Так, подумала Лера. Приехали. Русский язык начинаем учить сначала.
На субботу и воскресенье Лера поехала за город, к своим. Просила Майкла дверь никому не открывать и написать сочинение "Как я провел выходные". Сейчас попьем вместе чаю, думала Лера, подходя к дому вечером воскресенья, надо ученику больше внимания уделить, последняя неделя пошла. Еще в передней Лера почувствовала: жарили мясо, со специями. Вошла на кухню. Пол вымыт, от помойного ведра тянет освежителем воздуха "Рогнеда". Открыла холодильник. Так и есть: на полке, отведенной англичанину, домашняя снедь. Женщина! На два дня оставить нельзя, бабу привел. Причем она сейчас здесь, в квартире.
Майкл вышел в коридор.
- Добрый вечер, Лера. Вы не против, если у меня в гостях друг?
Друг тоже вышел из комнаты. Короткая юбка, кривоватые ноги на высоких каблуках. Смиренное личико без косметики. Такие берут мертвой хваткой.
- Снежана. - Девушка протянула мягкую, как тряпочка, руку. - Мы с Майклом английским языком занимаемся.
Лера молча ушла в свою комнату и закрыла дверь. Неужели на ночь останется? Мы так не договаривались. С другой стороны, сдала комнату и не возникай. Уплочено.
Из комнаты англичанина доносился смех. Чем она его так рассмешила? В коридоре зажегся свет. И опять послышался смех. Пошел провожать, слава Аллаху, вздохнула Лера, засыпая.
Майкл вернулся домой только утром. Веселый. Уже не одинокий.
- Я теперь буду жить не здесь. Изменились обстоятельства, извините. - Он протянул конверт.
- Плачу, как договаривались, за весь срок. Лера так растерялась, что спросила:
- И русский язык вам больше не нужен?
- Не беспокойтесь. Нет проблем.
Больше вопросов Лера не задавала. В опустевшей квартире ничего не хотелось делать. Стыдно было вспоминать, как спешила с дачи, от плачущей дочки, - завтра урок! - в электричке, в тамбуре, зажатая между рюкзаками, придумывала упражнение на числительные: пятьюстами шестьюдесятью четырьмя мальчиками, о девятистах сорока девяти девочках…
- Нельзя привязываться к жильцам, - возмутилась Лерина подруга, та, которая работала в квартирном бюро. - Ты бы еще в них влюблялась. Не переживай. Бери карандаш и записывай: первое, супружеская пара из Новой Зеландии, миссионеры. Лечат вензаболевания словом божьим. Им нужна комната на месяц и чулан для миссионерской литературы. Второе, чемпионка Кракова по армрестлингу, с подругой. Просят комнату на все лето без мебели, и чтоб на полу два тюфяка. Думай, только быстренько. Ответ - завтра.
1997 год
Отцепленный вагон
Когда родился Федя, младший брат, Миша обрадовался. Теперь жизнь переменится. Мама будет сидеть дома, одумается и снова полюбит его, старшего сына. Мишин папа с ними не жил, но иногда приходил и сидел на кухне.
Наливал маленькую рюмку водки, сразу не пил. Гладил рюмку, трогал. Предвкушал. При этом курил и рассказывал маме про своего начальника, которого называл "одноклеточный". Он спрашивал Мишу одно и то же:
- Ну что, Михаил, много двоек нахватал?
В этом вопросе не было ни угрозы, ни участия. Миша копил ответы, которые никогда не произносил. "Тебе-то что до моих двоек". Или: "Откуда ты знаешь, может быть, я отличник". Но больше всего хотелось холодно посмотреть на отца и уйти в свой угол.
Миша жил с мамой и дедушкой. Теперь вот придется жить с Федей. Федин папа был иностранцем. Когда мама вышла из больницы, он привез восемь коробок бумажных пеленок и миксер. Миша ждал, что Анжело купит еще много чудесных вещей или даст денег, но этого не случилось. Итальянец больше не появлялся.
Мама работала в отделе редкой книги, а платили ерунду. Из разговоров взрослых Миша узнал, что пенсия у дедушки Кузьмы Исаковича - сносная. Дедушка сорок пять лет проработал на секретном заводе, в отделе комплектования и сбыта, а теперь, к восьмидесяти годам, нашел дело: занялся литературным творчеством. "Играю со словом", - говорил он по телефону бывшим сослуживцам.
Дедушка вставал рано и не мог дождаться, когда все проснутся и можно будет стучать на машинке. Если рифма не шла, дедушка рисовал гуашью. Последняя работа - большой круг, а под ним маленький - называлась "Домбай перед сходом лавины". Дедушкин закрытый завод теперь закрыли по-настоящему, и Миша думал, что жизнь дедушки Кузьмы прошла неинтересно: полвека комплектовать и сбывать неизвестно что, а потом, состарившись, надеть тренировочные штаны и писать неинтересное про природу.
До редкой книги мама нигде долго не задерживалась, и дедушка говорил про нее: богема. Мама снималась в массовках, однажды играла политзаключенную, которую везут на Колыму в арестантском вагоне. А на самом деле вагон был отцеплен и стоял среди бурьяна на задворках Финляндского вокзала. В перерывах между съемками политические ходили за пивом. Пели птицы и не верилось, что была на свете Колыма. Мама рассказывала про съемочную группу: полдня люди маются без дела, потом, ругаясь, ищут пропавший кабель и ссорятся по пустякам: "Сволочи, кто мой чай выпил? Отвернуться нельзя".
Работала мама и гидом-переводчиком, ездила с итальянскими туристами по Транссибирской магистрали и в Среднюю Азию. Это было, когда все советские народы жили вместе и дружили. Мама вспоминала сказочные страны - Бухара, Хива. Утомленные жарой туристы ложились отдохнуть у арыка, местные девочки в шароварах услаждали их узбекскими танцами, а служанки угощали гостей плодами. Но и с этой работы маму попросили: вела себя не так, как положено по инструкции. Эту инструкцию мама повесила в прихожей, в рамке, а то знакомые не верили, думали, мама шутит.
- Форма одежды женщины-переводчика: белый верх, черный низ. Обувь строгая.
- Переводчик имеет при себе два носовых платка.
- Переводчик не ест и не пьет во время перевода.
- От переводчика не должно исходить резких запахов (пота, духов, лекарств, спиртного).
В чем провинилась мама? Может быть, вышла на работу без носового платка? Наверное, мамина вина была в том, что она влюбилась в туриста, Фединого отца. Мама всегда прожигала - огненной точкой через увеличительное стекло - того, кого любила. И там больше ничего не росло.
Миша часто сидел на кровати и думал: зачем надо жить? "Займись делом", раздавалось с небес, как только он погружался в раздумья. Чтобы не приставали, Миша утыкался в книгу, делал вид, что читает. И начал читать. В дедушкином шкафу он нашел дореволюционные брошюры: "Гигиенические этюды о браке", "Страх смерти по Гагену", "Коза и ее значение для русского народа".
- Отведи дедушку в туалет, а то он упадет по дороге! - кричала мама из другой комнаты.
Начитавшись брошюр за 1909 год, Миша стал вести наблюдения над домашними. Мысль завести картотеку появилась еще в четвертом классе, когда девочка в колонке у окна - Денисюк - показала Мише учетные карточки, которые она составляла на мальчишек из класса. В каждой карточке было четыре графы: 1. Фамилия. 2. Имя. 3. С кем дерется. 4. Чем дерется. В карточке, заведенной на Мишу, в пунктах 3 и 4 были прочерки. И от этих прочерков на Мишу впервые повеяло ветерком социальной ущербности.
Наблюдать за дедушкой было просто - он не выходил из дома. Весь был на виду. Миша купил общую тетрадь и расчертил ее. Появился раздел: посещение дедушкой уборной. Время захода и время выхода. Отдельно - в будни и в выходные. Следующий раздел он озаглавил: "Кривая маминой раздражительности". Ниже перечислялись раздражители:
"а) Невынесенное помойное ведро;
б) Потеря ключа;
в) Чтение дедушкой вслух его мемуаров "Огненные годы"".
Третий раздел назывался: "Сравнительная характеристика пернатых, питающихся из дворовых помоек (воробьи, голуби, вороны, чайки). По личным наблюдениям". С зарисовками птиц и помойных баков.
После рождения Феди гости стали ходить редко. Но один писатель, Стигматов, все-таки захаживал. Раньше его не печатали и никуда не пускали, а теперь все чудесно переменилось. Все напечатано, и за границу приглашают, вот недавно вернулся с Аляски, прочел там курс лекций "Энергия зла в русской истории". Про других писателей Стигматов говорил:
- Однояйцевые близнецы.
Миша начал читать стигматовскую повесть "Торговец удлинителями" и бросил. Написано непонятно, без знаков препинания, а повесть между тем получила Гомеровскую премию (для слабовидящих писателей).
По вечерам появлялась Рахиль, которую мама раньше терпеть не могла, а теперь подружилась. Они вызывали духов. Это было просто и не требовало материальных затрат: алфавит в круге и тяжелая игла на длинной нитке. Рахиль водила иглой по алфавиту и разговаривала с духами, а мама молча слушала. Вызывали духов наших, отечественных: Мичурина, Калинина, Павлика Морозова. Вызванный народ отвечал кратко, хорошим русским языком. Один только Троцкий матерился, и его вызывать перестали. Однажды вызвали дух князя Курбского и спросили: "Стоит ли эмигрировать?" Курбский ответил: "Сидите дома, дуры". Рахиль на Курбского обиделась, а мама сказала, что сам дурак, отстал от жизни.
Школу Миша разлюбил, когда впервые столкнулся с предательством; в диктовке пропустил букву "р", и получилось: "В лесу какала ворона". Любимая учительница, Руфина Магомедовна, прочла про Мишину ворону всему классу. Обида была так невыносима, что Миша в мечтах сбрасывал вероломную Руфину со скалы в море. Потом, подумав, сменил тактику и стал смеяться вместе со всеми: "А что же, ворона в школьную уборную должна была лететь?"
Домой он никого не приглашал: неприветливая мама, дедушка, всегда неприбранный. И, главное, проходная комната.
Федя оказался болезненным, кричал по ночам. А когда он затихал, мама ложилась на диван и лежала с открытыми глазами: уйдите. Оставьте меня в покое. Нет, после рождения Феди жизнь лучше не стала. Можно, конечно, относиться ко всему, как бабушка: на все воля божья. Если бы бабушка была жива, то Миша спросил бы ее: а что дворовый мучитель Рыгаев не дает мне проходу, это тоже воля божья? Нет, бабушкины заповеди и догматы в современных условиях не работали.
Бабушка перед смертью успела Мишу окрестить. Все, что в тот день произошло в церкви, запомнилось как медосмотр. Стыдно, но почему-то нужно. Посещение храма расширило кругозор. Оказалось, есть такая специальность священник. Старый мужчина необычного вида то исчезал, то появлялся из разных дверей, чтобы прочитать вслух из книги. Читал не для себя и не для людей, стоящих вокруг, а для кого-то третьего, невидимого. Но хозяйничали в церкви тетки в синих халатах, ревниво не любившие всякого, пришедшего в их дом. После крещения у Миши некоторое время была надежда, что бог выполнит три желания. Одно уже было заготовлено: чтобы Рыгаев ползал на коленях и говорил, что больше не будет.
Миша проснулся поздно. В школу идти не надо, начались летние каникулы. Он заглянул в мамину комнату. Федя стоял в кроватке и смотрел в окно, его рот был заткнут соской, закрывавшей пол-лица. Мама сидела на тахте, поджав ноги.
- Миша, иди сюда. Сядь. Не знаю, обрадуешься ты или огорчишься, но решение принято. Мы переезжаем за границу, насовсем.
У Миши заныло в животе. Вот оно, начинается.
- И дедушка едет?
- Думай, что говоришь. Дедушка по квартире еле ходит. К нему Стигматов переезжает. Будет ему суп варить. Пойди, подумай, что взять с собой. Много не бери, там не понадобится.
Невероятная новость переполняла Мишу. Он подошел к дедушкиной двери, постоял, но войти не решился.
На столе лежала стопка школьных учебников. Сейчас они показались ему родными. Миша открыл задачник по математике, так и не сданный в библиотеку после первого класса. Лошадь живет двадцать лет, свинья десять лет, сколько живет орел, если он живет в два раза дольше, чем лошадь и свинья, вместе взятые?
По дороге в молочную кухню ему захотелось подойти к знакомой продавщице, торговавшей яйцами на солнцепеке, и рассказать, что он уезжает. Или пройти мимо школы: вдруг встретится кто-нибудь из класса. Дверь школы была открыта, вокруг ни души. В гардеробе были свалены ломаные стулья, на подоконнике сидел котенок и следил за мухой. Миша постоял в прохладной раздевалке. Забытое пальто одиноко висело за решеткой под замком. "Он пришел проститься со школой, - подумал Миша. - Он знал, что видит ее в последний раз".
Дома все было как обычно. Дедушка спал перед вечерней порцией мемуаров. Федя смотрел через прутья кроватки. Мама, Рахиль и Стигматов сидели в кухне, не зажигая света, и пили вино. Никто не заметил, как Миша вошел в квартиру. Он вынул общую тетрадь и написал заглавие: "Моя жизнь в России. 1983–1995 гг.".
Когда Рахиль заглянула в его комнату, он уже спал, положив голову на пустую страницу.
1997 год
Инспектор русского языка
Одноклассник, энтузиаст международных связей, позвонил в тот период моей жизни, когда все надоело. Хотелось одного: лежать в прохладной комнате, тихо перелистывая какое-нибудь ротапринтное издание.
- Есть вакансия инспектора русского языка в Швеции. Контракт на год. Берешь?
- Кого и зачем инспектировать? - спросила я и закрыла глаза.
- Насколько я понимаю, тебе придется ездить по гимназиям и проверять знания учеников.
- Как оплачивается этот адский труд?
- Платят столько же, сколько и местным учителям. Они, правда, бастуют: наверно, на вторую яхту не хватает бедолагам. Но для нашего человека там Клондайк. Желающих полно. Да или нет?
- Согласна.
Моя первая школа оказалась старой шведской гимназией и поэтому располагалась в центре города, в парке. Я шла по аллее и думала: если бы я родилась здесь, в маленьком городке, где всюду видна забота о человеке, где нет ни воровства, ни злых лиц, где в общественных туалетах пахнет лепестками роз - стала бы я изучать русский язык?
На пороге школы меня встретила Кристина, учительница русского языка, активистка движения "Старимся естественно". Она гордилась признаками старости - седыми волосами и морщинистой шеей, ходила зимой и летом в удобных лыжных ботинках и во всем мятом, хлопчатобумажном. Мужчин рассматривала как часть природы, что-то вроде членистоногих. Отпуск проводила в горах, с посохом, или выезжала с подругой в лес и следила за полетом птиц: наблюдала, куда птица летит и где сядет. Из всех русских писателей больше всего любила Виталия Бианки.
До начала уроков я зашла в учительскую посмотреть, по каким учебникам будем работать. Похожий на Чехова мужчина в ковбойке и немолодая женщина в майке, напрасно не носящая бюстгальтер, пили кофе. На низком столе лежали свежие газеты, горели свечи. Просто так, для уюта.
- Вот наша гостья из России, инспектор по русскому языку, - представила меня Кристина.
Мужчина и женщина оторвались от кофе и скорбно посмотрели на меня.
- Добро пожаловать, - сказала учительница в майке и уткнулась в газету.
Чехов достал зубочистку и стал ковырять в зубах - совершенно напрасно, никакой еды вокруг не было.
На полке у окна лежали учебники и хрестоматии по русскому языку. Ученики, к которым мне предстояло идти, занимались по новому учебнику. Он назывался "Давай!". Сегодня предстояло читать текст номер двадцать, "Обед Ивана".
Иван:
Что это?
Тамара:
Это твой суп.
Иван:
Запах хорош. Что это за суп?
Тамара:
Суп называется борщ.
Иван:
Будет ли горячее?
Тамара:
Да, сосиски в соусе. Приятного аппетита.
После чтения и разбора диалога Ивана и Тамары предлагалось выучить наизусть несколько упражнений для расширения кругозора и знакомства с русскими реалиями.
Упражнение 1.
Это Антон. Он дома. Там и собака.
- Ваши родители еще живы?
- Да, они еще живы.
- Твой отец, он женат?
- Да, женат.
- Твоя мать, она работает на заводе?
- Нет, она пенсионер, но часто ходит в клуб.
У меня начала кружиться голова, но я строго сказала себе: спокойно, учебник издан и по нему учатся. Я углубилась в чтение. Все тексты и упражнения дышали добротой и покоем. Ни одного дурного слова о нашей жизни! И отношения между людьми - чистые, продезинфицированные: "Семен Петров молодой рабочий. Его жена Галина - лаборантка. Хороша и удобна их квартира в Москве. Их работа - интересна. Вечером Семен Петров и Галина ходят в кино. Раз в неделю они идут в гости. Там они танцуют и веселятся. Отпуск они проводят в Сочи".
Мы с Кристиной вошли в класс. Два мальчика и две девочки сидели под портретами Достоевского и Бродского. Больше желающих изучать русский язык в школе не было. Слева от доски висела цветная фотография очереди к мавзолею в зимней Москве, справа - текст, отрывок из "Домостроя": "Юноша должен иметь душевную чистоту, походку скромную, голос умильный, речь пристойную, при старейших должен молчать, стыдливостью украшаться. За обедом - не кашлять, не плевать, а придется плюнуть, то сделать это, отворотясь от людей, да ногой потереть".
- Как тебя зовут? - спросила я восьмиклассника, волосы которого были такими белыми, что я подумала: через пятьдесят лет он поседеет, а никто и не заметит. Мальчик опустил голову. Он никак не ожидал, что незнакомая тетка начнет его спрашивать. Собравшись с духом, он прошептал: "Кристер".
- Тебе нравится, Кристер, русский язык?
- Не очень, - ответил бедный мальчик, заливаясь краской. Зато второй ученик, красивый африканец, говорил бегло и явно был здесь первым учеником.
- Мой отец учился в Союзе, кончил Тряпку в Питере.
- Что кончил?
- Текстильный институт. А мама с Кубани, лимитчица.
С тобой все ясно, подумала я. Девочки смотрели на нас с испугом и, кажется, не понимали ни слова. Кристина нервничала, а зря. Если ученик может сказать по-русски: "Я живу в Швеции и изучаю русский язык", так ведь это замечательно, пятерка. Выучить русский язык невозможно. Три мальчика, четыре мальчика, но пять мальчиков. Почему? Что произошло? А запомнить и правильно употреблять все эти подъехал, въехал, заехал, съехал, выехал…
- Может быть, они напишут что-нибудь, а я дома проверю?
- Нет, нет, - замахала руками Кристина. - Они писать не умеют. Лучше попросим их прочитать стихи. Мария, прочти стихотворение про кота.
Мария вздохнула и старательно прочла:
Как повадился коток
К бабке Марье в погребок
Есть сметанку да творог.
- Теперь ты, Грета.
Грета без запинки продекламировала:
Папочка и мамочка
Заснули вечерком,
А Ванечка и Танечка
В Африку бегом.
- Поздравляю, - сказала я. - Для второго года обучения неплохо.
За год работы инспектором я объехала двадцать гимназий. Всюду было мало школьников, учивших русский, но они были, и у каждого была какая-нибудь тайная страсть. Один коллекционировал советскую военную форму - специально ездил за товаром в Выборг. Самым ценным экспонатом был генеральский мундир: вся грудь в пионерских значках. Там, в Выборге, ему сказали, что это ордена Второй мировой войны. Другой собирал таблички и вывески из России: "За ветхое белье прачечная ответственности не несет", "Срочно требуется зав. мозольным кабинетом", "Кассир плохо слышит. Говорите как можно громче".