- "А я в сию самую ночь пройду по земле Египетской, и поражу всякого первенца в земле Египетской, от человека до скота, и над всеми богами Египетскими произведу суд. Я Господь. И будет у вас кровь знамением на домах, где вы находитесь, и увижу кровь, и пройду мимо вас, и не будет между вами язвы губительной, когда буду поражать землю Египетскую"… Слышите, дядя, голос еврейского бога: - кровь - его слова. Вот где тайна Ванюши Лыщинского. Ужасная кровавая тайна, о которой тот же бог повелевает молчать. - "Поражу всякого первенца от человека до скота". Это ли не человеческое жертвоприношение! На протяжении всей истории еврейского народа вы видите жестокую, кровавую расправу со всеми, мешавшими евреям: - с амаликитянами и аморреями, с филистимлянами и сирийцами…
Вася перевернул несколько страниц и прочел:
- И сказал Самуил Саулу: - "теперь иди и порази Амалика, и истреби все, что у него; и не давая пощады ему, но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла"… И вот милосердие еврейское: - Самуил сказал; - "как меч твой жен лишал детей, так мать твоя между женами пусть лишена будет сына. И разрубил Самуил Агага пред Господом в Галгале"… Это ли не человеческое жертвоприношение? "Разрубил перед Господом"… Вася листал Библию.
- "Освяти Мне каждого первенца, разверзающего всякие ложесна между сынами Израилевыми от человека до скота. Мои они… Заметьте, дядя, мелочь, на которую никто не обратил внимания: Ванюша - первенец… И вот я утверждаю, и наши атеисты это тоже знают, что у евреев, кроме истинного Бога, от Которого они столько раз отворачиваются, есть еще иной бог, бог темный и мстительный, кровью и казнями всех идущих против евреев жестоко карающий.
- Это, Вася, - Библия… - затягиваясь папиросой, сказал Яков Кронидович. - Ты говоришь о еврейском пантеизме… Его нет.
- Против Библии боролись… Дарвин старался подорвать ее существо. Карл Маркс - ее политическое и социальное значение. Они ничего не достигли и оба запутались. Опровергнуть Библию легко - а и того не смогли, а вот расшифровать Библию и очистить ее и узнать, где владеет евреями Истинный Господь Бог и где во владение ими вступают темные силы, покровительствующие только евреям, этого, дядя, никто, ни даже святые Отцы, не сделали. И что темные силы эти есть, что они владеют евреями и поныне, что они требуют себе кровавых жертв животных и людей - доказательством тому: - ритуальное убийство скота на еврейских бойнях особыми резниками при чтении Талмуда - и найденное обезкровленное тело Русского первенца… Далеко не первое и, надо полагать, не последнее.
- Вася, от этого средними веками пахнет.
- Дядя, - из того, что мчатся по дорогам автомобили и по воздуху летают самолеты, не следует, что мы далеко ушли от средних веков. Только христианская мораль может увести нас из средневековой темноты - вы, дядя, знаете: христианство не в моде. И люди, отрекшиеся от Христа и насмеявшиеся над Ним, как ваш атеист Стасский, как большинство нашей интеллигенции - пугливо оглядываются на того еврейского бога, который во имя мести готов поразить всех "от мужа до жены, от отрока до грудного младенца". Кроткого Христа они не боятся, но тому, мстящему еврейскому богу в темном уголке своей души зажигают лампаду и готовы принести кровавую жертву своим ближним. Дядя, Стасский - этот яркий представитель нашей интеллигенции - боится тайной силы еврейского бога. Наши ученые и писатели, адвокаты и судьи - знают: их успех - газетное слово, а газеты в руках евреев… Лучше с ними, чем против них.
- И против правды! - воскликнул Яков Кронидович.
- Что им правда какого-то замученного Русского мальчика! Что им правда всего Русского народа! Своя рубашка к телу ближе.
- Вася! Этого не может быть! Ты заблуждаешься, Вася! Ты клевещешь на передовое Русское общество!
- Прибавьте к этому, дядя, что все они трусы и в них сидит еще и мистический страх, что те темные силы, что за кровавые жертвы покровительствовали Израилю во все времена, обрушатся на них и лютыми казнями невидимо покарают их, жен их и детей… Нет, - думают они, - лучше в таких случаях быть с жидами, а не против жидов.
- И Стасский?..
- Что ж, дядя! И Стасский. Ему под семьдесят А чем меньше человек верит в Господа - тем больше он боится смерти и цепляется за жизнь. Стасский - материалист и, как таковой, весьма боится, что какая-нибудь пустая астма доведет его до удара. А ведь у него там, за гробом - пустота. Ничего. И этого-то ничего ах как боятся все эти атеисты и материалисты!.. Да вот, дядя, завтра воскресенье - угодно вам поехать со мною утром туда, где нашли тело мальчика… И вы на месте убедитесь, что напрасно боятся погрома. Жиды страшнее для православных, чем православные для жидов.
- Охотно, - сказал Яков Кронидович, - Заходи за мной в восемь часов утра. Я закажу извозца и поедем.
XVIII
Бурная южно-русская весна давно наступила. Она благоухала белыми акациями и сиренями и, казалось, весь город был продушен пряным запахом цветов. Белые кисти висели с деревьев по всем городским бульварам. Из-за деревянных заборов лиловыми, розовыми и белыми букетами торчали ветви персидской, простой и махровой сирени и были они так пышны, бархатисты и громадны, так несказанно красивы, что нельзя было оторвать от них глаз. В садах и скверах подле памятников садовники насадили нарциссов, тюльпанов и лиловых ирисов и живым замысловатым узором разделали зеленые газоны.
Громадный сад, спускавшийся к широкой реке играл всеми оттенками зелени. В ветвистых сводах схоронились дорожки и поляны. Он манил прохладною тенью.
В это утро, когда мимо него ехали Яков Кронидович с Васей, он звенел птичьим писком, песнями, веселой перекличкой с ветки на ветку.
Каменные мостовые кончились. Пролетка мягко катилась по прямой немощеной улице с красноватыми колеями и воздушно - кисейными шариками одуванчиков по сторонам. Вдоль улицы тянулись заборы. Редкие, деревянные, попадались дома. Это была глухая окраина города. Узорчатая тень орешины падала на дорогу.
- Стой, извозчик, - сказал Вася. - Пойдемте, дядя.
Они прошли вдоль старого забора. В нем показалался пролом. Несколько досок недоставало.
- Пролезете, дядя?
- Конечно, пролезу, - легко сгибаясь и просовывая голову в отверстие, сказал Яков Кронидович. Он шагнул через доски, за ним Вася. Перед ними было то, что называется "пустопорожнее место". Десятин двадцать песчаниковых желто-розовых бугров, перерезанных старыми заборами, открылись глазам. Кое-где росли деревья и кусты. Плетушки цепкой ежевики стлались по земле, цеплялись за ветви и висели еще жидкими молодыми стеблями. Вася шел вперед, показывая дорогу Якову Кронидовичу. Он шел уверенно.
Видно, не раз он бывал здесь и хорошо знал этот пустырь.
Сейчас пустырь был красив одинокими деревьями, зеленью, обрывистыми скатами песчаниковых холмов, молодым вереском, крапивой и нежными, прозрачными ветвями бересклета. Попадались белые цветы маргариток, доцветающие золотые звездочки одуванчиков. Высоко в небе пел жаворонок. Солнце стало припекать.
Вася ускорил шаги. Он подошел к продолговато-овальному отверстию в холме, точно вуалью затянутому тонкими корнями росшего сверху куста. Красношейка спорхнула с ветвей и с жалобно-тревожным писком полетела в сторону.
Вася обнажил голову. На его лице было что-то такое молитвенно-торжественное, что и Яков Кронидович снял свою шляпу.
- Здесь, - задыхаясь не то от волнения, не то от скорой ходьбы, начал говорить Вася, - было найдено тело Ванюши. Его нашли сидящим в пещере 20-го марта. Он был убит 12-го. Тогда, когда его убили, еще были морозы и здесь лежал снег. Когда нашли - была оттепель. Тело оттаяло, согнулось и село. Но тления не было… Теперь смотрите: - пещера не заделана, не опечатана следственными властями. Мы пришли к ней. Мы влезали в нее. Всякий может придти и влезть… Может уничтожить какие угодно следы, или напротив подбросить какие угодно вещественные доказательства хотя бы на полицию, которая убила мальчика "под жидов"… Это одна сторона: - маразм власти. Ее нежелание… или боязнь этим делом заняться как следует… Другая… Эта пещера вмещала тело замученного жидами мальчика. Жертву, принесенную неведомому страшному еврейскому богу… Тело мученика… Что же православная Русь? Как откликнулась она на это? Вот, говорят и пишут - погром. Да на погром натравливают толпу сами же евреи и передовая общественность. Это им, а не полиции выгодно!
- Но, Вася… Ты уже, кажется, слишком хватил!
- Нет, дядя! Здесь у временной могилы маленького мученика это уместно сказать. Это место!.. - Святое это место. Кому нужны погромы? Власти? Государю? Боже сохрани! - Страдает жалкая еврейская беднота, которая никому не мешает. Обратите внимание, дядя, - богатые евреи-банкиры присылают к власти и говорят: - дайте охрану - завтра будет погром. Они знают. Это их охраняют и охранят бородачи-староверы уральцы. Погромы нужны самим евреям и интеллигенции, борющейся с "проклятым царизмом". Погром!.. Десяток выпущенных перин, сотни две разбитых еврейских лавчонок, а какой шум на весь мир! При царях-то что делается! И ворчит международный еврейский капитал и говорит: "пока в России Императорская власть, пока существует процентная норма и черта оседлости - России денег не давать!" Вспомните главу мирового масонства еврея Шиффа во время японской войны. Бердичевский погром аукнулся в Бердичеве, а откликнулся в Портсмуте! Дядя, я вернусь ко вчерашнему нашему разговору: - как бы не аукнулось Менделем Дреллисом, а откликнулось Российским Престолом.
- Ты считаешь жидов всемогущими?
- Нет, но я считаю дряблым и безсильным Русский народ. Святая Русь! Где же она святая? Спугнули мы с вами тут какую-нибудь Божию старушку? Нашли кем-то поставленную икону? Следы затепленных свечей? Более того: - увидели толпу молящихся и среди нее священника? Услышали молебное пение и эту такую страшную молитву: - "первее бо кровь твою по малу изливше, еле жива тя оставиша иудеи, да множайшим мукам предадут твое непорочное тело, еже и смерти предавше конечным кровеистощанием, на ниву в день Святыя Пасхи тое безстудне извергоша, мы же, твоя безчисленныя раны целующе, подвиги твоя тепле прославляем"…
- Что это за молитва?
- Это молитва из службы, составленной в 1908 году прославленному святым младенцу Гавриилу, вот совершенно так же жидами замученному в городе Слуцке в 1690 году… Но, вы видите, дядя - кругом пустырь! И тропинки не натоптали к этому святому месту. Чего же ожидать от такого народа? Где его глубокая вера? Где его страшная любовь и молитва к Богу? Народ охладел к вере. Он опустился до материализма. Мученики его не трогают. Такой народ можно двинуть на погром… На самоубийство… На революцию… Но на подвиг?.. Никогда!
XIX
Они шли от пещеры. Впереди Вася, за ним Яков Кронидович. Они шли, опустив головы, в глубоком раздумьи. Когда пролезли в пролом в заборе на улицу, Вася остановился.
Пустынна и безлюдна была тянувшаяся между заборов улица. Издали, из-за забора, окружавшего кирпичный завод Русакова, чуть доносились голоса и гармоника.
- В церквях идет литургия, - тихо проговорил Вася. - Они на гармошке играют. Здесь начались уже работы. Тогда здесь было тихо. Никого не было. Теперь до тридцати лошадей возчиков стоит на конюшне, - тогда стояла она на замке. Больше ста человек работает здесь летом до глубокой осени. Зимою все разъезжаются. Тогда было пусто. Свидетелей не было… Впрочем, я покажу вам и познакомлю со свидетелями… Такие все-таки были.
- Что же, домой теперь? - сказал Яков Кронидович.
- Если вы устали, дядя?
- Нет… Нисколько…
- Тогда пройдемте немного… Я вижу моих друзей. Должно быть, они увидали меня и ждут за углом.
Вася показал на угол забора. Детская рожица, лукаво улыбаясь выглядывала оттуда. Заметив, что Вася обратил на нее внимание, она пропищала:
- Василий Гаврилыч!..
И трое детей, точно стайка птичек, выпорхнули из-за угла. Впереди бежал мальчик лет двенадцати в желтоватой коломянковой куртке и с темным ремнем с бляхой с буквами "Г.У." - городское училище, за ним девочка в коричневом платьице с черным передником, и последней, едва поспевая за старшими, - девочка лет восьми в розовом ситцевом платье.
Дети доверчиво окружили Васю. Каждый старался схватить его за руку. Они заглядывали ему в глаза и косились на Якова Кронидовича.
- Василий Гаврилыч!.. Василий Гаврилыч! - звенели их голоса.
- Что же так поздно, Василий Гаврилович?..
- Мы ждали, ждали… Уже уходить хотели…
- Думали: совсем не придете.
- А кто это с вами? - шепотом спросила ученица.
- Это не жид? - спросила самая маленькая.
- На священника похож.
- Это мой дядя. Хороший добрый дядя. Вот это, Яков Кронидович, мои славные друзья. Это Ганя, это Фима - первая ученица! Вот мы как! Ай - да мы! А это Людочка… Мы еще только грамоте учимся, а уже от папы научились на телеграфном ключе стучать. Что ж, сядем.
Весеннее солнце светило ярко. Над дорогой колебалась тень акаций, и сладко пахло их обильным цветом. Перед ними была глухая улица, заросшая травой. Весенняя ранняя бабочка, темно-коричневая с черным ободком толклась, порхая вдоль забора. Вдали глухо шумел город.
Вася достал из заднего кармана сюртука большую жестяную коробку монпансье и подал Людочке. Все нагнулись, рассматривая наклеенное на крышке изображение.
- Это кто же? - прошептала Людочка.
- Я знаю… Это Императрица Александра Федоровна, - сказала Фима.
- Надо говорить - Государыня Императрица, - поправил Ганя.
- Была бы Государыня Императрица здесь, в Энске, - со вздохом сказала Людочка, - заступилась бы за Ванюшу.
- А вы хорошо знали Ванюшу? - спросил Яков Кронидович.
Все трое оживились.
- Как же, - сказал Ганя, - они раньше наши соседи были. Тут возле нас и жили. Ванюша все у нас сидел… А в прошлом году они переехали на другой конец города, так стал он реже бывать здесь.
- Известно, - серьезно сказала Людочка, - далеко… Ему учиться надо. Разве когда перед школой на минуту забежит. Пойдем тогда все на мяле кататься.
- Там хорошо зимой, - пояснила Фима, - как на карусели.
- И никого нет, - сказал Ганя.
- Разве Мендель увидит в окно, прогонит, - сказала, тяжело вздыхая, Людочка.
- Мы у Менделя молоко брали, - пояснила Фима.
- У него две коровы, - сказала Людочка.
- Вот как Ванюшу нашли, так дней за десять, - стала рассказывать Фима, - пошла я уже под вечер за молоком. Отворяю дверь, а у Менделя два жида сидят. Седобородые. Да страшные такие! В круглых черных шляпах и каких-то накидках! Совсем будто не Русские жиды. Чужие… Я испугалась и побежала. Сказала Гане. Мы пошли вместе. Только открыли дверь, а жиды кинулись на нас. Я вырвалась, а Ганю жид нагнал у самых наших ворот, схватил и потащил. Но тут бросились наши собаки с лаем и жиды оставили Ганю.
- А на утро, - сказала Людочка, - обе наши собачки издохли. Их кто-то, сказали нам, отравил.
- Так страшно, - ежась в своем коричневом платьице ученицы, прошептала Фима. - Ужас как страшно.
- А в тот день утром у нас был Ванюша и сказал, что он завтра придет. Тут недалеко живет Каплан, отставной солдат.
- Он в японской войне был, - сказала Людочка.
- И Каплан обещал показать Ванюше его отца.
- Ванюша - байстрюк… Ему очень уж больно было, что у всех есть папа, а у него нет, - пояснила Людочка, - он все распрашивал, где его папа, какой он?
- Каплан сказал Ванюше, что он в Японскую войну видал Ванюшина отца и сказал - приходи завтра утром, у меня будет твой отец. Я тебе его покажу.
- Западня, - прошептал Вася на ухо Якову Кронидовичу. Тот сидел глубоко задумавшийся. Печаль легла на его лице.
- Ванюша пришел рано и мы позвали его кататься на мяле, - продолжал Ганя.
- Пошли мы все трое и еще одна с нами девочка, так, знакомая. Мы уселись на мяле, а Ванюша стал толкать. Тут из дома Менделя вышли три жида и побежали к нам. Мы бросились наутек.
- Я оглянулась, - сказала Фима, - вижу Мендель, а, может быть, другой чернобородый еврей схватил Ванюшу и потащил. Я вся похолодела.
- Мы прибежали домой, сказали маме. А мама говорит - это не наше дело. Молчите, никому не говорите. Вот и молчим, - сказала Людочка.
Дети еще рассказывали о Ванюше, о его самодельном ружье и как Каплан давал ему порох, но Яков Кронидович не слушал.
Он дождался, когда истощились разговоры про Ванюшу и когда Вася кончил свой короткий рассказ об императрице и Царской Семье, и сказал: - Поедем, Вася, домой.
Дети проводили их до извозчика. Когда въехали они в город и застучала, загремела пролетка по мостовой, Яков Кронидович спросил Ветютнева.
- Что же, допрашивал их следователь?
- Да. После их первого допроса и арестовали Дреллиса. Но когда стали передопрашивать - они сказали, что ошиблись, что все это было месяца за два до того, как нашли тело Ванюши, что они и потом видали его у себя и катались на мяле, никаких жидов они не видали. Что это им показалось… Их кто-то застращивает, кто-то учит, что надо показывать.
- Вы стыдили их?
- Да.
- И что же они?
- Ганя мне сказал: На суде покажу, как вам рассказываю… по правде… А сейчас - мама не велит. Людочку даже побила за разговоры.
- Да-а, - протянул Яков Кронидович, и до самого дома не сказал больше ни слова.
Вечером, один в своем номере, он писал большое письмо Валентине Петровне. Он ей описал осмотр тела Ванюши, рассказы Васи и знакомство с детьми Чапуры… И, когда кончал свои описания, вдруг понял, что напрасно исписал он шесть больших листов почтовой бумаги. Его жене это неинтересно. Ее это не взволнует так, как взволновало его…
"Да", - думал он. - "Мы разные… Мы чужие друг другу люди… Пятый год я женат на ней… Пятый год живем мы вместе - но она мне все чужая… Ей… верховая езда, веселый смех… Танцы… скачки… Офицеры… Разве я могу осуждать ее за это? Она другого мира, других понятий и убеждений. И сколько таких миров на земле!.. Сколько чужих тайн, проникнуть в которые можно, только… убив".
Еще думал Яков Кронидович о той неведомой таинственной силе, о руке, играющей людьми, как марионетками.
Вася убежден, что такая рука есть. Стасский грозит мистическим гневом. И не странно ли, что все мы такие разные и друг другу чужие: - я, моя Аля… "Моя" - он вздохнул. - "Мендель Дреллис, дети Чапуры, Вася - вдруг стали на одной доске, вышли на одну сцену, на одну житейскую арену. Замученный Ванюша нас как-то всех связал. Как то он нас и когда развяжет?"
Остывающий самовар на столе жалобно пел песню. Не к добру.
Яков Кронидович хотел разорвать написанное.
"А!.. все равно"… - подумал он и приписал внизу: - "Тебе, моя милая Аля, скучно все это. Может быть и вообще тебе скучно? А как Петрик и твоя езда с ним?.. Самое лучшее, если бы ты поехала в Захолустный Штаб к родителям. И им это была бы такая радость!.."