Карл Реймерс целовал побледневшее лицо с полузакрытыми глазами, её трепетные руки, обнимал её, - и вдруг она освобождалась из его объятий, отходила быстро к своему месту за столом, и уже лицо её опять было холодно, и глаза её были сухи. Муки её страстных поцелуев ещё жгли Карла Реймерса, и как сквозь дымный сон слышал он её равнодушно-звонкий голос:
- Будьте любезны продолжать, господин Реймерс.
Муками вожделения томила его Ортруда, и казалось, что она мстит кому-то за что-то, и не знает, как вернее и лучше отомстить.
Иногда ночью королева Ортруда призывала Карла Реймерса, и вела его в свой сад. Быстро мелькали из-под складок чёрного хитона её смутно белеющие на жёлтом песке дорожек ноги, и смутно белели её плечи, и её стройные руки двигались беспокойно, словно лунный свет сообщал им тоску своего лёгкого очарования, - и тихий голос королевы Ортруды звучал, колыша тишину знойной ночи. Быстро шли они навстречу шумным голосам вечно ропщущего моря.
Там над обрывом, где бездны двух небес, небесной ясной лазури и морской шумной глубины, мерцали при луне, печально ворожащей, Ортруда сбрасывала вдруг на землю свой чёрный хитон, и нагая стояла перед Карлом Реймерсом. Как мраморное изваяние, стояла она перед ним, и говорила ему сладкие, нежные слова, - о любви, о смерти, о бедной судьбе человека, обречённого на скудный удел одинокого бытия. Ортруда рассказывала Карлу Реймерсу свои мечты о счастии далёкой, милой Елисаветы, любящей и любимой.
Истомлённый жестоким и сладким соблазном, Карл Реймерс бросался к Ортруде, восклицая:
- Ортруда, жестокая, милая, царица моя!
Она легко отстраняла его, движением нежным, но сильным, и убегала, скрываясь белою, лёгкою тенью во тьме. Один, усталый и тоскующий, возвращался Карл Реймерс домой.
Муками бессильной ревности томила иногда его жестокая Ортруда. В тихий час предвечерний, когда лёгкий пепел далёкого вулкана набрасывал на яркую резкость жёлтых и зелёных скал нежно-золотистый флер, шла, улыбаясь, Ортруда на берег моря с Карлом Реймерсом и с Астольфом. Остановившись где-нибудь на песчаном берегу уединенной бухты под скалами, она говорила:
- Как обаятелен этот вечер! Золотисто-зеленоватый свет струится над дивною лазурью морскою, и она вся покрыта лёгкою пепельно-золотою дымкою. Очаровательная стихия для рождения истинной красоты! Но где же юное божество, выходящее из смеющихся вод, радующее взоры человека мерцанием нагого, прекрасного тела, подобного во всём телу человека, но только обвеянного счастием, радостью и славою! Но что же я! Вот он, мой юный бог! Астольф, - говорила она дрожащему от нетерпеливой радости отроку, - сними свои одежды, и войди в эту милую воду, чтобы утешить нас созерцанием чистой красоты.
Астольф радостно повиновался. Вода с прохладною ласкою плескалась о его смуглое, горячее тело, и по его гибким членам, казалось, бежал, из чёрных глаз лучась, золотисто-пепельный смех лёгкого стыда и непорочного веселья. Ортруда радовалась и смеялась. Потом вдруг она сбрасывала свои лёгкие одежды, и, распростертая на тонком, сухом песке, звала к себе Астольфа. Он робко подходил к ней. Капли воды дрожали, переливаясь многими огнями, на его смугло-золотистой коже, и отблески многоцветного перламутра мерцали на ней. Астольф становился на колени, и Ортруда привлекала его к себе. Она говорила Карлу Реймерсу:
- Господин Реймерс, смотрите, какой он красивый! Как восхитительно сочетаются тоны моего тела и его тела, - как тела нимфы-матери и отрока-героя.
И ласкала Астольфа, и целовала его.
Без конца разнообразила королева Ортруда муки ревности, всеми ими томя Карла Реймерса. Ортруда часто рассказывала Карлу Реймерсу, как она любила принца Танкреда, как Танкред любил её.
- О, теперь уж он не такой! - насмешливо и лукаво говорила она. - Может быть, он и никогда не был таким. Мы ждём от возлюбленного невесть каких совершенств, и ошибаемся. Но пусть, пусть! И ошибаться сладко, когда любишь так, как я любила моего Танкреда.
Глава пятьдесят пятая
Влеклись дни, тяжелые, горькие, закутанные дымным облаком. Как тягостный сон, пережила их королева Ортруда. Легкий дым далекого вулкана всё больше окутывал её, делал её нервною, беспокойною. Толкал на безумные поступки.
Тяжкие, дымные дни, дни кошмаров и безумств! Как сон проходили они, только изредка принося краткие, сладкие, отравленные часы отрад. Мелькали милые порою образы, и любимые склонялись над Ортрудою лики, в безумных ласках руки сплетались, и уста из милых уст мгновенно-острые пили отравы. Милые лики сменялись, как призрачные аспекты единого, возлюбленного навеки, Светозарного.
Карл Реймерс, мечтательно-синий взор.
Страстный отрок Астольф, трепетно-смелый.
Девственная Афра, глубокий взор и темный.
Иногда догадывалась королева Ортруда, что Карла Реймерса удерживает около нее не только любовь, но и честолюбие. И кто знает, что сильнее! В своих деловых докладах королеве Ортруде Карл Реймерс обнаруживал большое знакомство с людьми и с делами. Осторожные, но настойчивые советы Карла Реймерса наводили иногда королеву Ортруду на мысль об его заинтересованности во многих предприятиях. Он приобрел несколько участков земли. Однажды обе королевы и принц Танкред приняли его приглашение провести три дня в его вилле на острове Ивисе. Он был дружен с Афрою, и с Виктором Лорена, и с многими другими, очень разными людьми.
Незадолго до этих дней министр финансов, недовольный неудачею какого-то мелкого своего проекта, заговорил об отставке. Виктор Лорена, сообщив об этом королеве, советовал ей сделать некоторые перемены в распределении портфелей. В числе возможных кандидатов на освобождавшийся пост министра земледелия он назвал и Карла Реймерса.
Королева Ортруда удивилась, и сказала:
- Но ведь Карл Реймерс не депутат. Удобно ли нарушать для него издавна установившуюся традицию?
Виктор Лорена отвечал:
- Это не трудно устроить. Мы проведем его в парламент, а временно этот портфель можно поручить министру торговли.
В конце доклада королева Ортруда, следуя обычаю, поручила Виктору Лорена передать министру финансов, что ей будет приятно, если он останется. Он остался, и вопрос о министерском портфеле для Карла Реймерса сошел с очереди.
Честолюбие, бедная слабость! Что же Ортруде до его слабостей? Разве не вправе она выбирать только лучшее в человеке, отбрасывая остальное? Разве она не королева, не госпожа жизни?
Любила Ортруда Карла Реймерса, - и решилась наконец не противиться этой любви, отдать его ласкам это бедное тело, вечно жаждущее ласк.
Что же! Ведь только несколько сладких минут, похищенных от жизни, и потом опять тоска, и дым, и пепел.
Тяжелые дни переживала и Афра. Она готова была всё сделать для Ортруды, потому что любила ее. Но не знала Афра, как спасти Ортруду от опасностей, окружавших ее со всех сторон. Афра видела, что клубок хитрых интриг всё теснее опутывал королеву Ортруду. Ненависть знати стерегла каждый шаг Ортруды, и молва разносила о ней чудовищные небылицы. Уже начинали говорить о безумии королевы Ортруды. О необходимости учредить регентство.
Афра готова была всё сделать для Филиппа Меччио, потому что любила его. Знала, что он избран командовать войсками революции. Готова была бежать с ним вместе на остров Кабреру, где должно было начаться восстание. Но как оставить Ортруду! Притом же Афра слишком ясно понимала положение вещей, чтобы не видеть, как мало надежд на успех революции.
Так любовь к Ортруде и любовь к Филиппу Меччио мучили Афру неразрешимыми противоречиями.
Любила. Была очарована всеми нежными и страстными чарами, которыми владела королева Ортруда, и вместе с нею призывала Светозарного, Денницу радостную и кроткую. Но видела Афра, что смертельно ранена бедная душа Ортруды, усталая, обремененная наследием тридцати семи поколений, господствовавших над людьми, - ранена смертельно, и погибает.
Любила. Очарована была всеми страстными, пламенными чарами, которыми владел Филиппо Меччио, и вместе с ним ожидала пришествия в мир мятежного духа, вечного врага господствующих сил. Видела, что характер его - смесь детской искренности и сатанинского честолюбия. Не хотела всматриваться в его слабости, - но всё же больно чувствовала их.
Иногда казалось Афре, что любовь Филиппа Меччио к ней неглубока и ненадежна; порою даже свирепая ревность зажигалась в ее душе. А иногда опять Афре вспоминались черты его рыцарски-верной души. Сладостные надежды боролись с горькими предвещаниями, - и Афра тосковала, и дни ее длились, черные, дымные, горькие.
Наконец, на острове Кабрера вспыхнула революция. Быстро сформировавшиеся отряды инсургентов соединились в стройные батальоны, отлично вооруженные; пушки, спрятанные где-то в горах, были соединены в грозные батареи. Образовалось целое войско, и во главе его стал Филиппо Меччио.
Почти весь остров в первые же дни был во власти восставших. Только на юге, около крепости, небольшой округ был занят отрядом правительственного войска.
На других островах положение было неопределенное Во многих городах происходили волнения. Была объявлена всеобщая забастовка. Почта, телеграф, железные дороги едва работали, да и то во многих местах приходилось ставить солдат на места забастовавших. В горах появились отдельные отряды инсургентов. Бандиты пользовались общим замешательством, и дороги стали опасны даже близ больших городов и крепостей.
Во многих местах радостно ждали прибытия войск Филиппа Меччио. В обществе революция была популярна. Опасались, - а многие и радовались, - что скоро и около Пальмы появятся отряды республиканской армии. Ходили слухи, что число восставших с каждым днем сильно увеличивается.
Правительство торопливо собирало войска для посылки на Кабреру. Главнокомандующим на Кабрере был назначен принц Танкред. Королева Ортруда с удовольствием подписала декрет об этом назначении: она была рада, что этот ненавистный человек хотя на время оставит ее замок.
Чтобы выиграть время для сосредоточения армии, и чтобы обмануть восставших, Виктор Лорена вел с ними переговоры, явные и тайные. Открыто он обещал амнистию, если восставшие сложат оружие. Тайно, через своих агентов, торговался и давал понять, что не очень дорожит сохранением существующего строя. Не скупился на коварные обещания, исполнять которые не думал.
Тайные агенты министерства старались внести раздор в среду революционеров, - и это им отчасти удалось.
Министерство в Пальме решило предложить парламенту несколько радикальных законопро-ектов. Это уменьшало шансы революции, потому что успокаивало значительную часть недовольных и колеблющихся. В то же время Виктор Лорена рассчитывал, что парламент, послушный ему, сумеет достаточно испортить эти законопроекты. Хитрые буржуа, господствовавшие в парламенте, быстро поняли истинную цену этого внезапного радикального законодательства, и не сердились на своего министра.
Королева Ортруда видела, что Виктор Лорена лукавит. Это было ей тягостно, особенно теперь, в дни восстания. Ортруда говорила, что надо созвать национальный конвент с правами учредительного собрания. Она говорила:
- Прочное успокоение возможно только в том случае, если народ сам решит свою судьбу.
Министерство не соглашалось. Виктор Лорена говорил королеве Ортруде, что теперь главная задача власти только в том, чтобы усмирить восстание. Королева Ортруда не имела возможности настаивать на своем, - вызвать в смутное время министерский кризис она не решалась, да и никто в этом парламенте не взял бы на себя поручения составить министерство, которое могло бы созвать учредительное собрание. Но в разговорах с Виктором Лорена королева Ортруда очень часто возвращалась к этой мысли, и потому первый министр стал наконец опасаться, как бы королева не назначила внепарламентский кабинет из людей не партийных, которые согласились бы слепо исполнять ее повеления.
Виктор Лорена сказал однажды, принимая начальника тайной полиции:
- Королева Ортруда слишком уверена в том, что простой народ ее любит, и что он всегда будет стоять за нее. Дай Бог, чтобы она не ошиблась в своей уверенности.
Намек был понят. Тайная полиция была отлично выдрессирована, и знала свое дело превосходно. Было наскоро устроено бутафорское покушение на королеву Ортруду. Казенный провокатор нашел дурака, семнадцатилетнего мальчишку фабричного рабочего, и внушил ему, что полезно совершить манифестацию против монархии.
Однажды вечером на открытие благотворительного базара в пользу осиротелых солдатских семейств ждали королеву Ортруду. Дом городской ратуши был ярко иллюминирован и украшен национальными флагами. На улице толпились любопытные, и мальчишки шныряли и возились в толпе. Когда у подъезда ратуши остановилась коляска королевы Ортруды, молодой человек в черной блузе, протолкавшись через толпу, выкрикивая какие-то мятежные слова, выхватил из кармана маленький, плоский револьвер, которым снабдил его провокатор, и выстрелил, целясь между лицом королевы Ортруды и спиною кучера. Произошло смятение, на стрелявшего набросились, как водится, и стали его бить, но дюжие полицейские и жандармы окружили его, и отвели в тюрьму.
Чтобы он не проговорился, в ту же ночь в тюрьме он был задушен, - по официальной версии, повесился.
Произведено было множество арестов, и заварилось дело о небывалом покушении на королеву Ортруду.
Центральный комитет союза революционных партий заявил, что покушение на убийство королевы Ортруды не входило в их планы. Многие открыто обвиняли министерство в провокации. Министерство же воспользовалось этим покушением и боязнью инсургентов, чтобы объявить столицу в осадном положении.
Обвиняемых в заговоре против жизни царствующей королевы предали военному суду. Военный суд постановил приговор, которого от него ждали. Но королева Ортруда даровала жизнь приговоренным к смертной казни.
Королеву Ортруду покушение не испугало. Едва только развлекло. Она не верила в его серьезность. А если бы и убили, - разве теперь смерть была бы ей страшна!
Изменчивый принц Танкред, влюбившись в графиню Имогену Мелладо, охладел к Альдонсе Жорис, и бросил ее. Только прислал ей сколько-то денег, достаточно, чтобы это считалось хорошим приданым для деревенской невесты. Бедная Альдонса вообразила, что ее милый не посещает ее потому, что ушел к восставшим. Она слышала, что русские любят сражаться за чужие интересы, о милом же своем думала она, что он, кажется, русский, из далекой, северной, холодной страны, где люди богаты, глупы, жестоки и великодушны.
Альдонса бросила свою школу, и пробралась на остров Кабреру. Там она служила в революционном войске сестрою милосердия, как и многие другие народные учительницы.
Альдонса всё порывалась попасть на передовые позиции, - найти бы своего милого. Она думала, что он, отважный, конечно, всегда там, где всего опаснее. Устроить это, конечно, было не трудно. Ее послали, куда она хотела. В одной стачке, неудачной для восставших, Альдонсу захватили солдаты принца Танкреда.
Был вечер. По дороге близ главной квартиры принца Танкреда вели Альдонсу. Руки ее были зачем-то связаны, и бедное платье изорвано. Солдаты были угрюмы и молчаливы. Жесткие камни пыльной дороги и зной догорающего дня томили Альдонсу.
По дороге, поднимая столбы серо-багровой пыли, мчалось навстречу конвою несколько всадников в пестрых, красивых мундирах. Солдаты взяли ружья на караул. Альдонса подняла глаза. Ее милый в блестящей одежде, в каске с зелеными перьями, мчался мимо. Альдонса вскрикнула:
- Мой милый, спаси меня!
И бросилась было к нему. Но быстро промчались мимо кони, и не взглянул на Альдонсу ее милый. Солдат грубо схватил Альдонсу за плечо.
- Что ты кричишь! - злобно сказал он Альдонсе. - Принц Танкред не помилует бунтовщицу. Видишь, он и смотреть на тебя не хочет.
Принц Танкред! - с ужасом повторила Альдонса.
В тот же вечер ее привели в дом, где сидели за длинным столом три офицера, - военно-полевой суд. Альдонса почти ничего не говорила, да и офицерам неинтересно было тянуть допрос.
Утром рано Альдонсу повесили.
Торжество восставших было недолгое. Скоро между их вождями начались раздоры, и это пагубно отражалось на ходе восстания.
Были раздоры из-за тактики. Было личное соперничество вождей. Даже из-за программы дальнейших действий ожесточенно спорили.
Филиппо Меччио был слишком популярен, и это во многих честолюбцах возбуждало ревнивую зависть. Опасались его диктатуры, и всеми способами старались ограничить его права главнокомандующего народным войском.
Военные действия пошли бестолково. Начальники революционных отрядов получали противоречивые приказания, то от главнокомандующего Филиппа Меччио, то от военного совета, то от главного штаба. Это их сбивало, конечно, и они не знали, кого же слушаться.
Начали замечать, что движения отрядов и намерения инсургентов становятся раньше времени известными в штабе принца Танкреда. Нападения, которые инсургенты хотели произвести внезапно, встречали oтпор, как раз там, где накануне еще разведчики не находили правительственных войск. Стало очевидно, что в лагере инсургентов были изменники. Подозревали, что тайные агенты министерства занимают даже высокие посты в штабе; но уличить не удавалось никого.
Все всех стали подозревать, и от этого дела пошли еще хуже.
Наконец выяснилось, что и в стране революция не имеет достаточной поддержки, что восстание начато раньше времени. Пролетариат оказался слабым, разрозненным, плохо сорганизовавшимся. С каждым днем увеличивалось в стране число желтых синдикатов из хозяев и рабочих-штрейкбрехеров.
Глава пятьдесят шестая
Правительственные войска сосредоточились наконец вблизи главного республиканского лагеря. Солдатам было разъяснено, что перед ними коварный внутренний враг, который дерзко посягает на целость государства и желает заменить законную власть властью беззаконного произвола. Этот враг убивает верных слуг правительства. Он припас ружья и пушки против верных, храбрых солдат. Из-за этого внутреннего врага солдатам приходится нести труды и подвергаться опасностям военного положения.
Эти внушения озлобляли против инсургентов значительную часть солдатской молодежи. Но все-таки несколько десятков солдат дезертировали в горы к восставшим. Были и еще солдаты, готовые при удобном случае перейти на сторону революции. При их содействии лагери правительственных войск почти каждый день обильно снабжались мятежными воззваниями. На многих впечатлительных юношей, особенно из тех, которые были пограмотнее, действовали слова прокламаций.
Главный штаб, заметив это брожение умов, решил поскорее дать битву мятежникам, - и вот однажды рано утром, когда из-за гор встало солнце, и зажгло в недосягаемых высях лазури оранжево-золотой дым, началась решительная битва.
Вожди инсургентов до последнего часа всё еще надеялись на то, что распропагандированная часть войска перейдет на их сторону. Но день битвы не оправдал этих надежд, дисциплина оказалась сильнее убеждений, и с самого же начала для опытного глаза было видно, что перевес на стороне армии принца Танкреда.