Нерита говорил, обращаясь к Ортруде:
- Кроме имён, данных при крещении и занесённых во все календари, ваше величество, как и все ваши царственные предки, имеете ещё тайное имя. Оно занесено только в Книгу, хранящуюся в алтаре замковой капеллы святого Антония Падуанского. Это имя - Араминта. Вот кресты на железных щитах, каждый из щитов прикреплён к железной длинной полосе с алфавитом. Надо передвигать эти полосы одну за другою, пока на линии, теперь открытой перед нами, не составится это имя.
Ортруда молча наклонила голову. Таинственные приготовления начинали волновать её. Нерита взялся за первый крест, и толкнул его книзу. С лёгким железным лязгом на место щитка с крестом передвинулся щиток с эмалевою буквою А. Нерита выдвинул из-за стены сбоку конец стального прута, и подвёл его под этот щиток, чтобы удержать его на месте. Второй крест под пальцами гофмаршала скользнул вниз, и за ним потянулся длинный ряд щитков с буквами алфавита.
- Вот Р! - воскликнула Ортруда.
- Да, ваше величество, эта буква нам нужна теперь, - сказал гофмаршал.
Выдвинул ещё дальше тот же прут, и укрепил им этот щиток. Потом под его руками вместо третьего креста появилась опять буква А, вместо четвертого - М, и так, являясь одна за другою, буквы сложили имя Араминта.
- Ключ к тайной двери сложен, - сказал гофмаршал, - и теперь она в нашей власти. Если вам угодно, ваше величество, соблаговолите положить руку на ваше имя, и толкнуть эту надпись вперёд.
Ортруда исполнила это. Тогда вся часть стены справа от камина, занятая орнаментом, плавно двинулась под её рукою в глубину и потом в сторону. Ортруда с тайным ужасом смотрела на зазиявший перед нею чёрный провал.
Это было начало узкого тёмного хода. Нерита вынул из кармана ручной электрический фонарь. Перекрестился. Сухие, бледные губы его двигались, шепча молитву, и в глазах его появилось набожное выражение. Почему-то собачье выражение на его лице стало явственнее. Потом он вошёл в тёмное отверстие стены.
- Прошу вас, ваше величество, последовать за мною, - сказал он негромко.
Он имел вид заговорщика, идущего на опасное и преступное предприятие. Голос его звучал глухо и казался вздрагивающим. Ортруда вошла в дверь. За нею Астольф. Нерита пропустил их вперёд, прижавшись к стене, и опять задвинул дверь. Сказал:
- Ваше величество, извольте обратить внимание. Поднёс фонарь близко к стене, - и Ортруда увидела, что на оборотной стороне двери повторяется та же сеть восьми алфавитов. С обеих сторон у этой сети виднелись на высоте среднего человеческого роста две красные руки. Их пальцы указывали на ту линию, где было сложено имя Араминта. Это было, как напоминание о возможности всегда вернуться. Но всё-таки Ортруде было жутко. Такое впечатление, как будто она отрезана от всего мира.
Нерита шёл впереди, освещая дорогу. Он показывал Астольфу и Ортруде все неровности и особенности пути.
Тёмный и узкий ход часто прерывался потайными дверьми, крутыми поворотами, лестницами вниз, иногда и наверх. Множеством тайных дверей весь ход разделялся на ряд отдельных, замкнутых камер. Если бы, в случае бегства, преследователям и удалось открыть тайную дверь в королевском кабинете, то потом пришлось бы одолеть ещё не одну дверь. При том же некоторые из отсеков потайного хода оканчивались тупиками, а двери из них, незаметные для того, кто не знал их хитрых примет, скрывались где-нибудь в боковых стенах.
Шли долго в тёмном коридоре, едва озаряемом слабым огоньком ручного фонаря. Астольф с трепетным вниманием следил за всеми движениями отца. Волнение его было очень заметно. Отец порою подбадривал его короткими фразами. Ортруда шла за ними, ощущая в себе внезапно воскресшую душу венчанной изгнанницы. Она с трудом подавляла в себе суеверный страх. Голова её томно кружилась. Зыбкий мрак двигался перед её глазами, и в нём едва различались диковинные предметы подземного мира. Иногда зачем-то железные кольца у стен и ржавые цепи.
Весь этот путь был страшен, как сошествие в ад. Ад безумный, созданный свирепыми людьми. Всё здесь казалось странным, чужим, совершенно иным, чем наверху, и в то же время страшно близким и родным. Казалось, что тени давно отживших витают в этом месте, и воспоминания об ужасах чудовищного бытия и о беспощадных смертях неизгладимы в их замогильной, неподвижной памяти.
Но над дикими смятениями тоски и суеверного страха в душе Ортруды ликовала буйная радость, - обетование иной жизни, не той скучной, которою живем все мы день за днём. Иной жизни, творимой по воле. Жизни, преображающей чертоги пыток в чертоги таинственных, сладостных утех.
Открылась ещё одна дверь, - и перед глазами Ортруды возник грот, полутёмный, высокий. На дне его - большой бассейн недвижной воды. Над гротом - высокие своды, едва освещённые каким-то непонятно откуда пробивающимся светом. В бассейне, недалеко от берега, стояла небольшая паровая яхта. Её неподвижный очерк, смутно отражённый в воде, был странен в этом замкнутом гроте.
- А эта яхта? - спросила Ортруда - Ведь здесь должны быть капитан и матросы?
- Они живут близко, но не здесь, - отвечал гофмаршал. - Люди, которые привели сюда эту яхту и которые на ней служат, ещё не знают её назначения. Но на преданность их можно положиться.
И ещё открылась высокая дверь, - хлынули потоки дневного света. И это было, как радостный исход из тёмного бытия. Солнце дневного простора казалось иным солнцем, и море голубело, как река, омывающая берега земного рая.
Ортруде хотелось выйти на берег, - но Нерита поспешил закрыть дверь.
Возвратились из подземелья тем же путем. Но теперь уже Астольф шёл впереди, - он хорошо запомнил дорогу. Притом же отец ещё дома заблаговременно рассказал ему всё, что можно было сказать о подземном ходе не на месте и без плана.
Весь этот день Ортруда была странно взволнована. Глубинные впечатления рождали в ней страстные мечтания. Ей хотелось уйти опять под эти древние своды, но уже одной, и одежды сбросить и, в смутной воде подземелья отражая радостно нагое тело, плясать и петь, и в лёгкой пляске молиться светозарному Духу. Всё, что приходилось Ортруде в этот день делать и говорить, казалось ей скучным, ненужным, и люди напрасными, и предметы странными, - и люди, и слова, и предметы раздражали её.
Астольф же весь этот день был полон гордыми мечтами. Ходил, как ошалелый.
Глава сорок третья
В этот день Ортруда обедала у королевы Клары вместе с принцем Танкредом. Были приглашены ещё только человек пять из наиболее близких ко двору.
Ортруде было скучно. Она уже давно не любила бывать с матерью, хотя королева Клара была с нею постоянно очень нежна. Давно уже Ортруда тяготилась тем лицемерным, сдержанным тоном, который господствовал в доме королевы Клары. А сегодня блестящие нарядности и легкозвучные перезвоны речей и серебра сервизов так больно противоречили глубинным впечатлениям Ортруды.
А вот принцу Танкреду, так тому очень нравились эти, каждую неделю бывавшие у вдовствующей королевы, полупарадные, полусемейные обеды. У принца Танкреда были свои основательные причины дорожить дружбою старой королевы. Нередко он перехватывал у неё денег. И потому он был с нею всегда почтительно нежен, а иногда просто ласков, с вкрадчивыми манерами избалованного сына. Уж кто-кто, а принц-то Танкред умел очаровывать женщин, и молодых, и старых.
Дружба Клары и Танкреда казалась иногда похожею на флирт. И, странно, это не слишком противоречило внешней чопорности и холодности королевы Клары. Эта их дружба особенно усилилась в последние месяцы, когда принц Танкред стал так увлекаться колониальными планами. В замышленных им тёмных делах хитрая королева Клара могла использовать широко свою склонность к интригам, и при помощи своих больших богатств и обширных связей могла достигнуть большого влияния. Потому-то и в разговорах с Ортрудою Клара усердно поддерживала планы принца Танкреда.
За королевским столом были ещё кардинал Фернандо Валенцуела-Пуельма, герцог Мануель Кабрера-и-Канто, Теобальд Нерита с женою, и Афра.
Какое счастие для нас, людей, что мы так мало знаем!
Не знала королева Ортруда, что этот стройный, выхоленный, изящно одетый старик, герцог Мануель Кабрера, с длинною остроконечною седою бородкою, с изысканными движениями, с томными глазами всё ещё не унывающего волокиты, уже давно стоит во главе аристократического заговора, который имеет целью свергнуть Ортруду и возвести на престол принца Танкреда. И не знала она, что кардинал Валенцуела, тучный, хитрый, честолюбивый, жестокий старик с мягкими кошачьими движениями, с маленькими, серо-поблёскивающими глазками, является душою и вдохновителем этих замыслов.
Она безмятежно приняла его благословение, благосклонно улыбнулась герцогу, когда он целовал её руку, и без всякого горького чувства, хотя и без былого молитвенного настроения, склонив голову, выслушала прочтённую вполголоса и очень быстро кардиналом краткую предобеденную молитву. Но чужие взоры за спиною сегодня странно беспокоили её. И она досадовала про себя на ненужную парадность обеда.
За креслами королев и Танкреда стояли зачем-то, ничего не делая, королевские в белых одеждах пажи, - граф Джиованни Канто, пятнадцатилетний сын герцога Кабрера, за креслом королевы Клары, - Астольф Нерита, за Ортрудою, - и брат Афры, Бартоломео Монигетти, за принцем Танкредом. Они стояли вытянувшись, и под конец обеда мускулы их стройных ног заметно дрожали от усталости, - но им нравилась их почётная служба, и на лицах их отражалась надменная гордость. Потом они будут хвастаться перед своими школьными товарищами этою высокою честью, и пересказывать, что запомнили из застольной беседы, и мальчишки будут им завидовать.
За обедом разговор был сначала спокойно-весел. Вероника Нерита рассказала несколько городских новостей. Потом королева Клара помогла Танкреду завести речь опять о своём. Она вспомнила о несчастии, случившемся на днях в одном из иностранных флотов. Вспомнила потому, что сегодня пришли ответные, очень любезные телеграммы на выражения соболезнования.
Герцог Кабрера сказал:
- Итак, наш Ignis* оказался опять прав, - подводные лодки вовсе не так страшны для эскадренных броненосцев, как это многие легковерные люди думали. В своей последней статье, так интересно, так красноречиво написанной, Ignis доказывает это неопровержимо, и надо иметь слишком предвзятые мнения, чтобы не согласиться с выводами этого превосходного писателя, который, к сожалению, упорно скрывает своё настоящее имя.
* Огонь (лат.).
Принц Танкред делал вид, что не принимает на свой счёт похвал, - но лицо его, слегка покрасневшее, выдавало радость услышанной лести. Всем при дворе было известно, что принц Танкред помещает иногда в военных журналах статьи, подписываясь этим псевдонимом. И все притворялись, что не знают этого. Это давало лёгкую возможность льстить принцу-супругу неумеренно, но всё-таки прилично и с видом независимого суждения.
Танкред спросил:
- Вы, дорогой герцог, согласны с его основными положениями?
С лёгкою улыбкою на тонких губах Мануель Кабрера отвечал томным голосом, точно это было признание в любви:
- Островное государство, не теряй времени, строй эскадру за эскадрою, приобретай золотом или железом колонию за колониею, и ты скоро станешь великою империею. О, ваше высочество, эти золотые слова стали моим политическим credo.
Афра сказала безразлично-любезным тоном, обращаясь к герцогу:
- Броненосцы очень дороги, герцог. С очень любезною улыбкою герцог отвечал ей спокойно и уверенно:
- Денег в Европе много, милая госпожа Афра.
- Платить проценты по долгам очень трудно, - сказала Афра.
- Колонии зато дадут хороший доход, - возразил Мануель Кабрера.
Жадный авантюризм самоуверен. Кардинал сказал с вкрадчивою мягкостью:
- Колонии в землях неверных открывают святой церкви Христовой новое и благодарное поприще для пропаганды.
И вот заговорили-таки об африканских колониях. Положительно, эти разговоры стали для Ортруды, как кошмар неотвязный. Уже у изобретательного Танкреда готов был новый план: основать гавань в Африке, захватить затем как можно больше земель во внутренних областях чёрного материка, переселить туда возможно больше испанцев и португальцев из Нового Света, не пренебрегая ни метисами, ни мулатами, и таким образом создать прочное ядро для основания Латинской империи.
Афра заметила:
- А вот евреи почему-то в Уганду не поехали. Пожалуй, и испанцы не захотят. Может быть, даже и метисы с мулатами откажутся.
Королева Клара смотрела на Афру гневными глазами. Ортруда вмешалась в разговор.
- Боюсь, - сказала она, - что наши газеты будут очень сильно критиковать все эти планы. Да и заграничная пресса.
- Ах, эти газеты! - воскликнула королева Клара с пренебрежительным выражением. - Большинству из них можно заплатить, - нашим подешевле, заграничным немного подороже, - а неподкупные газеты, к счастью, не влиятельны ни у нас, ни за границею.
- А что скажет парламент? - спросила Ортруда.
- Об этом пусть позаботится господин Лорена, - сказала Клара. - Он ловкий.
Принц Танкред захотел, по своей привычке, щегольнуть знанием Востока. Он сказал:
- Все эти парламентские дебаты, о, чего они стоят! В России я слышал такую пословицу: один ум - хорошо, два ума - лучше. Это, пожалуй, несколько пикантно для полуварварской страны, где ум никогда не был в большом почёте. Но дело в том, что относительно любого парламента в мире я предпочёл бы говорить так: один ум - ещё небольшая беда, два ума - это уже опасно.
Кардинал, смеясь несколько громче, чем бы следовало, двигал под столом руки, словно аплодируя, и всё его тучное тело тяжело колыхалось. Остальные одобрительно улыбались. Танкред говорил, усмехаясь:
- Я это сказал там, в России. Кардинал сказал:
- Господь вверил государям управление народами, и Своею праведною Десницею вложил в их руки государственный меч, карающий и грозный.
- Кто-то из государей старого времени сказал, - заговорила Афра, - что кровь убитого врага хорошо пахнет.
На краткое мгновение глаза её стали мрачны, и с угрозою остановились на принце Танкреде. Или это так только показалось Танкреду? Вот уже снова у неё безразлично-любезные глаза, и она ни на кого в особенности не смотрит.
Королева Клара подумала, что замечания Афры бывают иногда очень бестактны. Как жаль, что благосклонность Ортруды к этой плохо воспитанной девочке так велика! А не приглашать Афру неудобно, - королева Клара была очень расчётлива и искусна в деле поддержания хороших отношений, и потому не могла не оказывать внимания той, кого так любит королева, её дочь. Но всё-таки Клара решила призвать к себе Афру под каким-нибудь предлогом, и сделать ей лёгкое внушение.
Танкред улыбнулся и сказал:
- В Испании и в России очень любят говорить пословицами. Должно быть, такой способ разговора соответствует низкому культурному уровню этих отсталых стран. В России я записал много пословиц. Вот я припоминаю сейчас две из них, которые, мне кажется, подходят к предмету нашего разговора. Одна говорит: кто любит женщину, тот её бьет. Другая: люблю тебя, как свою душу, и трясу тебя, как ветку каштанового дерева.
Ортруда воскликнула с болезненным выражением лица:
- О, Россия! Не говори мне об этой ужасной стране. Я понимаю страшные сказки и легенды, но не имею вкуса к разговорам о страшной действительности, о кошмарах жизни.
Танкред, смеясь, сказал:
- Милая Ортруда, хорошо, что тебя не слышит русский посланник.
- О, - возразила Ортруда, - я, правда, не так много видела русских, как ты, милый Танкред, но из тех немногих, кого я встречала, ни один не хвалил своей страны. Кажется, никто из них не любит родины и не уважает своей национальности.
- Это у них внешнее, - сказал Танкред, - в этой полудикой стране есть много горячих патриотов. Правда, патриотизм выражается у них несколько странно, иногда грубо и жестоко, иногда смешно. Их женщины, например, любят повторять пословицу: на врага брошу все мои шляпки.
А потом разговор перешёл на ту же тему, так тяжёлую для Ортруды. Но Ортруда уже не возражала больше. Ей было бы печально прямо сказать Танкреду, что она никогда не одобрит затеянных им рискованных предприятий.
Цветы на столе перед нею пахли слишком багряно и пышно. Серый на яркой лазури дымок вулкана припоминался ей, - и поблёкшее на старом портрете лицо белого короля, - и всё это наводило на неё истому и грусть.
Глава сорок четвертая
Вечером у королевы Клары был большой бал.
Как всегда в таких случаях, приглашённые собрались заранее, до часа, назначенного для выхода королев. Во внутренние покои, где отдыхала после обеда Ортруда, порою слабо доносился далёкий, лёгкий гул голосов и шагов, неприятно раздражая Ортруду. Из открытых окон влёкся шипящий звук от непрерывно подъезжавших экипажей.
Как хорошо там, в подземельи, где тьма и мечта, где только редкие капли падают с высокого свода в воду! Ах, зачем же эта жемчужная диадема! И к чему бриллианты и сапфиры надменной звезды!
А там, за торжественно высокими дверьми, ликовало светлое, многоогненное, мраморно белое, драгоценными камнями переливно блестящее, шуршащее атласами и шелками тихое ожидание в многолюдных залах. Настроение праздничное и радостное многоцветною чешуёю наряжало скользящих и ползущих змей коварства и расчета.
В празднично нарядной толпе виднелись фиолетовые и чёрные сутаны епископов и прелатов. Блестящие группы придворной знати сверкали обильным золотым шитьём на мундирах. Пестрело разнообразие цветных форменных одежд на генералах и офицерах. Зелёный, оранжевый, красный, голубой, переливались цвета генеральских лент, сверкали осколками ярких радуг драгоценные камни их звёзд, блестело золото, и эмаль белела на орденских крестиках. Было видно очень много морских офицеров. Государство Соединённых Островов имело больше адмиралов, чем боевых кораблей. Большинство этих господ всю свою карьеру сделали на суше. Это не мешало им быть осыпанными орденами очень щедро. В первые годы своего правления королева Ортруда пыталась сокращать списки награждаемых. Но этим было обижено так много почтенных, хотя и ничтожных самолюбий, что пришлось от этого отказаться, - и теперь уже Ортруда молча подписывала декреты о пожалованиях.
И придворные, и городские дамы и девицы были в народной одежде, опять введённой королевою Ортрудою при дворе, - белое платье вроде туники, белый с зелёным головной убор, сандалии с белыми лентами.
Чернели фраки членов Палаты депутатов. Этих господ было много, из разных партий, кроме социалистов. Впрочем, приглашения посылались и им. Когда несколько лет тому назад, в регентство королевы Клары, одному из депутатов крайней левой после его резкой антидинастической речи в парламенте не было послано обычного приглашения на придворное торжество, то это вызвало и запрос в Палате, и дерзкие речи на митингах, и колкие статьи в газетах, не только социалистических, но и радикальных. После того по-прежнему стали приглашать всех.
Одежды членов дипломатического корпуса были разнообразны: только немногие были в чёрных фраках, большинство же в шитых золотом мундирах разных покроев и цветов. Было тут и несколько крупных финансистов, которые выделялись из элегантной светской толпы напряжённою самоуверенностью нёмного оторопелых лиц и преувеличенною развязностью движений.