- Держите руку, - сказал я, хлопая по протянутой руке. - Последнее слово, два сбрасываю! За восемь. Идет?
Японец придержал мою руку и сосредоточенно спросил:
- С Польшей и Кавказом?
- С Польшей и Кавказом!
- Покупаем.
Сердце мое отчего-то пребольно сжалось.
- Продано! - вскричал я, искусственным оживлением стараясь замаскировать тяжелое чувство. - Забирайте.
- Как… забирайте? - недоумевающе покосился на меня Оцупа. - Что значит забирайте? Мы платим вам деньги, главным образом, за то, чтобы вы своими фельетонами погубили Россию.
- Да для чего вам это нужно? - удивился я.
- Это уж не ваше дело. Нужно - и нужно. Так - погубите?
- Хорошо, погублю.
III
На другой день, поздно вечером, к моему дому подъехало несколько подвод, и ломовики, кряхтя, стали таскать в квартиру тяжелые, битком набитые мешки.
Служанка моя присматривала за ними, записывая количество привезенных мешков с золотом и изредка уличая ломовика в том, что он потихоньку пытался засунуть в карман сто или двести тысяч; а я сидел за письменным столом и, быстро строча фельетон, добросовестно губил проданную мною родину…
* * *
Теперь - когда я окончил свою искреннюю тяжелую исповедь - у меня легче на сердце. Пусть я бессердечный торгаш, пусть я Иуда-предатель, продавший свою родину… Но ведь - ха-ха! - восемь-то миллиончиков - ха-ха! - которые у меня в кармане, - не шутка.
И теперь, в ночной тиши, когда я просыпаюсь, терзаемый странными видениями, передо мной встает и меня пугает только один страшный, кошмарный вопрос:
Не продешевил ли я?!
Бедствие
"Неожиданный урожай тек… года поставил в большое затруднение - как м-во путей сообщения, так и сельских хозяев, принужденных продавать хлеб почти даром".
"Торгово-промышл. газета".
I
Перед директором департамента стоял чиновник и смущенно докладывал:
- Мы получили самые верные сведения… Сомнений больше нет никаких! Так и лезут из земли.
- Что ж это они так… Недоглядели, что ли?
- Да что ж тут доглядывать, ваше пр-во. Дело божье!
- Конечно, божье… Но ведь и пословица говорит: на бога надейся, а сам не плошай. А вы говорите - лезут?! Что же лезет больше?
- Многое лезет, ваше пр-во… Рожь, пшеница…
- Но я не понимаю… Теперь, когда агрономическая культура сделала такие шаги, неужели нельзя принять какие-нибудь меры?
- Какие меры, ваше пр-во?
- Чтоб они не лезли, эти самые пшеницы, ржи и прочее.
- Тут уж ничего не поделаешь. Раз полезло из земли - с ним не справишься. Зерно маленькое-маленькое, а силища в нем громадная! Нет уж, видно, судьба такая, чтобы быть урожаю!
- Ну, а мужики что?
- Да что ж мужики - плачут. Сколько лет уже, говорят, не было этих самых урожаев, а тут - разгневался господь - послал.
Директор осмотрел уныло свои ногти и вздохнул:
- Мужиков жаль!
- Да-с. Сюрпризец! Вот уж правду говорят: многострадальный русский народ.
- Э?
- Многострадальный, говорю. И они многострадальные, и мы… Нам-то еще хуже, ваше пр-во! Как начнут это вагоны требовать, пробки разные устраивать, в газетах нас ругать - чистейшей воды драма.
- А может… еще и недород будет?
- Нет ни малейшей надежды. Я наводил справки. В один голос все - урожай!
- Опять эта кутерьма пойдет: бесплатные столовые, общеземские организации на местах, пострадавших от урожая, крестьянское разорение. Эх ты, русский народ!
В голосе директора послышались лирические нотки.
- Эх ты, русский народ! Кто тебя выдумал, как говорит незабвенный Гоголь… До того ты темен и дик, что от простого урожая отвертеться не можешь.
- Трудно отвертеться, ваше пр-во. Лезет.
- Кто лезет?
- Все, что в земле есть. Поверите - в некоторых местах опасаются, что и фрукты могут дать урожай!!
- Что вы говорите! Эх, хорошо говорил покойный Гоголь: урожай, кто тебя выдумал?
II
Мужик Савельев стоял у межи своего поля и ругался:
- Ишь ты! Ишь ты, подлая! Так и прет! У людей как у людей - или градом побьет и скот вытопчет, а у нас - хучь ты ее сам лаптем приколачивай!
- Что ты, кум, ворчишь? - спросил, подойдя к Савельеву, мужик Парфен Парфенов.
- Да что, брат дядя, рожь у меня из земли лезет. И недоглядишь, как урожай будет.
- Ну? - сказал Парфен Парфенов. - Влопаешься ты, кум!
- И то! Сколько лет по-хорошему было: и о прошлом годе - недород, и о позапрошлом - недород, а тут - накося! Урожай. Пойтить в кусочки потом и больше никаких апельцинов!
- А во, брат, тучка оттеда идет. Помочить может, - на корню она, подлая, подгниет. Все лучше, чем потом по двугривенному за пуд расторговываться.
Глаза Савелия Савельева загорелись надеждой.
- Где? Где туча?..
- Во. Гляди, может, градом осыплется.
- Вашими бы устами, Парфен Лукич, - сказал повеселевший Савельев, - да мед пить!
Задрав рыжие бороды кверху, долго стояли кумовья и следили за ползущей тучей.
III
Газета "Голос мудрости" писала в передовой статье:
"Мы давно призывали общество к более тесному единению и борьбе со страшным бичом русского крестьянина - урожаем! Что мы видим: в нормальное, спокойное время, когда ряд недородов усыпляет общественное внимание, все забывают, что коварный враг не спит и в это же самое время, может быть, продирает ростками землю, чтобы выбиться наружу зловещими длинными колосьями, словно рядом бичей, угрожающих нашему сельскому хозяйству. А потом ахают и охают, беспомощно мечась перед призраком бедствия:
- Ах, урожай! Ох, урожай!..
И нищает сельское хозяйство, и забиваются железные дороги пробками, тормозя нормальное развитие отечественной промышленности. Сельские хозяева! Помните: враг не дремлет!"
IV
По улице большого города шел прохожий.
Истомленные оборванные люди, держа на руках двух ребят, подошли к нему и зашептали голодными голосами:
- Господин! Помогите пострадавшим от урожая!
- Неужели вы пострадавшие? Может, вы только симулируете пострадавших от урожая? - спросил сердобольный прохожий.
- Де там! Хворменный был урожай!
- И много у вас уродилось?
- Сам-двадцать!
- Несчастные! - ахнул прохожий. - Нате вам три рубля. Может, поправитесь.
Люди
Иван Васильевич Сицилистов приподнялся на одном локте и прислушался…
- Это к нам, - сказал он задремавшей уже жене. - Наконец-то!
- Пойди, открой им. Намокши на дожде, тоже не очень приятно стоять на лестнице.
Сицилистов вскочил и, полуодетый, быстро зашагал в переднюю.
Открыв дверь, он выглянул на лестницу. Лицо его расплылось в широкую, радостную улыбку.
- Ба, ба!! А я-то - позавчера ждал, вчера… Рад. Очень рад! Милости прошу к нашему шалашу.
Вошедший впереди всех жандармский офицер зажмурился от света. Лицо его выражало самое искреннее недоумение.
- Пардон!.. Но вы, вероятно… не поняли. Мы к вам с обыском!
Хозяин залился смехом так, что закашлялся.
- Оригинал… открыл Америку! Ведь не буду же я думать, что вы пришли со мной в преферанс перекинуться.
Он весело захлопотал около пришедших.
- Позвольте пальтецо… Вам трудно снять. Ишь, как оно намокло! Теперь я вам посвечу… Осторожнее: тут порог.
Жандармский офицер и пристав недоумевающе переглянулись, и первый, потоптавшись, сказал нерешительно:
- Разрешите приступить. Вот предписание.
- Ни-ни-ни! И думать не могите! Из-под дождя, с измокшими ногами прямо за дело - этак нетрудно и насморк схватить… А вот мы сейчас застрахуемся! А предписание ваше можете бабушке подарить: неужели порядочный человек не может верить порядочному человеку без предписания? Присядьте, господа! Виноват, ваше имя, отчество?
Офицер пожал плечами, отнеся этот жест к улыбавшемуся уже в усы приставу, и сказал, стараясь придать своим словам леденящий тон:
- Будучи официально уполномочен для производства обыска…
Хозяин замахал на него руками:
- Знаю, знаю!! Ах ты, господи… Ну неужели обыск от вас уйдет? Разве же я не понимаю! Сам помогу! Но почему нам чуждаться хороших человеческих отношений?.. не правда ли, Никодим Иванович, кажется?! да? хе-хе! Узнал-с, узнал-с!! И никогда не догадаетесь - откуда?! На донышке фуражки вашей в передней прочел!! Ха-ха-ха!! Так вот… Лизочка! (Это моя жена… Превосходнейшая женщина!.. Я вас познакомлю.) Лизочка, дай нам чего-нибудь, - господам офицерам с дождя погреться!.. Ни-ни! Откажетесь - безумно меня обидите!!
Из соседней комнаты вышла прехорошенькая молодая женщина. Приводя мимоходом в порядок пышные волосы, она улыбнулась и сказала, щуря заспанные еще глазки:
- Отказать мужчине вы еще могли, но даме - фи! Это будет не по-джентльменски!
Муж представил:
- Моя жена Елизавета Григорьевна - Никодим Иваныч! Господин пристав… виноват, не имею чести…
Пристав так растерялся при виде вошедшей красавицы, что вскочил и, щелкнув каблуками, преувеличенно громко отрекомендовался:
- Крутилов, Валериан Петрович!
- Да что вы?! Очень рада. У меня сына одного Валей зовут. Лукерья!
Явившейся кухарке она приказала:
- Проведи понятых и городовых пока на кухню! Разогрей пирог, достань колбасы, огурцов… Водки там, кажется, есть с полчетверти… Одним словом, займись ими… А я похлопочу насчет их благородий!
Улыбнувшись смотревшему на нее во все глаза приставу, она выпорхнула.
Жандармский офицер, ошеломленный, открыл рот и начал:
- Извините, но…
За дверью послышался шум, возня, детские голоса, и в комнату ворвались два ликующих сорванца лет пяти-шести.
- Обыск, обыск! У нас обыск! - подпевали они в такт прыжкам таким тоном, будто радовались принесенному пирожному.
Один, топая босыми ножонками, подбежал к офицеру и ухватил его за палец:
- Здравствуй! Покатай меня на ноге, так: гоп, гоп!
Отец сокрушенно покачал головой:
- Ах вы, экспроприаторы этакие! Вы уж извините их… Это их в Одессе у меня разбаловали. Обыски у меня бывали чуть не два раза в неделю… ну, для них и не было лучшего удовольствия. Подружились со всеми… Верите - шоколад стали им носить, игрушки…
Видя, что мальчик тянется губками к его рыжим длинным усам, жандармский офицер нагнулся и поцеловал его.
Другой сидел верхом на колене пристава и, рассматривая погоны, деловым тоном спрашивал:
- Сколько у тебя звездочек? А сабля - вынимается? Я в Одессе сам вынимал - ей-богу!
Вошедшая с подносом, на котором стояли разноцветные бутылки и закуски, мать искусственно-строго заметила:
- Сколько раз я тебе говорила, что божиться - дурная привычка! Он надоедает вам - спустите его на пол.
- Ничего-с… Помилуйте! Тебя как зовут, крыса, а?
- Митей. А тебя?
Пристав рассмеялся:
- Валей. Будем знакомы.
Мать, улыбаясь гостям, наливала в рюмки коньяк и, подвигая офицеру икру, говорила:
- Милости прошу. Согрейтесь! Нам так совестно, что из-за нас вы обеспокоили себя в эту дурную погоду.
- Валя! Дай мне икры, - потребовал Митя, царапая пальцем пуговицу на сюртуке пристава.
Через час жандармский офицер, подперев кулаком щеку, курил предложенную ему хозяином сигару и слушал.
- Разногласие с меньшевиками, - объяснял хозяин, - происходит у нас, главным образом, из-за тактических вопросов… Затем, наше отношение к террору…
Покачивая на руках уснувшего ребенка и стараясь не шуметь, пристав пытался сесть так, чтоб спящего не раздражал свет лампы.
Городовой Харлампов муслил толстый палец и потом, хлопая картой по столу, говорил:
- А вот мы вашего короля прихлопнем! Теперича дворник - принц, а вы, Лукерья Абрамовна, - королевой будете. Вроде как бы английская Виктория. Хе-хе!
Лукерья застенчиво улыбалась, наливая пиво в пустые стаканы.
- Тоже ведь придумает эдакое… Уж сказано про вас - бюрократический режим.
Робинзоны
Когда корабль тонул, спаслись только двое:
Павел Нарымский - интеллигент.
Пров Иванович Акациев - бывший шпик…
Раздевшись догола, оба спрыгнули с тонувшего корабля и быстро заработали руками по направлению к далекому берегу.
Пров доплыл первым. Он вылез на скалистый берег, подождал Нарымского и, когда тот, задыхаясь, стал вскарабкиваться по мокрым камням, строго спросил его:
- Ваш паспорт!
Голый Нарымский развел мокрыми руками:
- Нету паспорта. Потонул.
Акациев нахмурился:
- В таком случае я буду принужден…
Нарымский ехидно улыбнулся.
- Ага… Некуда!
Пров зачесал затылок, застонал от тоски и бессилия и потом молча, голый и грустный, побрел в глубь острова.
Понемногу Нарымский стал устраиваться. Собрал на берегу выброшенные бурей обломки и некоторые вещи с корабля и стал устраивать из обломков - дом.
Пров сумрачно следил за ним, прячась за соседним утесом и потирая голые худые руки. Увидев, что Нарымский уже возводит деревянные стены, Акациев, крадучись, приблизился к нему и громко закричал:
- Ага! Попался! Вы это что делаете?
Нарымский улыбнулся:
- Предварилку строю.
- Нет, нет… Это вы дом строите! Хорошо-с!.. А вы строительный устав знаете?
- Ничего я не знаю.
- А разрешение строительной комиссии в рассуждении пожара у вас имеется?
- Отстанете вы от меня?..
- Нет-с, не отстану. Я вам запрещаю возводить эту постройку без разрешения.
Нарымский, уже не обращая на Прова внимания, усмехнулся и стал прилаживать дверь.
Акациев тяжко вздохнул, постоял и потом тихо поплелся в глубь острова.
Выстроив дом, Нарымский стал устраиваться в нем как можно удобнее. На берегу он нашел ящик с книгами, ружье и бочонок солонины.
Однажды, когда Нарымскому надоела вечная солонина, он взял ружье и углубился в девственный лес с целью настрелять дичи.
Все время сзади себя он чувствовал молчаливую, бесшумно перебегавшую от дерева к дереву фигуру, прячущуюся за толстыми стволами, но не обращал на это никакого внимания. Увидев пробегавшую козу, приложился и выстрелил.
Из-за дерева выскочил Пров, схватил Нарымского за руку и закричал:
- Ага! Попался… Вы имеете разрешение на право ношения оружия?
Обдирая убитую козу, Нарымский досадливо пожал плечами:
- Чего вы пристаете? Занимались бы лучше своими делами.
- Да я и занимаюсь своими делами, - обиженно возразил Акациев. - Потрудитесь сдать мне оружие под расписку на хранение, впредь до разбора дела.
- Так я вам отдал! Ружье-то я нашел, а не вы!
- За находку вы имеете право лишь на одну треть… - начал было Пров, но почувствовал всю нелепость этих слов, оборвал и сердито закончил: - Вы еще не имеете права охотиться!
- Почему это?
- Еще Петрова дня не было! Закону не знаете, что ли?
- А у вас календарь есть? - ехидно спросил Нарымский.
Пров подумал, переступил с ноги на ногу и сурово сказал:
- В таком случае я арестую вас за нарушение выстрелами тишины и спокойствия.
- Арестуйте! Вам придется дать мне помещение, кормить, ухаживать за мной и водить на прогулки!
Акациев заморгал глазами, передернул плечами и скрылся между деревьями.
Возвращался Нарымский другой дорогой.
Переходя по сваленному бурей стволу дерева маленькую речку, он увидел на другом берегу столбик с какой-то надписью.
Приблизившись, прочел: "Езда по мосту шагом".
Пожав плечами, наклонился, чтоб утолить чистой, прозрачной водой жажду, и на прибрежном камне прочел надпись:
"Не пейте сырой воды! За нарушение сего постановления виновные подвергаются…"
Заснув после сытного ужина на своей теплой постели из сухих листьев, Нарымский среди ночи услышал вдруг какой-то стук и, отворив дверь, увидел перед собою мрачного и решительного Прова Акациева.
- Что вам угодно?
- Потрудитесь впустить меня для производства обыска. На основании агентурных сведений…
- А предписание вы имеете? - лукаво спросил Нарымский.
Акациев тяжело застонал, схватился за голову и с криком тоски и печали бросился вон из комнаты.
Часа через два, перед рассветом, стучался в окно и кричал:
- Имейте в виду, что я видел у вас книги. Если они предосудительного содержания и вы не заявили о хранении их начальству - виновные подвергаются…
Нарымский сладко спал.
Однажды, купаясь в теплом, дремавшем от зноя море, Нарымский отплыл так далеко, что ослабел и стал тонуть.
Чувствуя в ногах предательские судороги, он собрал последние силы и инстинктивно закричал. В ту же минуту он увидел, как вечно торчавшая за утесом и следившая за Нарымским фигура поспешно выскочила и, бросившись в море, быстро поплыла к утопающему.
Нарымский очнулся на песчаном берегу. Голова его лежала на коленях Прова Акациева, который заботливой рукой растирал грудь и руки утопленника.
- Вы… живы? - с тревогой спросил Пров, наклоняясь к нему.
- Жив. - Теплое чувство благодарности и жалости шевельнулось в душе Нарымского. - Скажите… Вот вы рисковали из-за меня жизнью… Спасли меня… Вероятно, я все-таки дорог вам, а?
Пров Акациев вздохнул, обвел ввалившимися глазами беспредельный морской горизонт, охваченный пламенем красного заката, - и, просто, без рисовки, ответил:
- Конечно, дороги. По возвращении в Россию вам придется заплатить около ста десяти тысяч штрафов или сидеть около полутораста лет.
И, помолчав, добавил искренним тоном:
- Дай вам бог здоровья, долголетия и богатства.
Спермин
Это была самая скучная, самая тоскливая сессия Думы.
Вначале еще попадались некоторые неугомонные читатели газет, которые после долгого сладкого зевка оборачивались к соседу по месту в трамвае и спрашивали:
- Ну, как Дума?
А потом и эти закоренелые политики как-то вывелись…
Голодным, оборванным газетчикам приходилось долго и упорно бежать за прохожим, заскакивая вперед, растопыривая руки и с мольбой в голосе крича:
- Интересная газета!! Бурное заседание Государственной думы!!
- Врешь ты все, брат, - брезгливо говорил прохожий. - Ну, какое там еще бурное?..
- Купите, ваше сиятельство!
- Знаем мы эти штуки!..
Отодвинув рукой ослабевшего от голода, истомленного нуждой газетчика, прохожий шагал дальше, а газетчик в слепой, предсмертной тоске метался по улице, подкатывался под извозчиков и, хрипло стеная, кричал:
- Интересная газета! На Малой Охте чухонка любовника топором зарубила!! Купите, сделайте милость!
И жалко их было, и досадно.