вызвало бы традиционную беседу о "двухстах тысячах на мелкие расходы" и придало бы факту выигрыша особый привкус чудесного.
II
Может ли человек за свою долгую жизнь забыть тот день, когда он, не имея накануне ничего, - сегодня вышел из банкирской конторы, ощущая в кармане около ста девяноста тысяч новенькими плотными пятисотрублевками.
Нет! Трудно забыть такой день.
По выходе из банкирской конторы план ближайших мероприятий был уже составлен богачом Цыркуновым.
Именно: он зашел в гастрономический магазин и, робея с непривычки, попросил:
- Фунт зернистой икры, самой лучшей. И потом ананас.
- Слушаю-с. Из напитков ничего не прикажете?
- Да, конечно… Гм!.. Дайте шампанского. Шампанское есть у вас?
- Помилуйте! Какой марки прикажете?
- Что-о?
- Какой сорт позволите?
- А какие сорта вы имеете? - осторожно осведомился Цыркунов.
- Кордон-с руж, кордон-с вер, вайт-стар, монополь-сек, мум-экстра-дри-с.
- Ага… У вас монополь-сек хороший?
- Будьте покойны - французская фирма.
- Я думаю! Стану я пить русскую дрянь. Вообще ты, братец, тово… Скажи мальчику вашему, чтобы он вызвал мне автомобиль.
Выйдя из магазина, Цыркунов заметил нищего, который, прислонившись к выступу стены, смотрел в другую сторону, не обращая никакого внимания на Цыркунова.
У бывшего конторщика был уже составлен обширный, хорошо разработанный план "оглушения", и он начал немедленно его осуществление с нищего.
- Эй, нищий, - сказал он, дергая его за рукав. - Ты милостыню просишь, да?
- Подайте, барин, - очнулся задумавшийся оборванец. - Хучь пятачок… ночевать негде… хлеба… три дня… больница… хучь две копейки…
- Ладно, ладно, - сановито остановил его Цыркунов. - Вот тебе десять рублей. Помни - хе-хе! - Акима Цыркунова!
И он умчался на автомобиле.
Приехав домой на свою холостую квартиру, он сразу же окунулся в роскошную привольную жизнь: выложил свежую икру на большую тарелку, достал столовую ложку, хлеб и, вытерев чайный стакан, стал открывать шампанское.
Это дело было потруднее: штопор не ввинчивался в пробку, потому что на верхушке ее торчала какая-то металлическая нашлепка; кроме того, горлышко было опутано целой сетью проволоки, совершенно не нужной, по мнению хозяина. Пришлось горлышко отбить кочергой и пить вино осторожно, чтобы не подавиться осколком стекла.
Все было чрезвычайно вкусно: и икра, и ананас. Завтрак - хоть куда.
"Надо, - решил настроившийся гастрономически Цыркунов, - попробовать еще омара и выпить рому. А на сладкое куплю уж торт. Эх, хорошо жить на свете!"
После завтрака Цыркунов решил ехать в магазины. Он осмотрел в зеркало свой потертый засаленный галстук и прошептал, подмигивая самому себе:
- Я знаю, что мне надо делать.
III
В галстучном магазине перед ним выставили целую гору коробок.
- Да вы, собственно, какие хотели?
- Самые лучшие.
- Вот извольте - эти самые настоящие английские. Один адвокат у нас по полдюжины сразу их берет.
Цыркунов ухмыльнулся в усы с хитрым видом.
- Полдюжины? Ну а мне, знаете, заверните-ка… полсотенки!
Ожидаемый эффект разразился. Хозяин магазина был оглушен.
Он истерически заметался, запрыгал, как обезьяна, по полкам и выставил перед Цыркуновым другую гору.
- Белых не прикажете ли, фрачных? Черных атласных для смокинга…
- Да, да… мне, конечно, нужно, - благосклонно кивнул головой Цыркунов. - Все нужно. Заверните вот этих и этих… и этих.
Выйдя из магазина, Цыркунов сел в тот же автомобиль (с шофером у него уже установились хорошие отношения) и стал размышлять так:
- Смокинг… оказывается, что галстуки не под каждый костюм оденешь. Смокинг… га! Шофер! Везите меня к портному, какой получше.
У портного Цыркунову открылся новый мир.
- Вот-с это покосматей будет - для жакетов… Бирмингамские сорта. Это трико-с - для смокингов.
- Черное?
- Да.
- А… других цветов нет?
- Помилуйте… смокинги только черные шьются.
- Ну что вы мне говорите! Я думаю, коричневый будет гораздо наряднее.
- Извольте, - сказал портной. - Сделаем коричневый. На отвороты поставим коричневый атлас. Брюки внизу сделаем не особо широкие, потому слегка на туфлю падает, не на ботинок.
- Вы полагаете, на туфлю? - задумчиво переспросил Цыркунов. - Значит, придется к смокингу туфли покупать.
- Да уж… Мода - ничего не поделаешь.
И оба склонили головы перед суровыми требованиями капризной богини - моды.
И так оно и пошло.
Галстучник силой вещей толкнул его к портному, портной перекинул его в объятия обувного торговца, а тот ловким ударом перенес сразу бывшего конторщика в цепкие лапы француза, который снискивал себе солидное пропитание продажей мужского белья "все лучший сорт, сюпериор"…
Тароватому Цыркунову удалось "оглушить" даже видавшего виды француза; количества носков, купленного им, хватило бы даже самой капризной сороконожке на целый год.
Но главное "оглушение" было впереди.
IV
Приехав в свою дровяную контору, Цыркунов скромно вошел в первую комнату, поздоровался и сказал:
- Извините, что так опоздал. У меня дома случай там один вышел.
Бухгалтер обернулся, кивнул ему головой и стал продолжать разговор по телефону:
- Алло! Что? Господин Миркин! Как не можете прислать? Да ведь мы на эти восемь тысяч нынче рассчитывали! У нас срочные платежи!! Вы не имеете права нас подводить… Что? Конечно! Да позвольте!..
Цыркунов приблизился к бухгалтеру и деликатно вынул у него из рук телефонную трубку.
- Оставьте, Николай Иваныч… Стоит ли волноваться вам, портить кровь из-за таких пустяков… Если сейчас так нужны деньги - вот! Нате. Отдадите, когда Миркин пришлет.
"Оглушение" было страшное, чудовищное, ни с чем не сравнимое. Только тогда нашел Цыркунов, что бывают минуты, когда сердце может разорваться от восторга.
Бухгалтер остолбенел, конторщик Сырых опрокинул чернильницу, а сторож Мокренко бросился чистить Цыркунову метелочкой пиджак.
Расслабленный Цыркунов опустился на стул и заговорил томно и ласково:
- О, господа, какие пустяки. Тут нет ничего такого… Господин Сырых! Я знаю, вы нуждаетесь в некоторых суммах для того, чтобы ваша жизнь могла быть урегулирована с достаточной полнотой. Будьте добры принять от меня на память эту тысячу рублей. Мокренко! А ты, братец, тоже тово… Как говорится, а? Вот тебе пятьдесят рублей - будь себе здоров.
Оглушение было невероятное, потрясающее, не убившее никого только потому, что от удивления не умирают.
V
- А что, братец, - обратился, едучи обратно, Цыркунов к своему приятелю шоферу. - Мог бы ты пойти ко мне служить?
- А у вас есть мотор? - спросил шофер.
- Нет, но я думаю, что можно купить. Ты купишь?
- Отчего же-с! Купим лимузин обыкновенный, или из мерседесов, можно что-нибудь подобрать, или, может, нравится электрический без запаху, только что он подороже.
- Ну и прекрасно! Заезжай ко мне завтра утром, и поедем.
По пути Цыркунов заехал в магазин и купил припасов на обед: целого омара, балык, страсбургский паштет, рому и шампанского. Взял, кстати, и два десятка устриц, но, приехав домой, не ел их.
А так как поручить их прислуге выбросить было как-то стыдно и странно, Цыркунов завернул устрицы в старую газету и поздно вечером, выйдя из дому, забросил на двор в дрова.
Утром купили с шофером автомобиль. Шофер так понравился Цыркунову своим чутьем, вкусом и здравым смыслом, что в компании с ним была отыскана большая, в девять комнат, квартира, куплена меблировка, ковры, картины и скульптура.
Целый день, проведенный вместе, очень сблизил скромного богача Цыркунова с умным, веселым шофером. Поэтому не было ничего удивительного в том, что вечером все покупки были спрыснуты в отдельном кабинете второразрядного ресторана, метрдотеля которого Цыркунов не преминул "ошеломить" заказом громадной стерляди и полдюжины шампанского. Из дичи же было заказано: руанская утка - Цыркунову (12 руб.) и седло барашка - шоферу (6 руб.). Деликатный шофер этим очень тонко подчеркнул иерархическую разницу между собой и своим патроном.
VI
Жизнь протекала так: просыпался Цыркунов в своей монументальной спальне довольно поздно - часов в двенадцать; проснувшись, читал около часу какой-нибудь роман из французской или английской жизни; потом вставал, надевал смокинг, атласный галстук, лаковые туфли и долго бродил по комнатам, рассматривая картины и статуи, выбранные им в компании со знатоком великосветского быта шофером; полюбовавшись на картины, на букеты свежих цветов, в изобилии расставленных по всем комнатам, Цыркунов усаживался в кабинете за письменный стол и, развернув несколько листов чистой бумаги, с карандашом в руках, звонил камердинера, обрусевшего испанца Игнацио, который получал жалованье ровно в три раза больше, чем Цыркунов в свое время в дровяной конторе Перетягиных.
- Игаадиус! - солидно говорил Цыркунов, делая на листах бумаги отметки с самым деловым видом. - Позовите шофера - мне надо с ним переговорить… Да велите подать мне закусить чего-нибудь и бутылку шампанского. Пожалуйста, сделайте все это!..
Приносили разные закуски, вино, являлся шофер.
- Здравствуй, Аким, - говорил он, ласково хлопая по плечу хозяина. - Как, вообще, ползаешь?
- Ничего, спасибо. Садись, закусим.
- Опять это пойло? Ты бы водочки лучше, а?..
- Ну чего там водочки… Пей шампанское. Самое, брат, лучшее вино.
Чокались, пили. Закусывали икрой, балыком и холодной руанской уткой, которая чрезвычайно понравилась Цыркунову со времени ужина в ресторане.