Вначале перед нами - сугубо частная судьба девушки, задыхающейся в мирке, границы которого обозначены такими типами, как Марья Алексевна и Сторешников.
Эта судьба типична. Отсюда и вырастает тема освобождения тысяч таких же девушек - "сестер" Веры Павловны - из семейного рабства.
Но и это оказывается лишь одной из частных сторон общего, а именно - "женского" вопроса, проблемы эмансипации женщин.
В свою очередь, эта проблема упирается в еще более общий вопрос - вопрос об эмансипации человеческой личности вообще, об освобождении человека от угнетения. Решить вполне и до конца этот вопрос можно, только уничтожив старое общество и построив новое. Решить его можно только революционным путем.
Такова логика судьбы одной женщины.
Сходным образом, с той же целеустремленностью, развиваются и частные линии судьбы героини.
Для подлинного освобождения женщины недостаточно вырваться из-под родительской опеки, недостаточно обрести собственную семейную жизнь - нужна еще и экономическая независимость. Так возникает идея мастерской, а затем и сама мастерская.
Одновременно это средство экономического освобождения становится и средством помощи "сестрам", которые, подобно самой Вере Павловне, стремятся к независимости, превращается в общественный долг служения людям.
Однако в реальных условиях действительности "мирное" служение людям, "мирное" выполнение общественного долга оказывается невозможным. Встает вопрос о служении "немирном", о преобразовании революционном.
Такова логика общественной деятельности героини.
Полная свобода женщины немыслима без равноправных отношений в семье. Брак с Лопуховым, помогшим Вере Павловне обрести самостоятельность, кажется ей счастьем, но вскоре оборачивается драмой. Это брак без подлинной любви, что даже в лучшем случае предполагает несвободу - обоюдное самопожертвование, обоюдную моральную связанность. Наконец, конфликт разрешается: Лопухов "исчезает", Вера Павловна находит семейное счастье в браке с Кирсановым, основанном не только на дружбе, взаимном уважении и общности идеалов, но и на глубоком чувстве.
Однако и такая свобода оказывается не вполне совершенной. Между Кирсановым и Верой Павловной происходит знаменательный разговор по поводу традиционных представлений о "слабости" женского пола. Вера Павловна говорит: "Нужно иметь такое дело, от которого нельзя отказаться, которого нельзя отложить, - тогда человек несравненно тверже". В дальнейшем такое дело называется "неотступным" делом, "личным" делом, а в применении к Рахметову - образцу твердости - прозрачно именуется "общим делом" (вспомним, что у декабристов слова "общее дело" употреблялись как точный перевод латинского "res publica" и обозначали революционную деятельность). Не случайно в этом контексте возникает образ Рахметова - "орла", до которого трудно подняться "обыкновенным людям", даже таким, как Кирсанов и Вера Павловна; не случайно произнесены и слова "общее дело". Идеал свободы, таким образом, ассоциируется с образом революционера Рахметова, который достиг полного слияния "личного" дела с "общим" в борьбе за революционное переустройство жизни.
Такова логика рассуждений героев о свободе и личном счастье.
Да и в отдельных эпизодах и разговорах соблюдается все тот же единый прицел размышлений, все та же "центробежная" логическая композиция. В упомянутом - вполне невинном, на первый взгляд, - разговоре Кирсанов опровергает распространенное представление о душевной слабости женщин по сравнению с мужчинами: "Это - сила предубеждения, дурная привычка, фальшивое ожидание, фальшивая боязнь. Если человек думает "не могу", - то и действительно не может. Женщинам натолковано: "вы слабы", - вот они и чувствуют себя слабыми и действительно оказываются слабы… Но есть примеры, касающиеся целых масс, народов, всего человечества (курсив мой. - П. Н.). Один из самых замечательных представляет военная история". И дальше Кирсанов приводит примеры, когда пехота одерживала блистательные победы над более сильной, по привычным представлениям, конницей. Однако можно с уверенностью сказать, что подлинная суть рас-суждений Кирсанова отнюдь не ограничивается вопросом о женщинах, которым "натолковали" об их слабости, и что, не будь необходимости в маскировке, в шифре, герой Чернышевского вспомнил бы из "военной истории" не битвы при Кресси, Пуатье и Азенкуре, а победы Спартака и Пугачева. Ибо истинный смысл всего этого разговора о женщинах в том, что "падшие рабы" до тех пор слабы, пока не поверили в свою силу и не восстали. Вот почему в дальнейшем ходе беседы появляется тема "общего дела" и возникает образ Рахметова…
Выходит, с какого бы конца ни подойти к судьбам героев, - все пути ведут к революции, посредством которой должно всесторонне измениться человеческое бытие, а значит, и жизнь героев. От частного к общему - таков путь мысли автора. От проблем "частных", "семейных", лично близких каждому человеку, к проблемам, касающимся судеб всех людей, - такова логика революционной пропаганды Чернышевского-романиста, таков логически обоснованный на всех "уровнях" сюжета ответ на вопрос, поставленный в заглавии романа.
Однако не только в логике дело. Герои Чернышевского - не рупоры идей автора, не бездушные и плоские марионетки, не условные воплощения тезисов. Это живые и близкие писателю люди, которым он желает счастья, за судьбы которых болеет душой.
Это живые люди, но и они необычайны. Необычайны их поступки, мысли, взаимоотношения, быт. Необычайно то, что их внутренний мир освещается, как правило, не со стороны эмоций, а повернут к нам прежде всего стороной интеллектуальной. Они проявляют себя - помимо поступков - прежде всего в размышлениях, разговорах, спорах, направленных на большие общественные проблемы. Причем разговоры эти не схоластичны, не отвлеченны, а представляют всеобщий и животрепещущий интерес, в чем и заключается убедительность героев.
Необычаен их нравственный облик: они совершают благородные и самоотверженные поступки, нисколько не думая при этом о благородстве и самоотверженности; они утверждают, что поступают так для своей же пользы, из "разумного эгоизма". Можно говорить об ограниченности этой нравственной теории, но нельзя не видеть, что в ней есть свой особый и высокий смысл: нет для человека большего счастья, большей нравственной "пользы" - пусть это даже сопровождается болью и страданием, - чем сознание того, что поступил справедливо, разумно, нравственно.
И, наконец, еще одна, едва ли не главная из непривычных черт этих людей. Чернышевский не раз сам рассуждает о ней с полным сознанием того, что это принципиально новая черта, что возник - и в жизни, и под его собственным пером - тип нового человека. "Недавно зародился у нас этот тип. Прежде были только отдельные личности, предвещавшие его; они были исключениями и, как исключения, чувствовали себя одинокими, бессильными и от этого бездействовали, или унывали, или экзальтировались, романтизировали, фантазировали, то есть не могли иметь главной черты этого типа, не могли иметь хладнокровной практичности, ровной и расчетливой деятельности, деятельной рассудительности. То были люди, хоть и той же натуры, но еще не развившейся до этого типа…" Чернышевский сам указывает "нарушенную" им традицию положительного, но одинокого героя, человека, исполненного высоких чувств и помыслов, но лишенного возможности осуществить эти помыслы на деле, человека хорошего, но слабого либо не могущего реализовать свои силы. Таковы герои писателей, о которых в начале романа думает Верочка: "Ведь вот Жорж Занд - такая добрая, благонравная, - а у ней все это только мечты! Или наши - нет, у наших уж вовсе ничего этого нет. Или у Диккенса - у него это есть, только он как будто этого не надеется; только желает, потому что добрый, а сам знает, что этому нельзя быть. Как же они не знают, что без этого нельзя, что это в самом деле надобно так сделать и что это непременно сделается, чтобы вовсе никто не был ни беден, ни несчастен".
У Чернышевского героев Жорж Занд и Диккенса, русского "лишнего человека" сменил новый человек. И если раньше в литературе спутниками добра и благородства оказывалась, как правило, слабость, а сила была привилегией зла, то этот новый человек - силен. И его сила не в одних только помыслах, а в трезвом разуме, в "хладнокровной практичности", в реализме, в стремлении понять законы жизни и общества. Сила этих людей в том, что они не "исключения", что они не одиноки: "Недавно родился этот тип и быстро распложается". Мысль эта подтверждается всем романом - и дело не только в том, что основную массу в нем составляют именно положительные герои, не только в том, что автор, где только можно, то отдельными штрихами, то целыми картинами рисует довольно многочисленное окружение главных героев, но и в самом построении сюжета и взаимоотношений персонажей. Кирсанов извлекает со "дна" общества Настю Крюкову, излечивает Катерину Полозову, готовя ее тем самым к новой, осмысленной жизни; Лопухов вызволяет из "подвала" Веру Павловну и помогает ей стать "новым человеком"; в свою очередь, Вера Павловна ведет по тому же пути Настю и вовлекает в общественную деятельность Полозову, которая становится женой Бьюмонта-Лопухова; Рахметов, в котором "особенного человека" пробудил в свое время Кирсанов, помогает в трудную минуту Вере Павловне и не дает ей поддаться слабости, бросить начатое дело… Так возникает непрерывная цепь добра и взаимопомощи, герои все время как бы воспроизводят сделанное им добро, отчего семья "новых людей" растет и ширится, "распложается".
Создание активного и сильного положительного героя - великая заслуга Чернышевского. Новые люди - прямая антитеза миру Марьи Алексевны, где "порядок тот, чтобы обирать да обманывать"; они не прекраснодушные добродеи, они способны вести суровую борьбу, они не только отвечают ударом на удар, но и ведут наступление на старые порядки, старые нормы жизни, они учатся хладнокровно взвешивать обстоятельства, чтобы дело не понесло ущерба.
В этой среде и возникает могучая фигура Рахметова - "особенного человека", "необыкновенного человека", "экземпляра… редкой породы", "высшей натуры". О нем много сказано в литературе о романе Чернышевского, в частности, справедливо отмечено, что сама атмосфера таинственности, недосказанности, окружающая Рахметова, обусловленная причинами и внешними (цензура), и внутренними (Рахметов - конспиратор), сообщает особое поэтическое обаяние этому герою. Рахметов, действительно, почти не участвует в действии романа - и тем значительнее само его присутствие в романе. Не случайно автор так долго "ходит" вокруг своего героя, так насмешливо и дерзко предлагает "проницательному читателю" разгадать "загадку" появления этого образа, не случайно заявляет, что этот герой "выведен для исполнения главнейшего, самого коренного требования художественности", состоящего в том, чтобы читатель представлял предметы в "истинном их виде". Истина же заключается в том, что не Лопухов, Кирсанов или Вера Павловна, при всех их замечательных качествах, а именно такие люди, как Рахметов, - суть настоящие герои времени, "двигатели двигателей", "соль соли земли", что именно им суждено сдвинуть Россию с места, что именно на них устремлены полные надежды глаза автора. Иными словами, образ Рахметова является в романе неким эквивалентом революции, а пример его личности, его жизни, так заражающе подействовавший на поколения революционеров, есть, по существу, призыв к революционной борьбе.
"Я знаю о Рахметове больше, чем говорю", - пишет автор. И тем не менее личность его обрисована достаточно полно и ярко, и догадываться можно о многом, в том числе и о том, что его "мрачность" и "грубость" есть лишь оболочка, сковывающая те самые горячие рыдания, которыми разразился Рахметов еще в юности, когда Кирсанов просвещал его. Рахметов относительно "пассивен" в сюжете потому, что его активность проявляется вне пределов этого сюжета; она "читается" и ощущается по-настоящему в широком идейно-художественном контексте романа и даже выходит за пределы книги в своем воздействии на читателей. Этот поразительный и оригинальный эффект - "недействующее" лицо оказывается главным - составляет одно из достижений Чернышевского-романиста, его новаторский шаг в литературе, продемонстрировавший широкие возможности публицистического, общественно-философского романа.
Необходимо отметить, что, при всем ригоризме, максимализме и прочих качествах, всегда приходящих на ум, когда вспоминаешь Рахметова, в этом образе заключено глубоко человечное содержание. Речь не только о высоких идеалах Рахметова, не только о том, что сам автор характеризует своего героя как человека с пламенной любовью к добру, что Вера Павловна за его мрачностью и грубостью увидела нежную и добрую душу. Речь еще и о самом содержании слов, которыми называют Рахметова другие герои и сам автор, - "особенный человек", "необыкновенный человек", "высшая натура". Поверхностному взгляду может показаться, что это - поэтизация "сверхчеловеческого", обожествление "высших натур" за счет принижения "обыкновенных". Но дело обстоит совсем наоборот. Ничего сверхчеловеческого и подавляющего в Рахметове нет. Просто он сильнее других людей, как это и бывает в жизни. Человечность и реальный взгляд автора на вещи в том и состоят, что, хотя Рахметов - заразительный пример, но в его образе нет ничего императивного; автор не говорит читателю: "Будь непременно таким же, иначе ты ничтожество". Он призывает людей понять Рахметовых, уважать и любить их, идти за ними, но он не требует быть Рахметовым того, у кого на это недостает сил, не заставляет надрываться под непосильной ношей и делать из этого норму жизни. Перед Рахметовым мы преклоняемся, но уважение наше к Вере Павловне, Кирсанову, Лопухову не уменьшается от того, что они честно признают себя неровней "особенному человеку". Ведь Рахметов стал таким именно в среде "обыкновенных порядочных людей нового поколения", и к этому уровню "обыкновенных порядочных людей", на котором возникают люди "особенные", и призывает Чернышевский всех людей: "На той высоте, на которой они стоят, должны стоять, могут стоять все люди. Высшие натуры, за которыми не угнаться мне и вам, жалкие друзья мои, высшие натуры не таковы… Λ тем людям, которых я изображаю вполне, вы можете быть ровными, если захотите поработать над своим развитием. Кто ниже их, тот низок. Поднимайтесь из вашей трущобы, друзья мои, поднимайтесь, это не так трудно, выходите на вольный белый свет, славно жить на нем… Попробуйте: хорошо!"
Образ Рахметова, как бы недорисованный ("легкий абрис", - говорит о нем сам автор) и все же художественно завершенный, таинственный и вместе с тем предельно четкий, "бездейственный" в сюжете и одновременно главный в романе, - этот образ во всей своей необычности представляет яркий пример удивительной творческой свободы художника. Да и весь роман в целом, с его "странным" сюжетом, необычными героями и раскованной композицией есть свидетельство творческой свободы писателя. Другое дело, что свобода - не беззаконие. Нет необходимости доказывать, что Чернышевский следовал законам реализма, - принципы реалистической эстетики, сформулированные им самим в знаменитой диссертации "Эстетические отношения искусства к действительности", вошли, можно сказать, в плоть и кровь художника. Основным критерием художественности произведения Чернышевский считал жизненную правдивость, и этому критерию его роман соответствует вполне. "Все достоинства повести даны ей только ее истинностью", - обоснованно заявляет он в предисловии. Причем дело не в скрупулезном воспроизведении всех решительно черт и черточек, а в отражении наиболее существенных, характерных, типических, интересных явлений действительности, и это также соответствует важнейшему эстетическому положению Чернышевского: "Общеинтересное в жизни - вот содержание искусства".
Именно в силу этого "общеинтересного" содержания роман и вызвал огромный общественный резонанс в 60-е годы. Для многих поколений русских революционеров роман был тем "учебником жизни", каким, по заявлению Чернышевского в его диссертации, должно быть всякое произведение искусства. От писателя, от его "учебника жизни" Чернышевский требовал объяснения изображаемых жизненных фактов, и это правило он выполняет в своем романе, прибегая к самым разнообразным приемам.
"Истинность", о которой говорит автор романа в предисловии, - не простое правдоподобие. Особенность романа заключается в том, что "новые люди", составляющие в реальной действительности еще меньшинство, представлены Чернышевским как явление типическое, определяющее тенденцию развития. Положительные идеалы, положительные герои, конечно, не выдуманы писателем. Они выражают "прекрасные" начала реальной действительности. Появление нового - это и есть процесс движения, это и есть самое "интересное" в общественном развитии, это и есть прекрасное в жизни. Новое может стать предметом художественного воплощения, предметом типизации и в том случае, когда оно еще не стало господствующим, основным началом, когда оно еще исключительно. Так в образе Рахметова была убедительно осуществлена типизация исключительного.
Враги романа "Что делать?", бессильные опорочить те идеалы, которые в нем проповедовались, пытались заходить с другого конца и заявлять, что роман-де слаб художественно. Этот прием свидетельствовал и о том, что некоторые критики романа слабо представляли себе ту самую специфику литературы, за которую на словах ратовали. Чернышевский прекрасно понимал, что специфика литературы - это, прежде всего конкретный, единичный, индивидуальный образ, и не только образ определенного героя, но образ в широком значении этого слова. Нечего и говорить, например, о том, какими яркими, сочными и язвительными красками, как живо и наглядно изображена в романе Марья Алексевна, как объемен и многозначен сатирический образ "проницательного читателя", какое огромное интеллектуальное и нравственное обаяние заключено в мастерски воплощенном авторском образе! Заслуживает отдельного разговора идейно-художественная функция юмора в романе; здесь достаточно привести лишь один пример, чтобы показать, какую подлинно художественную силу приобретает юмор под пером Чернышевского.
"- Данилыч, а, видно, жильцы-то наши из важных людей. Приезжали к ним генерал с генеральшею. Генеральша так одета, что и рассказать нельзя, а на генерале две звезды.
Каким образом Петровна видела звезды на Серже, который еще и не имел их, а если б и имел, то, вероятно, не носил бы при поездках на службе Жюли, это вещь изумительная; но что действительно она видела их, что не ошиблась и не хвастала, это не она свидетельствует, это я за нее также ручаюсь: она видела их. Это мы знаем, что на нем их не было; но у него был такой вид, что с точки зрения Петровны нельзя было не увидать на нем двух звезд, - она и увидела их; не шутя я вам говорю: увидела".