Андраши словно обрадовался возможности переменить тему разговора:
- Ах, да! Август! Действительно, я чрезвычайно люблю его. Если я его не увижу днём, то непременно увижу его тогда во сне. Но сюда от Берлина довольно далеко, день был жаркий, я пожалел коня и приехал на другой лошади.
- Следовательно, Август ещё у вас, граф? - произнёс Бисмарк.
Андраши удивился:
- Что это значит? Разумеется, у меня.
Бисмарк обратился к Горчакову:
- Тогда в вашей конюшне, князь, стоит двойник Августа.
- Моя конюшня пуста, ваша светлость. Я приезжаю сюда в наёмных экипажах и вообще не имею привычки держать за границей своих лошадей.
- Но я только что проезжал мимо ворот вашей усадьбы и видел в конюшне, у стойла, рысака Августа. Я кавалерист, господа, и знаю толк в конях. Это Август! Я ещё удивился. Старая, почти развалившаяся конюшня, в которой, наверное, лет сто не стояло коней, и вдруг - Август. Конь, цена которому тридцать тысяч марок!
- Семьдесят пять тысяч, ваша светлость, - поправил Андраши.
- Тем более странно! Как вы должны любить этого коня! Бедный граф!..Бисмарк направился к Горчакову. - Вы удручены, князь?
- Ещё бы не быть удручённым, ваша светлость. Я всегда предпочитал тихую езду, а здесь быть разбитым бешеным привидением.
- Доверьтесь мне, - успокоил Бисмарк. - Я улажу всё это недоразумение. По-моему, Андраши придирается к вам перед тем, как вручить свою ноту протеста.
- Весьма признателен, князь. Попытаюсь, однако, и сам действовать. Горчаков приказал Ахончеву:- Капитан-лейтенант! Вместе с офицером, сопровождающим графа Андраши, идите в конюшню и проверьте, что за Сивка-бурка, вещая каурка, стоит там.
Оба офицера проследовали в парк. Во время этих разговоров и перемещений Биконсфильд и Ваддингтон тихо отошли в глубь комнаты, где сели друг подле друга.
- Любопытно, - обратился Биконсфильд к соседу, - кто здесь на кого нападает. Россия на Австрию или Австрия на Россию?
- Или Германия на ту и на другую вместе? - предположил Ваддингтон. - Во всяком случае, в гостиной пахнет порохом.
Бисмарк тихо подтолкнул Андраши плечом:
- Вручайте ноту. Старик смущён и принесёт глубочайшие извинения, а вы можете потребовать всё, что вам хочется.
Андраши скромно потупился:
- Я предполагал, дело обойдётся без ноты…
Бисмарк продолжал настаивать:
- Старик сейчас спрашивал меня - останется ли Германия нейтральной в случае войны Австро-Венгрии с Россией? Я ответил, что ни в коем случае не позволю разрушить Австрию! Какая наглость?! И вдобавок он укрыл украденного у вас коня, чтобы доказать полное бессилие Австрии. Татарин!
- Молю вас - скромно произнёс Андраши - успокойте его, князь. Мы совершенно не готовы к войне.
Бисмарк буркнул:
- Вы всегда не готовы, а всегда побеждаете. Попытаюсь выполнить вашу просьбу. Но предупреждаю - он будет требователен.
Пока Бисмарк приближался к Горчакову, Биконсфильд и Ваддингтон понимающе переглянулись.
- Там, где посредничает Бисмарк, война неизбежна. Я спешу сообщить свои соображения королеве.
- Президент проклянёт меня, если я пробуду здесь ещё десять минут.
Стараясь остаться незамеченными, они двинулись к выходу.
А между тем женщины, находящиеся в гостиной, продолжали разговор на свои, сугубо женские, темы.
- Светское воспитание мешало моей откровенности с вами, Ирина Ивановна, Или, наоборот, я была чересчур откровенна и казалась вам плохо воспитанной? В том и другом случае пора признаться - мы любим одного. И - безнадёжно. Иначе мы б добыли известный документ, отсутствие которого вызвало всё это! Она указала на Бисмарка, рассуждающего с Горчаковым.
- Небо наказало меня! Отныне вы увидите другую женщину, Нина Юлиановна. Повелевайте мной! Повеление очень идёт к вашей величественной фигуре…
- Ах, милочка! Вы так трогательно страдаете…
Беседа же мужчин была более тверда. Бисмарк сказал Горчакову:
- Князь, ваше спокойствие удивляет меня! Вас осмеливаются заподозрить в укрытии ворованного! Требуйте ноту! Вручайте свою! Он пойдёт на любые уступки. Ваше молчание придаст ему силы. Он и то сейчас спрашивал меня: останется ли Германия нейтральной в случае войны Австро-Венгрии с Россией? Я ответил, что ни в коем случае не позволю Австро-Венгрии разгромить Россию!
- Пожалуй, мне лучше подойти к нему?
- Нет, вы горячи и пылки, князь.
- Боюсь, что вы более горячи и пылки, ваша светлость.
- Андраши вас видеть не может! - уверил Горчакова Бисмарк. - Он отвернулся! Впрочем, есть надежда уладить. - Подошёл к Андраши и прошептал: Этот сумасшедший старик утверждает, что конь его.
Андраши ответил разозлённо:
- Конь?! Я понимаю, какой это конь! Конь, несущий Австрию к пропасти. И я чувствую, что рядом со мной не будет ни английского, ни германского коня, и я один буду выбит из седла перед этой русской пропастью!.. Я предпочитаю упрямого мула этому "драгоценному коню", лишь бы остановиться.
- Мне трудно уразуметь ваш венгерский пафос, граф…
- Потому что воевать-то буду я, а не вы?!
Подошедший Горчаков произнёс:
- Граф, здесь какое-то прискорбное недоразумение…
Андраши, чуть не радуясь, воскликнул:
- Недоразумение? Да, недоразумение!.. Точное слово, ваша светлость!.. И почему все так волнуются о коне? Этого коня… Августа… я подарил вам ко дню вашего восьмидесятилетия, князь. Я не хотел это афишировать, но, раз уже раскрылось, что поделаешь?!
Бисмарк тихо пробормотал:
- Граф, это малодушие. Вы погубили страну".
Андраши был упоён своей находчивостью:
- Да, подарок! Я счастлив, что этот подарок поразил вас своей внезапностью, а значит, и обрадовал, ваша светлость. Что касается инцидента на речке Пржемше - так это сущий вздор.
- О, дружба двух наших наций навеки нерушима.
- Именно нерушима!.. Поздравляю вас, ваша светлость, с великими словами.
Возвратившийся вместе с австрийским офицером Ахончев был обрадован несказанно:
- Ваша светлость! Приятное известие. Рысака Августа в конюшне нет.
Ошеломлённый Горчаков только и мог вымолвить:
- Как нет?
- Господин австрийский офицер подтвердит.
- Подтверждаю слова русского офицера, ваша светлость.
- Что за вздор? Конь должен быть там, - заявил Горчаков.
- Но его нет, ваша светлость. Есть некоторые вещественные остатки коня, но по качеству корма виновника этих остатков трудно установить, был это Август или другой конь, - произнёс Ахончев торжествующе.
- И тем не менее, ваша светлость, Август - ваш!.. - заверил Андраши.
Пока он говорил, Ахончев подошёл к милым дамам, сидевшим в стороне, и Развозовская, а также Ирина Ивановна в два голоса объяснили ему происходящее. Он успокоился совершенно.
Горчаков же обратился к Бисмарку:
- Множество странных событий, князь, а в том числе и это событие с конём, так любезно разъяснено графом… - Любезный поклон в сторону Андраши. Всё это заставляет меня сильно задуматься и обратиться к вашей помощи, в которой вы мне никогда доселе не отказывали. Окружающие и я сам чувствуем себя во власти непонятных чудес. Мы то беднеем, то богатеем, то почти свершаем преступления, то стоим перед шуткой. Например, у моего доброго знакомого графа Развозовского, душеприказчика. Ахончева, пропала вексельная книга…
- Да, я знаю. Эту пропажу мог бы осветить некто Клейнгауз, социалист.
- Социалист? - удивился Горчаков.
- Или нечто вроде. Он, несомненно, замешан в покушении на нашего престарелого императора, здоровье которого, к счастью, улучшается. Клейнгауза ищут. Ищут везде, проговорил хмуро. - И преимущественно возле города Мысловец у речки Пржемши, где сходятся не только австрийская и русская, но и немецкая границы. Я его найду! Я имею все возможности узнать истину.
Горчаков сухо произнёс:
- Я не сомневаюсь в возможностях, князь, а сомневаюсь лишь в вашем искреннем желании. - И отошёл.
С букетом цветов впорхнула Наталия Тайсич. Лицо её едва ли не в первый раз в жизни пылало от стыда и боли. Робко Наталия обратилась к Горчакову:
- Цветы… - протягивая букет, - Мои подношения, ваша светлость… мое сердце… думы… - Посмотрела на Александра Михайловича испуганно.
Горчаков, наклонившись к ней, будто для того, чтобы принять букет, сказал тихо:
- Я было обиделся на вас, милая, но сейчас… прошло. - И многозначительно:- Однако, должен добавить, я не люблю горячих коней.
- Отец мой всё ещё не встал с постели, - оправдываясь, заговорила Наталия. - Я одна… Мне хочется сделать многое… для родины… и для вас, ваша светлость. Я не знаю, как… как может помочь сербам молодая девушка в этом большом городе, ваша светлость?
- Вы милы и трогательны, Наталия. Но вы чересчур торопливы, и сухие люди осудят вас за это. Прошу - зайдите ко мне, когда уйдут дипломаты, а до того, - ласково погладил её по руке, - не надо, не надо торопиться… - И отошёл к Андраши. - Какой тихий, приятный вечер!..
Появился слуга:
- Его превосходительство, господин министр Кара-Теодори-паша.
Наталия шепнула Ахончеву:
- Я пропала!
Бисмарк спросил Горчакова:
- Турок? У вас?
- Поражён, - последовал ответ. - Мы с ним едва раскланиваемся издали. - И слуге:- Проси! - Потом для всех:- Чрезвычайно любопытно, зачем он пришёл?
Кара-Теодори-паша, министр иностранных дел и первый уполномоченный Турции на конгрессе, - красивый и стройный мужчина, в чёрном казакине и феске. У него умные, проницательные глаза, а также постоянное раболепие, которым он любил щегольнуть, напускное, как и напускная наивность его, в особенности при том эпизоде, который разыграется чуть позже.
Остановившись у дверей, министр пропустил вперёд турецкого офицера, нёсшего расшитую подушку. На подушке блестел драгоценный ятаган с рукояткой, усыпанной камнями. Кара-Теодори-паша и офицер низко поклонились Горчакову, который, недоумевая, ответил на поклон.
Бисмарк толкнул Андраши:
- Что здесь происходит? Неужели конгресс окончился и мир между Турцией и Россией уже подписан?
Андраши пожал плечами.
Кара-Теодори-паша заговорил с восточной медлительностью и цветистостью слога:
- Ваша светлость, господин канцлер России! В великий день вашего восьмидесятилетия, когда вся Европа восхищается вами…
- Но я ещё более восхищён вашей речью, любезный Кара-Теодори-паша.
- Я от имени Высокой Порты и турецкой нации пришёл, чтобы передать вам свои поздравления и принести вам мою благодарность за ваш бесценный и такой глубокомысленный дар, доказывающий истинное стремление России к миру с турецким народом.
- Убей меня бог, если я понимаю, какой я дар поднёс ему, кроме Сан-Стефанского договора, - шепнул Горчаков Ахончеву.
- Разрешите, дорогой канцлер, в знак дальнейшей дружбы и процветания двух стран - Турции и России - поднести вам и наш скромный подарок, этот ятаган. Мы знаем, вы поднимете эту священную сталь лишь в защиту справедливости и добра. Поверьте, ваша светлость, что этот подарок, блеск этой стали и камней - только слабый отсвет тех чувств, которые вы вызвали во мне и в моём правительстве своим бесценным даром нам.
Горчаков, принимая ятаган, проговорил:
- Я обожаю Восток, дорогой паша, но сложность его речи иногда затрудняет моё понимание. Не потрудитесь ли сказать более ясно - за что вы так дивно благодарите?
- Скромность ваша прославлена так же, как свет луны, ваша светлость, и перед блеском этого света моя скромная тень исчезает.
Турок, кланяясь, пятился и пятился к дверям.
- Нет, нет, ваше превосходительство! Вы поужинаете с нами.
- Мне быть в вашем обществе, разделить пищу? О, я и без того ослеплён вашей снисходительностью. Ваше внимание… - Вдруг он принялся неистово хохотать, отчего тело, согнутое в поклонах, сгибалось и разгибалось ещё более. Все с изумлением и даже с испугом переглянулись.
Ахончев подумал: "Ну, теперь всё понятно. Замученный интригами на конгрессе, турок просто сошёл с ума".
- Простите. Я вспомнил анекдот только что прочитанный, ваша светлость. Вы уже видели эту книжку? - вынул и показал чёрную книжку. - Она издана ко дню вашего рождения, ваша светлость. О, германское правительство, - сладкий поклон Бисмарку, - германское правительство очень хорошо относится к князю Горчакову. А вы, - сладчайший поклон Горчакову, - ваша светлость, как никто, понимаете дух Востока и умеете шутить, но на свой манер… Вот здесь… - Он перелистал книгу, ища нужную страницу. - Ещё несколько лет тому назад в некоторых университетах Германии можно было купить диплом на учёное звание. В Гетгингентский университет приехал князь Горчаков. Ему предложили за 3000 талеров купить диплом на звание доктора философии. Он ответил ректору, что лично ему диплом не нужен, но вот некто из сопровождавших его, по имени Дадие, сильно боится всех неодушевленных предметов белого цвета, как, например, плащей, рукавов, а в особенности плюмажей. Князь, уверенный, что немецкая университетская философия поможет его спутнику, просил отпустить диплом на имя Дадие. Диплом отпустили. После этого Горчаков послал ректору второе письмо, в котором, прилагая 3000 талеров, писал, что его рыжая кобыла нормандской породы - Дадие - вполне удовлетворена дипломом, но что он торгует сейчас осла. Во избежание недостатков он заранее хотел бы приобресть диплом для этого животного… Ха-ха-ха!.. Замечательно! На Востоке такой анекдот невозможен: у нас дипломами не торгуют…
Бисмарк еле сдержался, чтобы не сорвалось с губ: "Скотина!" - и, поворотившись к Горчакову, выдохнул:
- Свидетельствую своё почтение вашей светлости.
- Мне по дороге с вами, князь, - попытался задержать его Кара-Теодори-паша. - Разрешите?..
- Нет. - Бисмарк ушёл.
- Князь Бисмарк сегодня что-то не в духе, - заключил турок. - Надо будет подарить ему эту весёлую книгу. Спешу догнать. Ухожу другом и рабом вашей светлости.
Горчаков проводил его до дверей и вернулся:
- Паша преподнёс мне сегодня самое загадочное происшествие во всей моей жизни. Хотелось бы знать, что же это я подарил ему?
- Кажется, я догадываюсь, что вы подарили ему…
- Неужели? Вы так думаете, капитан-лейтенант? Вы видели кроме отпечатков копыт и корма другие следы в конюшне?
- Видел, ваша светлость.
- Чьи же там в конюшне следы, капитан-лейтенант?
Вошедший слуга прервал:
- Их сиятельство граф Развозовский.
- Он необходим мне.
Когда слуга ушёл, Горчаков попросил Ахончева:
- Не уходите, голубчик. И вас, господа, прошу присутствовать при нашем разговоре с графом.
Вошедшему:
- Здравствуйте, граф. Давно не виделись.
Развозовский, как вошёл, тут же упал на колени:
- Вот, ваша светлость! Бью челом. Рубите голову, но дайте сказать, дайте признаться.
- Встаньте, отец, - сказала Нина Юлиановна, - Как вам не стыдно. Пьяны вы, что ли?
- Стыдно, стыдно. Оттого и стою, что стыдно! Продал. Побежал к немцу. Думал - спасут. А они плюнули. Сказали - вызовут, и ничего… молчат! Я исстрадался и вот - плюхаюсь, казните. Вот сам себя… - Развозовский выхватил револьвер.
Ахончев бросился к нему:
- Граф, что вы…
Однако Горчаков остановил холодно:
- Не волнуйтесь, голубчик. Он не застрелится.
- Борюсь, чтоб не застрелиться, ваша светлость! Видите, на ладони патроны. Бросаю искушение. - Он выкинул патроны на террасу, те попадали со стуком. - Замучили внутренние страдания…
- Да что ты сделал, отец?
- Что? Подлость. Запятнал мундир офицера. Запятнал дочь, писательницу, пророчицу!.. А жених? Ученый, будущий профессор Генерального штаба…
Ахончев перебил:
- Граф, прошу вас, перестаньте. Сознайтесь и - кончено.
Поясняя Нине Юлиановне:
- Граф проявил слабость на допросе в Имперской канцелярии. Больше это не повторится. Князь Александр Михайлович, надеюсь, простит его…
- Я прощу, если он проявил слабость лишь однажды, когда присутствовали все Ахончевы…
- Однажды, однажды, ваша светлость, - заговорил Развозовский. - Больше я и не заглядывал в Имперскую канцелярию, клянусь!
- Клянётесь?
- Любовью дочери, памятью супруги, своим полком…
Горчаков прервал резко:
- Когда вы сегодня утром вышли из Имперской канцелярии и встретили Егора Андреича, что вы сказали ему?
Развозовский вздрогнул:
- Я не встречал Егора Андреича…
- Что вы сказали ему? - повторил Горчаков. Развозовский молчал. - А что вам сказали в Имперской канцелярии? И что вам обещали за то, дабы вы пришли сегодня в этот дом и лживыми глазами глядели в лицо вашей дочери, которая пожертвовала жизнью и счастьем ради жизни и счастья России?
Повисла пауза. Развозовский прервал ее:
- Я удручён, ваша светлость. Удручён.
- Чем вы удручены, Юлиан Викторович? Тем, что не исполнили поручение Имперской канцелярии? Вы что хотели узнать, имеет ли отношение Горчаков к бегству Клейнгауза? И нет ли у Горчакова вексельной книги? И зачем ваша дочь ездила в Париж? И что она привезла?
Нина Юлиановна схватила отца за руку:
- Тебя… тебя могли послать сюда немцы, отец?
Развозовский молчал, Она выпустила руку и выбежала на террасу.
- К бесчисленной сети немецких провокаторов и шпионов вы присоединили своё имя, граф. Это постыдно, и вы понесёте жестокое наказание. - Слова Горчакова были прерваны возвращением Нины Юлиановны. Она со стуком положила собранные патроны на стол:
- Вот…
- Нет, нет! Не это… Да ты кто - зверь или дочь? Ты понимаешь, Нина, что ты положила? - закричал в ужасе Развозовский.
Ирина Ивановна подошла к Горчакову:
- Александр Михайлович, мы все слабые люди, а он, быть может, слабее всех. Простите его, простите Юлиана Викторовича, ваша светлость. Вы знаете, как трудно жить среди немцев! Ведь вы простили? Вы - добрый. Я помню детство, ваши заботы, вашу нежность… ради моего детства и вашей нежности простите его, ваша светлость. А то… что же происходит? Дочь кладёт ему патроны…
- Это не дочь положила патроны. Это положила судьба.
Нина Юлиановна будто вторила Горчакову:
- Подчиняйся судьбе, отец. Возьми револьвер, патрон и уходи.
- Нет, нет, не убивайте меня, прошу вас, не убивайте меня. Я расскажу всё, что было в Имперской канцелярии. Капитан-лейтенант Ахончев, вы - герой, разве так герои поступают с преступными полковниками?
Ахончев был строг:
- Полковник Развозовский! Вам оказывают честь последний раз в жизни держать в руках оружие русской армии. Эту честь вам оказывает канцлер… Вы отказываетесь?
Развозовский продолжал молить:
- Сжальтесь, ваша светлость. - Горчаков молчал. - Капитан-лейтенант Ахончев! Вы молоды… Не вам учить меня… Прощайте, господа. Я знаю, что мне сделать с собой. - Он схватил револьвер и выбежал в парк.
Горчаков произнёс спокойно: