Рыбинск
Однажды летом Мария Константиновна сказала детям: "Мы поедем на мою родину - в Рыбинск. Там живет моя тетя Геня". Полное имя тети - Евгения Францевна Жуковская. Тогда Наташе было почти семь лет, Мишеньке около двух.
Семья долго ехала в автобусе куда-то за город, Наталью, как обычно, укачало. Когда они вышли из автобуса, моросил мелкий дождь, было прохладно. Наташа глубоко вдохнула свежий воздух и увидела на обочине голубые цветочки с оранжевой мохнатой сердцевинкой. Цветы искрились нежными капельками. "Незабудки" - сказала мама. Это мгновение запечатлелось на всю жизнь, в ту минуту в Наташе родилось чувственное ощущение России. Россия!
Невдалеке от шоссе стоял дом, его старые, бревенчатые стены совсем почернели. Они приехали к бывшей маминой соседке - тете Поле, остановились у нее на несколько дней. Взрослые радовались встрече, без конца разговаривали. Наташа торчала на улице, утопая в прохладе русского лета. Ей так нравилось, что вокруг буянит зелень, свежо и почти всегда мокро.
Аринбасаровы все время ходили к маминым друзьям, знакомым, везде их ласково принимали. Заветное желание Марии Константиновны было показать детям дом, где она провела детство. Дом стоял темненьким, сморщенным старичком, на входной двери было написано мелом: "Жуковские". По Марусиным щекам поползли слезы: "Это дедушка написал" - прошептала она. Дедушка умер в 24-ом году, этой надписи было почти тридцать лет. Мария водила детей по дому, по двору, вспоминала. "Память дарована человеку, мы помним хорошее в утешение, плохое в поучение" - тихо сказала она детям.
Их семья из польских беженцев времен первой мировой войны. Много поляков жило в Рыбинске. Марию Константиновну, ее сестру Соню и младшего брата Зигмунда воспитывали бабушка Мальвина и дедушка Франц. Четверо их детей Евгения, Эдуард, Станислав и Адель - мама Маруси, работали на Рыбинском кожевенном заводе.
Жили нище. Как-то маленькая Маруся с голодухи съела козьи какашки, уж больно походили на орешки. От недоедания у девочки временами выпадала прямая кишка, головка покрылась розоватой коростой, почему-то красочно называемой золотухой. (Золотуха - раздражение от плохого мытья и питания.) Ванн не было, общественные бани работали редко. В школу Манечка надевала панамку, много ребят носило "маскировочные" панамы. Учащимся категорически запрещалось срывать шляпки, надсмехаться над золотушными.
Дедушка Франц любил и жалел внучку. У Манечки было бельмо на глазу, когда девочке исполнилось шесть лет, дед, будучи тяжело больным чахоткой, сдал в Торгсин (торговля с иностранцами) последние семейные реликвии трость с серебряным набалдашником и серебряные запонки. Он хотел отвезти Марусю в Москву, сделать ей операцию, чтобы ребята в школе не дразнили. Бельмо сняли, глаз выглядит нормально, но Мария этим глазом почти ничего не видит.
В 24-ом году, в день, когда умер Ленин, в городе тревожно гудели заводские гудки. Дед стоял у мутного окна и вдруг сказал: "Ленин умер и мне пора", и в тот же день скончался. Перед смертью дедушка позвал к себе каждого из членов своей семьи, и каждому предсказал дальнейшую жизнь. "Ты, Маруся, выйдешь замуж за военного. У тебя будет пятеро детей". Своей жене: "А ты, Мальвиночка, умрешь ровно через семнадцать лет в этот же день". В январе 41-го года у Наташиной прабабушки Мальвины горлом хлынула кровь, она тоже умерла от чахотки. Все дедушкины предсказания сбылись.
В 37-ом году всю семью Жуковских уволили с работы. Дядю Эдю арестовали, он сгинул в тюрьме. Девятнадцатилетняя Маруся работала на Рыбинском авиационном заводе, и, несмотря на то, что она была ударницей труда, ее тоже выгнали. Мария Константиновна не любит вспоминать это время.
В 53-ем году Наташе жизнь в Рыбинске казалось чудесной. Аринбасаровы все время ходили по гостям, гуляли с друзьями в парке. Все парки Советского Союза предназначались для культурного отдыха трудящихся, и были обязательно названы в честь писателя Горького. Взрослые пили пиво, дети катались на всевозможных аттракционах и каруселях.
Неожиданно праздничный поток жизни замер. По парку вдруг пронеслось: "Зарезали… Девушку зарезали". В том году была амнистия, страну наводнили жулики и бандиты. Опасность этой жизни Наташа ощущала только тогда, когда мама запирала детей, не выпуская из-под своего присмотра. "Одна банда будет биться с другой!" - шепотом говорила Мария Константиновна. Частенько по ночам слышались выстрелы и крики - "помогите". Ребятишкам казалось, что взрослые играют в какую-то увлекательную игру, а их не пускают.
Мария Константиновна показала детям Рыбинское водохранилище, в строительстве которого она принимала участие. Аринбасаровы плыли на прогулочном пароходе по Волге, прошли через шлюз. Было так страшно смотреть на гигантскую коробку, на дне которой болтался кораблик. Так и казалось, что кто-нибудь захлопнет крышку жестяного короба. Вода, зловеще урча, прибывала, судно, раскачиваясь, медленно поднималось вверх. Наконец, ворота шлюза раздвинулись, корабль вышел на открытый простор. Дышать стало легче.
Они плыли и плыли. Танька на толстеньких ножках крепко стояла рядом с раскачивающейся на ветру сестрой. Таня тараторила, Наталья молчала, представляя себя сказочной принцессой, которую везут к прекрасному принцу. Татьяна все жужжала над ухом, стараясь втиснуться в грезы сестры. Вдруг посреди моря они увидели белую статую. "Что за статуя?". Это было как мираж. Таня онемела, свесившись за борт, энергично замахала руками. Наташа увидела взметнувшиеся ноги в кружевных прорезях трусишек, ухватила Танькину попу, благо было за что держаться.
Однажды вечером Аринбасаровы пошли на танцплощадку. Гремела музыка, светились фонари. Девушки и парни, нарядно одетые, самозабвенно кружились в танце. Маруся с Утевле тоже куда-то укружились. Сестры, страстно прижавшись щеками, подражали взрослым. Вдруг раздался страшный рев. Всё остановилось. Толпа расступилась.
Посреди освещенной площадки стоял Мишка в коротеньких шортиках. Он истошно орал, глядя на аккуратненькую какашку, которая вывалилась из его штанишек. "Чей ребенок? Чей ребенок?" - побежало по толпе. Откуда-то выскочила изящная Маруся. Нацелившись носовым платочком, одной рукой ловко подхватила какашку, другой под мышку Мишку. Быстро растворилась в толпе.
Милые мама и папа! Как редко, они могли побыть вдвоем, сходить в кино, потанцевать. А ведь им было всего по тридцать пять лет. Они никогда не отправляли детей ни в пионерские лагеря, ни в детсады, ни к каким-нибудь родственникам. Мария Константиновна и Утевле Туремуратович были неразлучны со своими чадами.
Как интересно в жизни получается, на 20-ом Московском кинофестивале к Наталье Утевлевне подошел человек, на лице которого горделиво вздымались усы, спросил:
- Вы бы не хотели выступить в Рыбинске?
- С удовольствием, моя мама выросла в Рыбинске.
- "Вы знаете, что ваш сын Егор - почетный гражданин нашего города. У Михалковых в Рыбинске было имение".
Наталья слышала об этом впервые. Как все-таки мир тесен! Ее мама и Сергей Владимирович Михалков, дед Егора, родились в один день, только с интервалом в пять лет, и судьбы обоих связаны с Рыбинском.
Наталья Утевлевна поехала в Рыбинск на один день со своим сыном и его друзьями. Она выступала в клубе авиационного завода, где более шестидесяти лет назад работала ее мама. Ходила по тем дорожкам, где бегали мамины девичьи ножки. А Егора повезли показывать имение, принадлежавшее его прадеду.
Назад в Байрам-Али
Летом дети спали на улице на двух железных кроватях, сдвинутых вместе, в доме спать было жарко. Мария Константиновна укладывала детей рядком. Ножки кровати ставила в банки с водой, чтобы по ним не могли забраться скорпионы и фаланги, сверху накидывался балдахин или шатер-накомарник от мошкары. Так было уютно Наташе лежать теплым комочком, обнявшись с Таней, и видеть через тонкий тюлевый накомарник хрусталики звезд. Они висели так низко, что рука невольно тянулась стащить мерцающий огонек. За сеткой пищали рассерженные комары, старательно стрекотали кузнечики, а где-то в степи выли шакалы. Голод гнал зверей к людям, многие в военном городке держали птицу, их дебелые тела соблазняли шакалов. Дети видели, как светились в темноте опасные огоньки их глаз.
У Аринбасаровых тоже одно время были куры. Кто-то подарил Юре два десятка желтеньких цыплят. Сначала они сидели трепетными пушочками в картонной коробке, потом, набравшись сил, стали совершать вылазки, но стоило кому-нибудь зайти, и они пускались наутек со всего цыплячьего духа.
Прошло еще время, и курята превратились в голенастых подростков с гребешочками на клюкастых головах. Стали важно расхаживать по комнатам, по-хозяйски кудахча и совсем не по-хозяйски гадя.
Семья Аринбасаровых решила построить курятник. Помогли папины солдаты. Работа закипела, стали бойко складывать домик для курочек. Прошло несколько дней, и кирпичное строение "вознеслось" посреди двора. Эта постройка напоминала Наташе домик Кума Тыквы, о тяжелой судьбе которого сожалели все сознательные советские дети.
Однажды ночью дети проснулись от истошного крика. Наталья открыла глаза, в темноте носилось что-то белое. Привидение смачно выкрикивало матерные слова, махало кочергой и устрашающе подпрыгивало. Наташа вгляделась и узнала соседа - любимого деда Петра. Шакалы подобрались совсем близко, и дед мужественно встал на защиту детей. Он в исподнем, в солдатском полотняном белье, кружил с невероятной для его почтенного возраста прытью, воинственно улюлюкая.
Днем, томясь на жарком солнышке, дед Петр любил понюхать табачок. Детки садились плотным кольцом и тянули потные ладошки: "Дай!". Он каждому выдавал по вонюченькой щепотке, дети с наслаждением вдыхали кучки табака, дружно прочихивались, и требовали немедленного исполнения любимой песни. Дед откашливался и пел коричневым голосом:
Мой баран по горам
Моя утя воду мутя
Мой петух ку-ка-ре-ку
Моя ку-у-у-у-урочка кудах-тах-тах
Всеобщее ликование! Детский восторг усугублялся тем, что дед Петр после распевания песни, выдавал монпасье. Слипшиеся горошины таяли в щербатых ртах ребятишек.
Петр был отцом тети Нелли Чухряевой - лучшей подруги Марии Константиновны. Тетя Нелля была веселая хохлушка. "Никак, не могу тебя догнать, Маруся! У тебя уже пятеро ребятишек, а у меня только трое!" лукаво подбоченясь, жаловалась она на судьбу.
Женщины ходили петь в хор офицерских жен. Как они замечательно пели! Из Неллиной груди вырывались мощные звуки, которым вкрадчиво вторила хрупкая Мария. Они друг друга дополняли, получалось очень красиво. С тех пор Наташа полюбила русские народные песни, многие выучила наизусть.
С тетей Неллей у Наташи связано одно из самых щемящих воспоминаний. Вскоре семью Чухряевых отправили служить в Германию. Расставание было тяжелым, казалось, навсегда. На прощанье семья Чухряевых торжественно вручила семье Аринбасаровых жестяной домашний скарб. Уехали. Какой-то кусок жизни прожит.
Через несколько месяцев приходит почтальон с пыльным взглядом, вручает маме извещение на посылку. Мария Константиновна уверяет: "Это ошибка. Нам не от кого получать посылки". "Нет, это вам!" - сердится почтальон. Мария Константиновна пригладив волосы, побежала на почту. Ей вручили огромный ящик, еле домой доволокла.
Вся семья сгрудилась над посылкой. Стоят, чего-то ждут. Маруся дрожащими руками начала открывать коробку. И вдруг оттуда свет изобилия! Чего там только не было! Это-то в те нищие года послевоенных лет. Тетя Нелля всем прислала чудесные подарки - белье, рубашки, сладости, там была дивной красоты коробка конфет в виде серебряного сердечка. От восторга Наташины глаза сделались узкими щелочками. Утевле Туремуратович смущенно улыбался. Когда извлечение подарков окончилось, Мария Константиновна расплакалась, она впервые в жизни получила посылку.
Пятьдесят лет Маруся хранила на память несколько красивых вещей, присланных подругой из Германии, через полвека решилась раздать детям. До сих пор у Натальи Утевлевны есть шелковая ночная рубашка и белье из той памятной посылки.
По утрам Мария Константиновна весело будила детей: "Ребятки, вставайте! Какао горячее!". В подросшем палисадничке, где зеленело и Наташино деревце, вся семья пила какао со сладкими пышками. Пышки! О, их величество ПЫШКИ - сладость детства! Мама жарила их в масле, милые пышечки покрывались оранжевой корочкой, аппетитно хрустящей на зубах.
По прошествии не одного десятка лет Наталья с сыном Егором зачитывались "Карлсоном, который живет на крыше". Всякий раз доходя до места, где Карлсон похищал у домоправительницы плюшки, Наталья вспоминала мамины пышки.
Время было голодное, особых гастрономических изысков в доме Марии Константиновны не было. Она готовила просто, но не мелочась - тазами и ведрами. Семь вопрошающих ртов - не шутка! Пищу приготовляли на коптящих, ядовито шипящих керогазах и примусах. Сварит ведро картошки в мундире, поставит на стол, откроет крышку, а оттуда валит пар клубами, рядом стоит миска с хлопковым маслом и плошка поменьше с крупной солью. Ах, как вкусно - хватать картошку! Обжигая пальцы, снимать мундир и макать голую картофелину в масло и в соль. Или с раннего утра Маруся вставала воевать с борщом. Эта битва неизменно оканчивалась маминой победой, чему свидетельствовала огроменная кастрюля из солдатской кухни с пахучим супом. Сидит Наташа, хватая голодными ноздрями благоуханье капусты, и трескает за обе детские щеки. Или Мария Константиновна нарубала крупными рубиновыми кусками полный таз винегрета. Какое объедение! В те времена мясо было не частый гость, да его и не очень-то ждали. Жара - особенно мясо не потрескаешь, после него в животе будто камень тяжелый.
Холодильников не было. Солдаты построили сарайчик, в нем ровнешенько зацементировали пол, который своей благородной гладкостью походил на мрамор. На холодном полу сарайчика с комфортом скрывались от зноя дары азиатских рынков. На зиму Мария Константиновна вешала на натянутую проволоку грозди винограда. На черенок одевалась виноградинка, и вся ветка сосала сок из жертвенной ягодки, таким образом, гроздь оставалась свежей. Как только кормящая виноградинка высыхала, Мария одевала на черенок другую, и вся семья ела свежий виноград даже на Новый Год.
Раз в неделю женам офицеров давали грузовую машину, чтобы ехать на базар. Мария Константиновна страсть как любила "базарные" поездки. По дороге в открытом грузовике женщины пели. В те времена люди вообще все время пели. На обратном пути заезжали в пивную, пили холодное пиво. Терпкий напиток прохладной струйкой спускается вниз, замирает в желудке и туманным блаженством расползается по всему существу. Это были нехитрые, но тем более дорогие радости армейской жизни.
С базара женщины привозили огромные арбузы уныло-продолговатой формы, кожа их была болезненно-салатового цвета, но внутри они были сахарно-красные; золотые чарджоуские дыни; щекочущие нос персики; виноград - "дамские пальчики", Наташа сама себе завидовала, когда его лопала; помидоры - "бычье сердце" весом в полкило - все это дети могли есть от пуза, сколько хотели. Несмотря на очень скромную жизнь, Аринбасаровы очень здорово питались.
Сливочное масло было большой редкостью, в основном мама готовила на топленом коровьем жиру. Масло, редкую драгоценность, нужно уметь хорошо сохранить - Мария заливала его водой в стеклянной банке. Этим незамысловатым способом Наташа, став взрослой, часто пользовалась в киноэкспедициях, где никогда нет холодильников.
Я с такой навязчивой подробностью описываю снедь Натальиного детства, что не смею не упомянуть о знатном едоке в их доме, о Татьяне. Когда целуешь Таню в румяные щечки, они пахнут яблоком, как будто она их старательно натерла кусочком яблочка. Справедливости ради, надо сказать, что ее щеки ничуть не уступали этому душистому плоду в округлости форм. Танечка - солнце, солнышко - всегда яркое, озорное, лучистое.
Была и другая Таня - худенькая, с прозрачными ручками, заплаканным личиком, ей было одиннадцать месяцев, она умирала от диспепсии. Мама лежала с ней в больнице, врачи сказали, что не могут спасти девочку. Любая пища, съедаемая Таней, тут же выливалась из нее. Как судьба умеет зло смеяться! Татьяна, которая еще несколько недель назад ела в два раза больше, чем ее старшая сестра, умирала от истощения. Родители сходили с ума.
Один из папиных солдатиков (папа тогда был майором и начальником штаба) посоветовал поехать к его родителям в Россию, в деревню Высоковск. Мама с папой быстро собрали четверых детей, Наталье тогда не было и трех лет, младшенький брат Миша еще не родился. Отправились в Высоковск.
Простая русская женщина, которая видела Аринбасаровых в первый раз в жизни, приняла большую семью - шесть человек, со всем гостеприимством, какое было возможно в то время. Она спросила у Маруси: "Тебе все равно сказали, что она умрет - давай лечить по-нашему". Тетушка поила Танечку отваром из лечебных трав и вливала ей в ротик парное молоко.
Прошло несколько дней, все молча сидели в простой избе-пятистенке, с потолка чудно свешивались лохматые пучки трав, напоминая перевернутое поле, ели из общей плошки черноземную синеглазку. Неожиданно Танечка поднялась в кроватке, потребовала: "Дай!". С тех пор ничего не изменилось в ее прожорливых требованиях. И слава Богу!
Хмурым вечером Наташа сидела на крыльце, шел проливной дождь. Вдруг кто-то ласково дотронулся до ее спины, она обернулась - над ней стоят родители, виновато улыбаясь. Наташа испытующе посмотрела на них, на всякий случай скроила плаксивую гримаску. "Наташенька, мы пойдем в кино, а ты присмотри за Танечкой". Наталья знала, что за Таней присматривать не надо, она спит богатырским сном, изничтожив целую миску гречневой каши, и хозяйка неустанно смотрит за ней. Какое вероломство! Девочке не оставили никакого выхода, и она обрушилась на родителей мокрым, хлюпающим гневом. Вдруг откуда-то появился мячик - последний аргумент, припасенный родителями.
Черный резиновый мячик! Черный резиновый мячик! Да, он резко изменил ход событий. Наталья утешилась. Мария Константиновна осушила батистовым платочком лужицы на дочкином лице. Наташа беззлобно улыбнулась, стала играть с новым другом. Девочка и не заметила, как родители ушли.
Мячик непослушно выпрыгнул из рук и покатился на пищащий звук цыплят. Наташа побежала за ним и тут… Тут случилось самое ужасное за этот треклятый вечер! На огромной скорости на девочку надвигалось что-то страшное. Неземное чудище раскинуло по мокрой земле мощные крылья. Кудахча, на Наташу неслась крупная, откормленная квочка - мамаша цыпляток. Курица сильно превосходила ребенка в размерах. Девочка пустилась наутек, забилась в темный угол, где и провела весь остаток вечера, тихонечко плача.
Да, такая вот история приключилась в России! Поэтому скорей от горестных воспоминаний обратно в Байрам - Али. Там жила-была Дунечка. И была она доброй "молочной" феей. Как и полагается волшебницам, Дуня была хороша необыкновенно, на ее длинной шейке висело массивное ожерелье талисманов - на все случае жизни. Стройная, в ярких туркменских одеждах, вкусно пахнущая жареными семечками. У нее были такие крошечные ступни, что, казалось, от неустойчивости она должна все время падать, но нет, Дуняша парила над землей, едва касаясь ее босыми ножками.