А между тем моя собственная работа все-таки не клеилась. Я доходила до исступления, сознавая мою полную беспомощность. Часто, бросая перо, я поднимала глаза на портрет матери Сергея, помещенный, по моему желанию, над письменным столом. Ее красивое лицо улыбалось добро и печально. Я слышала от няни грустную повесть этой женщины. Она не была счастлива в замужестве. Отец Сергее был крутой человек и очень строго относился к жене и детям. Оттого-то, должно быть, и улыбалась так печально со своего портрета бедная красавица. Я старалась схватить несколько фактов, переданных мне тою же няней из жизни родителей моего мужа, но перо не повиновалось мне, самый способ изложения казался сухим и скучным, а слог, так удачно воспроизведенный в "Сне девушки", отсутствовал и был грубым и тяжелым в новом труде.
VI
Великий пост всколыхнул мою душу.
Я любила до безумия этот врывающийся в начале марта аромат весны, внезапно разбуженную от долгого зимнего застоя природу, талый снег на дорогах, смешанный с грязью, неумолкаемый протяжный и гулкий колокольный звон, запах ладана в притворе, заунывные напевы и черные ризы священнослужителей.
Богослужение в слободской церкви особенно нравилось мне. Здесь, затерянная среди простого, серого люда, я простаивала долгие часы на коленях с восторженным настроением в душе. О. Николай служил с особенным чувством. Благодаря его ласкающему голосу и им самим переживаемому настроению знакомые слова молитвы и Священного Писания приобретали особенное значение для меня. В то время, пока мой муж списывался с Петербургом, составлял проекты нового дела, посылал прошения о разных привилегиях, словом, всячески готовился к появлению в свет своего "детища" журнала, я проводила время или в церкви, или в своей комнате, просиживая целыми часами за бесплодными усилиями создать нечто могущее дать удовлетворение моему защемленному самолюбию и поднять себя еще раз во мнении дорогого человека.
Наконец, весна ли, или необычный подъем нервов сделали свое дело; я написала повесть одного качества со "Сном девушки", как мне, по крайней мере, казалось это.
Поставив последнюю точку, я прочла рукопись и, ни слова не говоря о ней мужу, положила ее в его отсутствие на письменном столе, в портретной. Сюжет этой повести был прост и несложен. Я взяла его из жизни Осиповой и ее детей, сделав героиней рассказа ее дочь, Лидию. Мне казалось, что моя работа, если и окажется несколько хуже "Сна девушки", то, во всяком случае, не много уступит ему. Правда, я писала без того захватывающего волнение, которое посетило меня в ночь создания моего первого произведения, но, по моему мнению, результат, получаемый от тщательной, последовательной работы, состоящей в обдумывании каждой строчки, может равняться по достоинству тому произведению, которое является следствием острого приступа вдохновения.
В тот же вечер, приготовляясь ко сну, я услышала знакомый стук у порога моей комнаты. Поспешно накинув пеньюар, я открыла дверь моему мужу.
Он казался взволнованным и бледным. В руках его была моя рукопись.
- Это написала ты, Наташа? - спросил он меня.
Тоскливое предчувствие сдавило мне грудь.
- Да!
- И "Сон девушки" написала ты тоже?
- Ну, да, конечно!.. Ты сомневаешься, Сергей?
- Прости, Наташа… Я далек от мысли обижать тебя… Но, видишь ли, я, сообразуясь с твоим первым произведением, нашел в тебе много своеобразного таланта. Читая эту повесть, я не увидел в ней того индивидуального твоего "я", которое поражало меня в каждой строке "Сна девушки". Эти вещи и сравнивать нельзя. Они точно написаны двумя совершенно разнородными по существу авторами. Эта повесть…
- Так гадка?.. - дрожащим от волнения голосом прервала я его.
- Прости… да… моя бедная Наташа, - произнес он печально и, как бы жалея меня, добавил в утешение, - во всяком случае, ты не горюй. Знаешь, подобная участь постигала даже многих больших писателей… Бывали и у них слабые, нетерпимые вещи… Не горюй!
О, нет, я не горевала!.. Чувство, захватившее меня, ничего общего не имело с горем. Просто стыд, жгучий стыд, пожирал меня, доставляя мне почти физическое мучение.
"Ты - обманщица, - говорило что-то неумолимо-ясно внутри меня, - невольная обманщица перед этим человеком. Автор "Сна девушки" оказывается ничем! А в меня веровали, от меня ждали многого… Может быть, этот призрак, мираж таланта и остановил на мне исключительно внимание Сергея?"
И не будучи в силах сдерживаться больше, я разрыдалась навзрыд, высказывая ему сквозь слезы угнетавшую меня мысль.
Мой муж не дал мне договорить, крепко обнял меня, прижал к себе.
- Моя милая, милая, маленькая Наташа, успокойся, ради Бога, не мучь себя! Если бы ты даже и не написала ни строчки, я любил бы тебя не меньше от этого! Пойми, Наташа, не таланта я искал в тебе, а твою душу, твою добрую, чуткую душу, такую нежную, кроткую, славную. Ее-то я и угадал в тебе с первой встречи, к ней-то я и привязался. И не напиши ты твоего "Сна девушки", результат был бы один и тот же. Только "Сон девушки" помог мне увидеть то, что так бы не пришлось увидеть. Вот и все. Конечно, было приятно, если бы ты работала так же, как и я, но и без этого у нас много других интересов с тобою. Не так ли, Наташа, родная моя?
О, эти слова! Эти глаза, глядевшие на меня с такой неизъяснимой нежностью!
И после этого воображать себя несчастной! Нет! Нет!
Слезы высохли сразу на моих ресницах, сомнения исчезли, и снова огромное счастье волной разлилось в моей груди.
VII
Колокол гудел великопостным призывным звоном, когда я подходила к насиловской церкви. Несколько монашенок из ближайшего монастыря расступились на паперти, давая мне дорогу. Я прошла в мой любимый уголок между большим образом Николая Чудотворца и запасным аналоем. Мне приготовляли всегда стул и коврик на самом почетном месте церкви, но я никогда не стояла там, а забивалась в этот дальний угол по соседству с серыми армяками и поддевками, пахнувшими сапогами, постным маслом и луком.
Сергей накануне еще уехал в Курск, чтобы получить запоздалый транспорт книг.
- Сделай мне выборки, пожалуйста, Наташа, - просил меня теперь часто мой муж, и я делала выборки с большой аккуратностью, желая ему быть полезной и заслужить его одобрение.
Ах, как это было приятно - совместно трудиться таким образом! И я целиком отдавалась этой работе, забыв прежние тщеславные мечты о создании нового произведения, могущего дать мне громкую славу.
Сергей трудился теперь над большим историческим очерком, который хотел в "первую голову", как он сам выражался, пустить на страницах своего журнала. И я ревностно помогала ему в этом, роясь в матерьяле и отыскивая ему необходимые данные для повести.
Он должен был вернуться сегодня вечером. Чтобы скоротать сколько-нибудь время до его возвращение, я прошла из церкви, по окончании всенощной, к о. Николаю.
Отец Николай вдовствовал давно. К нему приезжал каждую весну гостить его сын из духовной Академии. Их домик, белый и чистенький, с зеленою крышей, весь окруженный вишневыми и яблочными деревьями, едва прикрытыми узкими полосками талого снега по ветвям, казался издали игрушечным. К нему примыкал двор, по которому, безмятежно наслаждаясь первым дыханием весны, бродили нахохленные от мартовского холодка куры.
Когда я подошла к крыльцу, с верхней ступеньки, очищенной от снега, поднялась девушка одного возраста со мною, чтобы дать мне дорогу.
- Вы к бате? - спросила она меня приятным звучным голоском.
Я обернулась.
Крестьянки Курской губернии так не говорят. Да и лицо девушки мало подходило к простонародному типу, а, между тем, одетая в простую ситцевую юбку, несмотря на ощутительный холод, обернутая с головою большим теплым платком, она казалась крестьянкой.
- Здравствуйте, - просто сказала она, невольно улыбаясь моему пристальному взгляду, и отодвинула немного со лба платок.
Я увидела небрежно причесанную головку, пепельно-белокурую, и два большие синие глаза, до того красивые, что не залюбоваться ими было нельзя. Худенькое личико с высоким, чересчур высоким для женщины лбом смотрело и внимательно, и насмешливо в одно и то же время. Большой капризно очерченный рот и нездоровая кожа лица покрыли впечатление, но все это лицо, несмотря на болезненный его оттенок от тонких трепещущих ноздрей до углов бледного крупного рта, нельзя было не заметить с первого же взгляда.
"Кто она, эта барышня-крестьянка?" - невольно вертелось в моем мозгу, и вдруг внезапная мысль пришла мне на ум.
- Зоя Ильинишна Дмитровская? - сорвалось у меня удивленно и радостно.
- Вы угадали! - дурашливо ответила она, сощурив свои синие глазки. - Позвольте представиться: слушательница высших курсов, сестра вашего уважаемого отца дьякона. От роду имею восемнадцать лет.
- Наталья Водова, - назвалась я.
- Урожденная княжна Горянина, великосветская барышня! - в тон мне произнесла она.
- Кто вам это сказал? - вспыхнула я.
- Сорока на хвосте принесла столь важную новость… - расхохоталась она мне прямо в лицо.
Ее тон обижал меня, но прекращать разговор с ней мне не хотелось: что-то неудержимо влекло меня к этой странной, обаятельной девушке. Она точно догадалась о двойственном впечатлении, произведенном ею на меня, потому что сказала совершенно в ином тоне:
- Вы не обижайтесь. Я ведь шалая, так все меня и знают за шалую, и никто не смеет обижаться!
Слова срывались у нее беспечно, по-детски весело, а заалевшееся лицо и смеющиеся глаза, поглядывающие на меня снизу вверх исподлобья, делали ее прелестной. Что-то кошачье проглядывало во всей ее фигуре, тоненькой и гибкой, как у подростка. Меня невольно тянуло поцеловать это оригинальное, милое личико, где мешались и боролись два выражения, не уступая ни на йоту друг другу: одно заискивающее, робкое, чистое, как у ребенка, другое вызывающее и насмешливое.
- Ну, что вы на меня уставились? - неожиданно рассмеялась Зоя, видя, как я приковалась к ней неотступным взглядом. - Садитесь-ка рядком да будем батю ждать из церкви. Вдвоем веселее, - и, заметив мою нерешительность, она добавила насмешливо, - или боитесь шубку запачкать?
Я сконфузилась. Действительно, мое щегольское, модное соболье пальто мало подходило к деревенской обстановке. Но я не хотела упасть во мнении моей новой знакомой и храбро опустилась на мокрые ступеньки крыльца.
- Браво, браво! - все еще не покидая своего насмешливого тона, воскликнула Зоя, - и вы по-простецки, по-нашему, поступать умеете… Знаете, - помолчав немного и пристально поглядывая на меня, сказала она, - а ведь я вас совсем иною себе представляла.
- Какою же, позвольте вас спросить? - стараясь подделаться под ее шутливый тон, спросила я.
- Совсем иною, серьезно! "Княжна, думаю себе, ну, значит, индюшка: напыщенная, важная, сытая…"
- Да ведь я и не голодная! - улыбнулась я.
И мы обе расхохотались…
- Что вы смотрите так? - смутилась я, заметив ее пристальный, обращенный на меня взгляд. - Я - такая дурнушка, неприятно смотреть на меня!
- Дело вкуса… По-моему, нет. У вас славное, одухотворенное личико. Умное и доброе. Что же вам нужно больше?! Но смолкнем, вон сюда идет о. Николай и его сын Игнаша. Здравствуйте, батя! Игнаша, здравствуйте! Спешите гостей принимать! - неожиданно крикнула Зоя весело и звонко, и ее голосок далеко разнесся по слободке.
- Что же это ты, бесстыдница, Наталью Николаевну на крыльце морозишь! В горенку бы провела! Ах, ты, стрекоза! Хоть три пары курсов кончай, а такой же растяпой останешься! - не то сурово, не то шутливо выговаривал о. Николай Зое, которая выросла у него на глазах.
- Не сердитесь, батюшка, я с перепугу это, - засмеялась последняя, - как увидала светскую барыню, так со страха ноги подкосились и на крыльцо бух… да так к крыльцу и прилипла! - хохотала она.
- Шалунья! Разбойница! Вот постой ты у меня! Небось, как войдешь в мой дом, я тебя образую, стрекоза ты этакая! - шутливо грозил отец Николай девушке.
Когда мы, оставив Зою с Игнашей на крыльце, вошли в крохотную приемную священнического жилья, старик сообщил мне, понизив голос:
- Жених и невеста, - кивнул он на дверь. - Давно они любят друг друга, мой Игнаша и Зоинька. Росли вместе… привыкли… На красную горку и свадьбу сыграть хотим. Да только шалая она какая-то, сами видите. Толка от нее не добьешься… все шутками да прибаутками отделывается. Я иной раз сомневаюсь даже, любит ли она меня, а ведь ребенком души не чаяла: "батя" да "батя".. Без "бати" ни шагу. С Игнашей то ласкова, то насмешлива. Слова добром иной раз не скажет, а иногда глядит не наглядится, точно он для нее дороже всего на белом свете. Уж такая уродилась, а умница и работница, хоть куда. Очень я уж люблю ее, как дочь родную! Ведь у меня на глазах выросла, отец ее диаконом здесь служил, Виктор его и заместил. Славный старик был! Да что же это я, чайку-то и не предложу! Баснями соловья не кормят, - вдруг спохватился о. Николай. - Евстигнеевна, давай-ка самоварчик нам сюда, да вареньица малинового, да булочки домашней! - крикнул он кому-то невидимому, заглянув в сени.
И почти тотчас же из сеней вынырнула толстая старая кухарка и домоправительница о. Николая. Она степенно поклонилась мне и стала накрывать стол.
- Зоинька, Игнаша, ступайте сюда, чай кушать! - снова крикнул батюшка.
Через минут пять мы все четверо сидели за ярко вычищенным самоваром и пили чай с малиновым вареньем.
Зоя без умолку болтала и трунила над неуклюжим Игнашей. Но глаза ее, помимо воли, казалось, подолгу останавливались на его лице и в них загоралось чувство неизъяснимой преданности и дружбы.
Покидая уютный домик священника, я просила его заходить к нам почаще с сыном и будущей невестой.
Когда я уже подходила к нашей усадьбе, то услышала чьи-то бегущие шаги за собою.
Я оглянулась. Это была Зоя. Она запыхалась от быстрой ходьбы, щеки ее разгорелись, глаза сверкали. Она казалась очень хорошенькой в эту минуту.
- Слушайте, барынька, фу, какие у вас ноги длинные, еле догнала, - тяжело переводя дух, говорила она. - Вы меня к себе звали… Я приду. За книгами приду, ничего что одета, как мужчина… не в платье дело… Страсть почитать хочется, а у вас библиотека большая.
- Так вот вы и приходите, - улыбнулась я.
- И приду. У вашего мужа, говорят, книг-то понатаскано со всей Руси великой. Журнал издавать думаете? Занятно! Приду посмотреть, если пустите…
- Очень рада!
- Вот спасибо! И книжек дать не пожалеете?
- Конечно, дам, - улыбнулась я снова.
- Добрая вы! Еще раз спасибо! Поцеловать бы вас, да смерть лизаться не люблю!
И звонко расхохотавшись совсем почти ребячьим смехом, Зоя кивнула мне головою и стремглав помчалась назад в слободку.
Я долго смотрела, как развевалась и парусила ее ситцевая юбка, как ветер играл прядями ее белокурых кос и хлестал ее по ногам. Мне она очень понравилась своей оригинальностью и заразительным весельем.
VIII
Зоя пришла к нам вечером, дня через два после нашего знакомства, когда мы сидели. за чаем.
Игнаша пришел с нею вместе.
Ситцевое платье на этот раз заменили поношенная, но очень приличная черная юбка и темная бумазейная кофточка без талии, в виде мужской тужурки.
- Зоя Ильинишна! Сколько лет мы не видались! - весело поднялся ей навстречу Сергей, протягивая руки. - Поздравляю вас! Вы невеста?
- Спасибо! И вас с законным браком тоже! А я к вам за книгами прибежала, и о журнале поразузнать, - произнесла Зоя. - Вы, говорят, за издание принимаетесь. Можно поинтересоваться?
- Охотно! - согласился Сергей. - Вот после чая…
- Ну, ладно, давайте чай, если уж это так водится, - засмеялась она.
Я передала Зое чашку. Руки у нее были маленькие, изящной формы, но с мозолями, точно от грубой работы, хотя и с тщательно вычищенными ногтями.
За чаем Сергей рассказывал нашим гостям о своем журнале.
- Вот и вы помогите нам, Зоя Ильинишна, и вы, Игнатий Николаевич, напишите что-нибудь хорошенькое. К нашему полку прибудет. Жена моя тоже пописывает, - улыбнулся Сергей.
- Вы писательница? - живо заинтересовалась Зоя. - Что же вы пишете? - как мне показалось, насмешливо переспросила она, чуть-чуть сощурив глазки.
- Теперь ничего.
- Вдохновения ждете?
- Просто таланта нет, - произнесла я, краснея под слишком пристальным взглядом.
- Ну, полно, пожалуйста, Наташа, ты еще напишешь много хорошего! Подожди немного!
И, говоря это, мой муж улыбнулся мне так ободряюще и добро, что я снова поверила в свои силы, как и несколько месяцев тому назад.
После чая я повела Зою показывать наше гнездышко.
Она с удовольствием оглядывала нашу, на мой взгляд, очень хорошенькую, но скромную обстановку и с нескрываемым восторгом растянулась на мягкой кушетке в моем будуаре.
- Как хорошо здесь! - произнесла она, жмурясь и потягиваясь, как котенок. - Так хорошо, что никуда бы не ушла отсюда!
- Кто же вас гонит? Оставайтесь! - улыбнулась я.
- Ой, что вы, что вы! - почти испуганно вскричала она. - Сохрани меня, Боже! Здесь хорошо отдохнуть, понежиться после трудового дня, а жить все время в этой роскоши и в этом комфорте ужасно! Разленишься и работать не захочешь. А ведь я вполне чернорабочий человек. Всю жизнь в труде, зарабатывая копейку. Праздность мне непонятна. И замуж выйду - не перестану трудиться. Курсы окончу, сюда с Игнашей вернемся. Школу здесь заведем, ребяток обучать станем. Лечить мужиков, опять, своими средствами, домашними, а то доктор живет далеко, не может сюда часто наезжать. Вот бы вы согласились помогать нам! А?
- Конечно, конечно! - поторопилась я ответить, - хоть сейчас!
- Ишь вы какая прыткая! Сейчас вот вам и подавай. Небось наголодались без дела-то! Нет, вы мне раньше с курсами моими покончить дайте, чтобы, доучась как следует, иметь возможность и других учить. Потерпите малость. Зато потом, как хорошо будет! Вы представить себе не можете, какое отрадное чувство прийти домой после трудового дня и сознавать, что ты провела свое время с пользой для других и для себя, право славно!
Зоя говорила горячо, увлекательно.
Я слушала ее, затаив дыхание. Эта девушка дала мне выход из того состояния неудовлетворенности, которое владело мною все это последнее время. Она оказалась далеко не тем, что я предполагала - эта тонкая, как былинка, хрупкая, но мощная духом и мыслью девушка с ее глубокими суждениями.
И, когда она уходила с грудой книг, данной ей Сергеем, я невольно высказала ей это. Она выслушала меня внимательно и, не дав мне опомниться, быстро обняла меня и порывисто крепко поцеловала в самые губы.
- Вы прелесть, хотя и великосветская барышня! - рассмеялась она. - Вы сами не сознаете, какая вы прелесть!
Я не успела произнести слово, как она уже была за дверью и на весь дом звала Игнашу свежим звонким голоском.