Во мне два человека, действенный и созерцающий. Во мне два начала, боль и наслаждение. Во мне две первоосновы, лад и нелад, гармония и хаос. Я говорю: да будет благословенно счастие, мое и вселенское, мы можем его строить, и мы его созидаем, когда мы цельны и доходим до полноты, до предельного. Я говорю: да будет благословенно каждое несчастие, если я настолько горд и высок, если я настолько смиренен и глубок, чтобы превратить беду в победу, печаль в красоту, боль в безграничность мудрого молчания и в яростный бег к мете, которую должно пронизать мое острие. И да придет ко мне тоска, если я умею создавать из тоски.
Несчастие стоит, а жизнь всегда идет,
Несчастие стоит, но человек уходит.
И мрак пускай снует и каждый вечер бродит,
С минувшим горестным мы можем кончить счет.
Смотри, пчела звенит, пчела готовит мед
И стая ласточек свой праздник хороводит,
В любом движенье числ наш ум итоги сводит,
Что было в череде, да знает свой черед.
Не возвращаться ж нам во целом алфавите
Лишь к букве, лишь к одной, лишь к слову одному,
Я верую в Судьбу, что свет дала и тьму.
О, в черном бархате, но также в звездной свите,
Проходит в высоте медлительная Ночь.
Дай сердцу отдохнуть. И ход вещей упрочь.
Ход вещей этого мира предопределен Солнцем, и еще в младенческие свои дни я доверчиво предал свой дух этому Высокому Светильнику, увидав, как серые обои на стене превращаются в полосе солнечного луча, и серое делается золотом, а тайное становится лучезарно-явственным.
В какую страну ни придешь - в слове мудрых, в народной песне, в загадке легенды,- услышишь хвалы Солнцу. Сколько сияний в солнце, столько в речи людской осиянных слов, и каждый кристалл поющего слова иссечен силою луча. Творческая гроза, приводящая к радуге, так же связана с Солнцем, как фимиамы росинок, восходящие до туч и рождающие в горных теснинах переклички громов.
"Солнечный Бог - Ураган, и Солнце есть Сердце Небес",- сказали древние майя.
Солнце принимает все лики видимого. Оно принимает в несчетных рядах ликов и близкий нам лик Земли, которая травинкой, цветком, колосом и виноградной лозой меряет Время, делит его на строфы, зовущиеся временами года. И первая полоса в весеннем поле, проведенная острием сохи, есть стих, размерная строка в литургии Солнцу.
Солнце - мужское начало Вселенной, Луна - женское. Звезды - несчетные цветы небесных прерий, световая зыбь ковыля бесконечных вселенских степей. Каждый человеческий Он есть сын Солнца, хоть часто этого не знает. Каждая человеческая Она, каждая девушка и женщина, есть дочь Луны, хотя бы стала отрицаться. А дети и старцы - это звездные цветы, это звездные переклички, световая игра и белое мерцание, средь угольных провалов обетованная дорога, белое предчувствие Млечного пути.
Солнце сильнее всех и всего. Оно велит бросать копье. Оно пронзает глубину земли. В его отсветах блещет лезвие топора, прорубая просеки. Оно растапливает воздух, чтоб в нем любились. Оно вцеловывает хруст и сдвиг в многоверстные полосы льда, мертвящего реку, и каждая мчащаяся капля водополья исполнена того же красивого творчества и той же оргийной пляски, с которой носятся над русским прудом ласточки, побывавшие в Египте, и дружатся хороводы девушек, вакханок всех стран, и гулко мелькают, вверх и вниз, творя и сотворяя, миллионы молотов несчетных кузниц.
Солнце - гений превращения, как Луна - гений преображения, как Звездный сонм есть вселенский клич световых голосов, Океанический гул Запределъности.
И самое, быть может, красивое в Солнце то, что оно умеет ярко говорить через других, что оно ласкает, когда этого не подозреваешь, поет нам канарейкой в зимней комнате, и мы говорим "канарейка", а это, трепеща своими крылышками, веселится золотой комочек Солнца, и поет оно колосом пшеницы и желтой лентой убегающей девушки, и дышит дурманящим духом нарцисса, и весело играет во все пьянящие игры Вещества. Я соучаствую в этих творческих играх, и смотрю на все, и слушаю, как Солнце говорит утром, пробуждением, бабочкой, птичкой, зверем, травинкой, девушкой, бурей, музыкой, толпой,- все вижу, все слышу, все люблю, ко всему приникаю, я, творимый творец творящего творения, я, верховная вещь Вещества, овеществитель всех невесомостей, преображенных волею моей мечты, я, Золотое мелькание красной белки, пробегающей как солнечное пятно вверх и вниз по узлистому стволу Древа Ясень, Игдразиля, коренящегося в безднах, возносящего чащи свои ветвистые в мире, уходящего вершиной своей в непостижность, по дороге веков и облаков.
Солнце - огонь. Луна - свет, Звезды - сияние. Солнце - горячий костер, Луна - застывшее пламя, Звезды - неумолчное Пасхальное благовестие. Как ни странно может показаться с первого взгляда, между светом Солнца и светом Звезд нет для меня противопоставления, ни даже различия по существу, разнствование качественное, противопоставление двух начал, несродных и несоизмеримых, но создающих в двойственности одну поэму. Это - Огонь и Влага, Мужеское и Женское. В их вражеском и несоразмерном соприкосновении, во встрече нетворческой и неблагословенной, возникает пожар или поток. Встреча же дружеская Мужского и Женского, соприкосновение священное Огня и Влаги, создает через Поэму Любви, Поэму Жертвы благословенное вознесение жертвы Верховным Силам, не устающим нами петь, через нас достигать, нашими зрачками гореть, все живое и мертвое или кажущееся мертвым слагать в высокую Мировую Драму.
Солнце так же неизбежно в дне, как Звезды - в ночи. А Луна приходит и уходит. Луна бывает и не бывает. Луна принимает различнейшие лики, она таинственное избрала своим основным качеством, недоговаривание перед полным признанием, ускользание за полнотою счастья, соседство Смерти, союзничество Ночи, капли росы на цветах, змеиные шорохи в травах и те лики страсти, которые боятся дневного света.
Когда я смотрю на многозвездное небо, я вижу там неисчислимые горения отдельных солнц, но я не вижу там маленьких лун, как на лугу в толпе играющих детей я не различаю мужского и женского, я не вижу мальчиков и девочек, а лишь детей,- и в этом нет противоречия, у звезд есть сходство и с Солнцем и с Луной, но все же маленькие солнца они, а не маленькие луны, ибо в детях, как в детях, нет змеиных элементов сладострастия, а лишь световые зерна и смешинки страсти.
Древние мексиканцы, называвшие Вечернюю Звезду - Отошедшее Солнце, смотрели на звезды как на ночную ипостась Солнца. Все Звезды они делили на три разряда: Цитлаллин, Неподвижные звезды, кружочки наполовину красные, наполовину белые; Цитлальмина, Кометы, кружочки со стрелой; Тцонтэмокуэ, или Тцинтциминэ, Планеты, лики богов в повороте, с крылом на головном уборе. Красная страсть, кончающаяся белым созерцанием, или белая Смерть, переходящая в красную Жизнь; стрелы, меткие солнечным зрением и острием рождающие красные цветы; устремленные профили богов, крылатые "Лечу" и "Хочу" - это все дневные лики, чуть соприкасающиеся с Ночью. И не странно ли, что как Звезды неба не любят страстной Луны и скрываются в Полнолуние, так земные звездочки, ночные светляки, угашают свои фонарики в Лунном свете.
Луна, Лобзание, Снег, Молитва - четыре угла Чертога Серебряного, в котором любят и умирают.
Солнце, Кровь, Гроза и Жертва - четыре угла Золотого Чертога, в котором любят и живут.
Москва, 1917. Сентябрь
МЫСЛИ О ТВОРЧЕСТВЕ
I
Эпоха Возрождения и заря новой жизни
Возрожденье - весна. Возрожденье - солнечный праздник. Возрожденье расцвет каждого я, хотящего жить и смотреть на мир жадными раскрытыми глазами, торжество творческой прихоти, воскресение духа и тела, равноправие души и тела, напевная одухотворенность телесного и телесная четкость духовного.
Возрожденье - весна, а в какой день начинается весна, никогда никому не известно, хотя у нас есть месяцеслов и определенные деления года. Весна иногда прилетает в студеную зиму, посветит теплым Солнцем, пожурчит несколькими ручейками оттепели, пропоет песней красногрудого снегиря и снова улетит куда-то надолго, перед тем как зазеленеть апрелем и расцвести маем. Но эта весна в зиме все же была, пусть она длилась лишь несколько часов. И также бывает всегда обратно: в царстве гор внизу, в долинах, цветет черемуха, цветут золотые и красные цветы, а на вершинах - вечное безмолвие одноцветного снега, и все же это весна, и все же это зима в весне.
Это простое явление редко помнят историки, когда они пишут свои тяжеловесные книги. Искусственны исторические разграничения и разделения истории на эпохи. Никакая эпоха не начинается и не кончается в определенный день, все они переливаются одна в другую, и каждая эпоха залетной весной или самоограниченной вьюгой много раз возникала в другие эпохи, отмеченные другими именами.
Когда говорят об эпохе Возрождения, обычно разумеют освобождение личности от уз средневекового аскетизма и мрачной церковности, духовное раскрепощение человека, возвращение к радости жизни гуманистов, работавших над восстановлением в сознании Древнего Мира, Римского и Эллинского, великих художников и ваятелей XIV и XV веков. Мне кажется, что Возрождение началось гораздо раньше. Когда называют львино-орлиное имя Леонардо да Винчи или вызывают упоминанием призраки титанических созиданий Микеланджело, я чувствую все величие и подлинность понятия Возрождение, но мне хочется сказать, что Данте - имя еще более лучезарное, и он был раньше; что святой Франциск Ассизский, родившийся в 1182 году, был вестником эпохи Возрождения, что французские и провансальские трубадуры вместе с грузинским песнопевцем Руставели были творцами Возрождения в самом достоверном смысле этого слова. Мне говорят, что Данте поэт средневековья. Я говорю: нет. Ибо средние века презирали женщину, считали ее союзницей Дьявола и утверждали, что только мужчина создан по образу Божию. Средние века говорили, что женщины, ведущие пляску, носят на шее своей колокольчик Дьявола, который следит за ними своими глазами, как в стаде корова, носящая на шее колокольчик, указывает пастуху, где находятся ее подруги. А Данте в своей бессмертной книге "Vitа Nuоvа" показал человеческому сердцу новую дорогу, научил его любить благородно, вознес женский лик, окружив Беатриче почти божескими почестями. И в "Божественной комедии", в исполинской поэме Ада, Чистилища и Рая, мужчина, Виргилий, водит Данте по Аду, а в Рай его ведет женщина, Беатриче. И если помнить, что люди эпохи Возрождения являют многообразие творческой личности и введение в свои создания ярких элементов новизны и смелости, нельзя не видеть, что Данте есть воплощение величия личности. Человек трех миров, доступных в этой жизни лишь гению и провидцу, он их посетил. Высочайший поэт, он пожелал быть гражданином своей родины, действенным воином ее, простым солдатом, нищенствующим изгнанником. И хоть он обладал знаниями своего времени, создавая свою поэму, он одел напевную мечту не в пышную латынь, недоступную для народа, а избрал именно народный язык, бывший тогда еще неопытным наречием, скромным vоlgаrе, языком черни, и тем совершил чудо пресуществления, создал векам итальянский язык, сладчайший из европейских языков.
Франциск Ассизский, один из самых ранних первотворцов этого языка, пропел "Саntо dеl Sоl" ("Песнь к Солнцу"). Солнце ему брат, и брат ему ветер, сестры ему земля и вода, весь мир есть великое братство людей и стихий, братья - светила, и звери, и птицы, и все, что живет и дышит. Что есть Франциск Ассизский? Личность против Церкви как холодного умственного зданья, личность, вышедшая из душных подземелий на Солнце, к весне, к возрождению, к любви, к всеобъемлющей духовной вселенной ласке, превращающей того, в чьем сердце она загорится, в солнечный светильник, в нечеловечески богатую эфирную среду, через которую в звездной пляске бегут миры и столетия.
Боккачио и Петрарка - достаточно выразительные деятели эпохи Возрождения, но, если Боккачио написал много красивых сказок и явил много прелестных женских образов, тот же самый Боккачио был женоненавистник, как женоненавистником был и Петрарка, хотя он создал чарующий лик Лауры. А жившие за несколько столетий до них трубадуры и певец Руставели видят женщину всегда только в светлом лике, называя женщину - Красивое Зеркало, Магнит, лучше, чем Владычица, Красивая Радость, Солнце - и в утверждение полноправного равенства мужской и женской души говоря: уж когда в пещере львята - львица, лев вполне равны.
Такое понимание женского лика ближе к человеческому достоинству и более уместно в рамке такого высокого понятия, как Возрождение.
Быть может, для правильного рассуждения нужно прибегнуть к тому способу определения понятия Возрождения, которое мы находим в богословской литературе. А именно: понятие Возрождения весьма близко к понятию благодати. Это завершительный шаг, сливающий воедино два нераздельных состояния, оправдание и освящение. Оправдание человека, невменение ему греха. Зло есть, и манит, и чарует, но оно скользит по внешней части круга, а не составляет его средоточия. А весь круг мчится туда, куда влечет его верховная Светлая Сила.
Сбросив навязанное веками бремя греха, человек дышит свободно, он выпрямляется во весь свой рост, он строен, красив и высок, он силен и высок, как Давид Микеланджело, он много выше, чем Давид Микеланджело, высота его духа роднит его с птицами и звездами, ставит перед Леонардо да Винчи все загадки, которые мучают человеческий ум, внушает Леонардо да Винчи такие замыслы, которые смогли вполне осуществиться только через 400 лет. Плавать под водой и крылато плавать в воздухе.
Целую тысячу лет от начала нашего летосчисления человеческий дух влачил этот камень греха и, смотря на мир тускло и слепо, ждал пришествия Царства Божия. Но Царство Божие не пришло. И как не пришло небесное Царство Божие на землю, так точно и земной Иерусалим оказался ускользающей задачей бесплодных предприятий. Пожалуй, предприятий далеко не бесплодных. Иерусалим остался в руках неверных. Но попутные страны, и новое небо, и красивые новые лица, и ткани, и цветы, и цвета, и благовония упоили странников, и они вспомнили, что Земля прекрасна и что жизнь с красотой пленительна.
Магомет проклял изображения существ и сказал: "Ты изобразишь существо, а оно потом явится в день Суда и скажет: Ты меня изобразил, но души мне не дал". Совершенно так же и Отцы Христианские говорят: "Да будут прокляты те, которые создают рукой своей изображения". Но художник, но человек с проснувшейся душой, раскрытой к красоте Природы, не послушался таких запретов, и толпы художников, своевольных и своенравных, заполнили города и села творческими изображениями, озаренными светом торжествующей благодати, погашающей тень греха, изображениями, говорящими душе о весне, когда в возрожденном теплом воздухе возникают самые страстные и в страсти самые невинные поцелуи. Природа не захотела больше быть в изгнании. Она усмехнулась и вошла всюду, где ей захотелось, сделав даже церковные иконы весело радостными. Вместо мертвой мозаики, где все фигуры воплощают застывший суд, возникает любящая Мадонна Чимабуэ с слегка наклоненной головой, точно она прислушивается к людским голосам. Вместо одноцветного золотого слепого фона за ликами Джотто возникает пейзаж. Темная заслона Земли и золотая заслона Неба одинаково отступают и падают, ибо в мире повеяла весна и зачался рассвет. Принимая разнообразнейшие лики и вставая прихотливейшими изображениями, Природа уже не отступит от души художника и будет присутствовать во всех его созданиях. То как белые птицы и проворные зайцы на волшебной картине Пизанелло, видение святого Евстафия, увидевшего распятие между развесистыми рогами оленя, то как тяжелые кони Паоло Учелло, плененного перспективой и влюбленного в редких птиц, то как белобокая сорока на мшистой крыше в картине Пьеро делла Франческа, где над лежащим между трав избранным ребенком, будущим водителем совестей и столетий, красивые девушки играют на мандолинах, то как голубые гроты Леонардо, то как женские легкие тела, просвечивающие через воздушные ткани Боттичелли, то как грозовое, вихрем схваченное Небо Микеланджело, исполненное магнитных влияний, грозное пространство, по которому мчится Миротворящая Сила.