Нельзя допустить напор собственности и корысти - до социального зла, разрушающего здоровье общества. Противомонопольным законодательством необходимо в пределах любого вида производства регулировать непомерный рост сильно укрупненными налогами. Банки - нужны как оперативные центры финансовой жизни, но - не дать им превратиться в ростовщические наросты и стать негласными хозяевами всей жизни.
Так же в общем виде кажется ясным, что ценою нашего выхода из коммунизма не должна быть кабальная раздача иностранным капиталистам ни наших недр, ни поверхности вашей земли, ни, особенно, - лесов. Это опаснейшая идея: что загублено нашим внутренним беспорядьем - теперь пытаться спасать через иностранный капитал. Он будет литься к нам тогда, когда обнаружит у нас для себя высокую прибыльность. Но не заманивать к нам западный капитал на условиях, льготных для него и унизительных для нас, только придите и володейте нами, - этой расторговли потом не исправить, обратимся в колонию. (Хотя: за советские три четверти века мы и скатились на уровень колонии, а какой же иной?..) Допускать его - в твердом русле: чтобы вносимое им экономическое оживление не превышалось ни уносимой прибылью, ни разорением нашей природной среды. Тогда и мы ускорим наше качественное выравнивание с развитыми странами.
Но - не окончательно же забиты и забыты трудовые свойства нашего народа. Видим мы, как японцы вышли из падения и даже взнеслись не иностранными вливаниями, а своей высокой трудовой моралью. Как только снимется государственный гнет над каждым нашим действием и оплата станет справедливой - сразу поднимется качество труда и повсюду засверкают наши умельцы. Если и нескоро мы достигнем такого уровня, чтоб наши товары имели международный спрос, - то для страны нашего размера и богатства возможно немалое время обходиться и внутренним рынком.
Однако никакая нормальная хозяйственная жизнь, разумеется, несовместима с нынешней рабской милицейской "пропиской".
Надо нам научиться уважать (и отличать от хищничества, на взятках, в обокрад управленческой рухляди) - здоровую, честную, умную частную торговлю: она - живит и скрепляет общество, она нужна нам из первых.
Я вовсе не берусь высказывать предположений по вопросам финансовым, бюджетным и налоговым. Но ясно, что наряду со строгим природоохранным надзором и ощутимыми штрафами за порчу окружающей среды - должны финансово поощряться все природоустроительные усилия и восстановление традиционных производственных ремесел.
Провинция
Станет или не станет когда-нибудь наша страна цветущей - решительно зависит не от Москвы, Петрограда, Киева, Минска, - а от провинции. Ключ к жизнеспособности страны и к живости ее культуры - в том, чтоб освободить провинцию от давления столиц, и сами столицы, эти болезненные гиганты, освободились бы от искусственного переотягощения своим объемом и необозримостью своих функций, что лишает и их нормальной жизни. Да они не сохранили и нравственных оснований подменять собой возрожденье страны, после того как провинция на 60 лет была отдана голоду, унижениям и ничтожности.
Вся провинция, все просторы Российского Союза вдобавок к сильному (и все растущему по весу) самоуправлению должны получить полную свободу хозяйственного и культурного дыхания. Наша родина не может жить самоценно иначе, как если укрепятся, скажем, сорок таких рассеянных по ее раскинутости жизненных и световых центров для своих краев, каждый из них - средоточие экономической деятельности и культуры, образования, самодостаточных библиотек, издательств, - так чтобы все окружное население могло бы получать полноценное культурное питание, и окружная молодежь для своего обучения и роста - все не ниже качеством, чем в столицах. Только так может соразмерно развиваться большая страна.
Вокруг каждого из таких сорока городов - выникнет из обморока и самобытность окружного края. Только при таком рассредоточении жизни начнут повсюду восстанавливаться загубленные и строиться новые местные дороги, и городки, и села вокруг.
И это особенно важно - для необъятной Великой Сибири, которую мы с первых же пятилеток ослепленно безумно калечили вместо благоденственного развития.
И здесь, как и во многом, наш путь выздоровления - с низов.
Семья и школа
Хотя неотложно все, откуда гибель сегодня, - а еще неотложней закладка долгорастущего: за эти годы нашего кругового наверстывания - что будет тем временем созревать в наших детях? от детской медицины, раннего выращивания детей - и до образования? Ведь если этого не поправить сейчас же, то и никакого будущего у нас не будет.
О многобедственном положении женщины у нас - знают все, и все уже говорят, тут нет разнотолковщины, и нечего доказывать. И о падении рождаемости, о детской смертности, и о болезненности рожденных, об ужасающем состоянии родильных домов, ясель и детских садов.
Нормальная семья - у нас почти перестает существовать. А болезнь семьи - это становая болезнь и для государства. Сегодня семья - основное звено спасения нашего будущего. Женщина - должна иметь возможность вернуться в семью для воспитания детей, таков должен быть мужской заработок. (Хотя при ожидаемой безработице первого времени это не удастся так прямо: иная семья и рада будет, что хоть женщина сохранила пока работу.)
И такая ж неотсрочная наша забота - школа. Сколько мы выдуривались над ней за 70 лет! - но редко в какие годы она выпускала у нас знающих, и то лишь по доле предметов, да и таких-то - только в отобранных школах крупных городов, а Ломоносову провинциальному, а тем более деревенскому - сегодня никак бы не появиться, не пробиться, такому - нет путей (да прежде всего - "прописка"). Подъятие школ должно произойти не только в лучших столичных, но - упорным движением от нижайшего уровня и на всех просторах родины. Эта задача - никак не отложнее всех наших экономических. Школа наша давно плохо учит и дурно воспитывает. И недопустимо, чтобы должность классного воспитателя была почти не оплаченным добавочным бременем: она должна быть возмещена уменьшением требуемой с него учебной нагрузки. Нынешние программы и учебники по гуманитарным наукам все обречены если не на выброс, то на полнейшую переработку. И атеистическое вдалбливание должно быть прекращено немедленно.
А начинать-то надо еще и не с детей - а с учителей, ведь мы их-то всех забросили за край прозябания, в нищету; из мужчин, кто мог, ушли с учительства на лучшие заработки. А ведь школьные учителя должны быть отборной частью нации, призванные к тому: им вручается все наше будущее. (А - в каких институтах мы учили нынешних, и какой идеологической дребедени? Начинать менять, спасать истинные знания - надо с программ институтских.)
В скором будущем надо ждать, очевидно, и частных платных школ, обгоняющих общий подъем всей школы, - для усиления отдельных предметов и сторон образования. Но в тех школах не должно быть безответственного самовольства программ, они должны находиться под наблюдением и контролем земских органов образования.
Упущенная и семьей и школой, наша молодежь растет если не в сторону преступности, то в сторону неосмысленного варварского подражания чему-то, заманчивому исчужа. Исторический Железный Занавес отлично защищал нашу страну ото всего хорошего, что есть на Западе: от гражданской нестесненности, уважения к личности, разнообразия личной деятельности, от всеобщего благосостояния, от благотворительных движений, - но тот Занавес не доходил до самого-самого низу, и туда подтекала навозная жижа распущенной опустившейся "поп-масс-культуры", вульгарнейших мод и издержек публичности, - и вот эти отбросы жадно впитывала наша обделенная молодежь: западная - дурит от сытости, а наша в нищете бездумно перехватывает их забавы. И наше нынешнее телевидение услужливо разносит те нечистые потоки по всей стране. (Возражения против всего этого считаются у нас дремучим консерватизмом. Но, поучительно заметить, как о сходном явлении звучат тревожные голоса в Израиле: "Ивритская культурная революция была совершена не для того, чтобы наша страна капитулировала перед американским культурным империализмом и его побочными продуктами", "западным интеллектуальным мусором".)
Уже все известно, писалось не раз: что гибнут книжные богатства наших библиотек, полупустуют читальни, в забросе музеи. Они-то все нуждаются в государственной помощи, они не могут жить за счет кассовых сборов, как театры, кино и художественные выставки. (А вот спорт, да в расчете на всемирную славу, никак не должен финансироваться государством, но - сколько сами соберут; а рядовое гимнастико атлетическое развитие дается в школе.)
Всё ли дело в государственном строе
Приходится признать: весь XX век жестоко проигран нашей страной; достижения, о которых трубили, все - мнимые. Из цветущего состояния мы отброшены в полудикарство. Мы сидим на разорище.
Сегодня у нас горячо обсуждается: какое государственное устройство нам отныне подходит, а какое нет, - а этим, мол, все и решится. И еще: какая б новая хлесткая партия или "фронт" нас бы теперь повели к успехам.
Но сегодня воспрять - это не просто найти удобнейшую форму государственного строя и скороспешно сочинить к нему замечательную конституцию, параграф 1-й, параграф 45-й. Надо оказаться предусмотрительней наших незадачливых дедов-отцов Семнадцатого года, не повторить хаос исторического Февраля, не оказаться снова игрушкой заманных лозунгов и захлебчивых ораторов, не отдаться еще раз добровольно на посрамление.
Решительная смена властей требует ответственности и обдуманья. Не всякая новозатейщина обязательно ведет прямо к добру. Наши несравненные в 1916 году критики государственной системы - через несколько месяцев, в 1917, получив власть, оказались совсем неготовы к ней и все загубили. Ни из чего не следует, что новоприходящие теперь руководители окажутся сразу трезвы и прозорливы. Вот, победительный критик гнусной Системы (как он назвал ее из обходливой осторожности), едва избравшись к практическому делу, тут же и проявил нечувствие по отношению к родине, питающей столицу. Москва уже 60 лет кормится за счет голодной страны, с начала 30-х годов она молчаливо пошла на подкуп от властей, разделить преимущества, и оттого стала как бы льготным островом, с другими материальными и культурными условиями, нежели остальная коренная Россия. Оттого переменилась и психология московской имеющей голос публики, она десятилетиями не выражала истинных болей страны.
Вот, в кипении митингов и нарождающихся партиек мы не замечаем, как натянули на себя балаганные одежды Февраля - тех злоключных восьми месяцев Семнадцатого года. А иные как раз заметили и с незрячим упоением восклицают: "Новая Февральская революция!" (Для точности совпадения высунулись уже и черные знамена анархистов.)
После людожорской полосы в три четверти века, если мы уже так дорого заплатили, если уж так сложилось, что мы оказались на том краю государственного спектра, где столь сильна центральная власть, - не следует нам спешить опрометчиво сдвигаться в хаос: анархия - это первая гибель, как нас научил 1917 год.
Государству, если мы не жаждем революции, неизбежно быть плавно преемственным и устойчивым. И вот уже созданный статут потенциально сильной президентской власти нам еще на немалые годы окажется полезным. При нынешнем скоплении наших бед, еще так осложненном и неизбежным разделением с окраинными республиками, - невозможно нам сразу браться решать вместе с землей, питанием, жильем, собственностью, финансами, армией - еще и государственное устройство тут же. Что-то в нынешнем государственном строе приходится пока принять просто потому, что оно уже существует.
Конечно, постепенно мы будем пересоставлять государственный организм. Это надо начинать не все сразу, а с какого-то краю. И ясно, что: снизу, с мест. При сильной центральной власти терпеливо и настойчиво расширять права местной жизни.
Конечно, какая-то определенная политическая форма постепенно будет нами принята, - по нашей полной политической неопытности скорей всего не сразу удачная, не сразу наиболее приспособленная к потребностям именно нашей страны. Надо искать свой путь. Сейчас у вас самовнушение, что нам никакого собственного пути искать не надо, ни над чем задумываться, - а только поскорей перенять, "как делается на Западе".
Но на Западе делается - еще ой как по-разному! у каждой страны своя традиция. Только нам одним - не нужно ни оглядываться, ни прислушиваться, что говорили у нас умные люди еще до нашего рождения.
А скажем и так: государственное устройство - второстепеннее самого воздуха человеческих отношений. При людском благородстве - допустим любой добропорядочный строй, при людском озлоблении и шкурничестве - невыносима и самая разливистая демократия. Если в самих людях нет справедливости и честности - то это проявится при любом строе.
Политическая жизнь - совсем не главный вид жизни человека, политика - совсем не желанное занятие для большинства. Чем размашистей идет в стране политическая жизнь - тем более утрачивается душевная. Политика не должна поглощать духовные силы и творческий досуг народа. Кроме прав человек нуждается отстоять и душу, освободить ее для жизни ума и чувств.
А сами-то мы - каковы?
Источник силы или бессилия общества - духовный уровень жизни, а уже потом - уровень промышленности. Одна рыночная экономика и даже всеобщее изобилие - не могут быть венцом человечества. Чистота общественных отношений - основней, чем уровень изобилия. Если в нации иссякли духовные силы - никакое наилучшее государственное устройство и никакое промышленное развитие не спасет ее от смерти, с гнилым дуплом дерево не стоит. Среди всех возможных свобод - на первое место все равно выйдет свобода бессовестности: ее-то не запретишь, не предусмотришь никакими законами. чистая атмосфера общества, увы, не может быть создана юридическими законами.
Разрушение наших душ за три четверти столетия - вот что самое страшное.
Страшно то, что развращенный правящий класс - многомиллионная партийно-государственная номенклатура - ведь не способна добровольно отказаться ни от какой из захваченных привилегий. Десятилетиями она бессовестно жила за счет народа - и хотела б и дальше так.
А из бывших палачей и гонителей - кто хоть потеснен с должностей? с незаслуженного пенсионного достатка? До смерти кохали мы Молотова, еще и теперь Кагановича, и сколько неназванных. В Германии - всех таких, и куда мельче, судили, - у нас, напротив, они же сегодня грозят судами, а иным - сегодня! - ставят памятники, как злодею-чекисту Берзину. Да где уж нам наказывать государственных преступников? да не дождаться от них и самого малого раскаяния. Да хоть бы они прошли через публичный моральный суд. Нет, видно поползем и так…
А - славные движущие силы гласности и перестройки? В ряду этих модных слов - нет слова очищение. И вот в новую гласность кинулись и все грязные уста, которые десятилетиями обслуживали тоталитаризм. Из каждых четырех трубадуров сегодняшней гласности - трое недавних угодников брежневщины, - и кто из них произнес слово собственного раскаяния вместо проклятий безликому "застою"? И с вузовских гуманитарных кафедр поныне самоуверенно вещают все те же, кто десятилетиями оморачивал студентам сознание. Десятки тысяч образованцев у нас огрязнены лицемерием, переметчивостью, - и мы ни от кого не ждем раскаяния, и весь этот душевный гной пусть так и тянется с нами в будущее?
А - душетлительная казарменная "дедовщина" для наших сыновей? Разве это изгладится когда-нибудь с них?
А всеобщая озлобленность наших людей друг ко другу? - просто так, ни за что. На тех, кто ни в чем не виноват.
Да удивляться ли и взрыву уголовной преступности - среди тех, кому всю их молодую жизнь были закрыты честные пути?
У прежних русских купцов было купеческое слово (сделки заключались без письменных контрактов), христианские представления, исторически известная размашная благотворительность, - дождемся ли мы такого от акул, взращенных в мутном советском подводьи?
Западную Германию наполнило облако раскаяния - прежде, чем там наступил экономический расцвет. У нас - и не начали раскаиваться. У нас надо всею гласностью нависают гирляндами - прежние тяжелые жирные гроздья лжи. А мы их - как будто не замечаем.
Криво ж будет наше развитие.
Хотелось бы подбодриться благодетельными возможностями Церкви. Увы, даже сегодня, когда уже все в стране пришло в движение - оживление смелости мало коснулось православной иерархии. (И во дни всеобщей нищеты надо же отказаться от признаков богатства, которыми соблазняет власть.) Только тогда Церковь поможет нам в общественном оздоровлении, когда найдет в себе силы полностью освободиться от ига государства и восстановить ту живую связь с общенародным чувством, какая так ярко светилась даже и в разгаре Семнадцатого года при выборах митрополитов Тихона и Вениамина, при созыве Церковного Собора. Явить бы и теперь, по завету Христа, пример бесстрашия - и не только к государству, но и к обществу, и к жгучим бедам дня, и к себе самой. Воскресительные движения и тут, как во всей остальной жизни, ожидаются - и уже начались - снизу, от рядового священства, от сплоченных приходов, от самоотверженных прихожан.
Самоограничение
Самый модный лозунг теперь, и мы все охотно повторяем: "права человека". (Хотя очень разное все имеем в виду. Столичная интеллигенция понимает: свобода слова, печати, собраний и эмиграции, но многие возмущены были бы и требовали бы запретить "права", как их понимает чернонародье: право иметь жилище и работать в том месте, где кормят, - отчего хлынули бы миллионы в столичные города.)
"Права человека" - это очень хорошо, но как бы нам самим следить, чтобы наши права не поширялись за счет прав других? Общество необузданных прав не может устоять в испытаниях. Если мы не хотим над собой насильственной власти - каждый должен обуздывать и сам себя. Никакие конституции, законы и голосования сами по себе не сбалансируют общества, ибо людям свойственно настойчиво преследовать свои интересы. Большинство, если имеет власть расширяться и хватать - то именно так и делает. (Это и губило все правящие классы и группы истории.) Устойчивое общество может быть достигнуто не на равенстве сопротивлений - но на сознательном самоограничении: на том, что мы всегда обязаны уступать нравственной справедливости. Только при самоограничении сможет дальше существовать все умножающееся и уплотняющееся человечество. И ни к чему было все долгое развитие его, если не проникнуться духом самоограничения: свобода хватать и насыщаться есть и у животных. Человеческая же свобода включает добровольное самоограничение в пользу других. Наши обязательства всегда должны превышать предоставленную нам свободу.
Только бы удалось - освоить нам дух самоограничения и, главное, уметь передать его своим детям. Больше-то всего самоограничение и нужно для самого человека, для равновесия и невзмутности его души.