Вторичный взрыв смеха…
– - Любопытно было бы прочесть, как вы его отделали,-- сказал водевилист-драматург, делая масляные глазки издателю.
– - К сожалению, статья уже в типографии; вы знаете, журналисту некогда долго носиться с своими статьями. Если хочешь, чтоб были хороши, давай им вызревать в голове. А уж, кажется, ловко ему досталось… Вот, говорю, есть в нашей литературе шмели…
И затем издатель от первой до последней строки рассказал свою статью, делая в приличных местах пояснения. Он обыкновенно выучивал наизусть свои статьи, что, впрочем, не стоило ему большого труда, потому что делалось как-то незаметно: статья оставалась в памяти по прочтении в пятый раз, а издатель иногда читал свои статьи по пятидесяти раз в сутки и более, смотря по количеству приходивших знакомых. К чести его, однако ж, должно сказать, что он не имел обыкновения читать своих статей своему лакею и только в крайнем случае, когда решительно не было ни одного постороннего слушателя, читал их своему отцу, от природы глухому…
Затем приступили к завтраку, который был, как все холостые завтраки, из хорошего вина и плохих острот, шумен и продолжителен. Издатель-журналист был в особенности весел и, собравши около себя тесный кружок внимательных слушателей, с бокалом шампанского в руке, ораторствовал с тем неподражаемым остроумием, которое так нравилось поклонникам его дарования. Водевилист-драматург ловил каждое слово журналиста, таял от восторга и мотал себе на ус его остроты; хохот долговязого поэта возобновлялся через каждые пять минут и был сигналом к общему взрыву мелких гостей, считавших за счастие восхищаться остроумием дорогого гостя. Актер, имевший в виду пьесу для бенефиса, в любезности и внимательности к оратору превзошел самого себя. Разговор, разумеется, вертелся около театра и литературы.
– - Литература наша,-- говорил Дмитрий Петрович, поправляя очки и прихлебывая шампанское,-- в настоящее время похожа на толкучий рынок… где на грязном лотке уродливой торговки лежат яблоки свежею стороною кверху, а гнилая тщательно скрыта; глядя на них, можно ошибиться, но…-- Тут он быстро повернулся на одной ножке и закричал: -- Человек! Дай, братец, мне еще желея, только давай не жалея!..
Раздался оглушительный хохот, продолжавшийся несколько минут.
– - Какой человек! Какой человек! -- сказал водевилист-драматург длинному поэту и с чувством пожал ему
руку.
– - Но,-- продолжал издатель, когда тишина восстановилась,-- попробуй взять хоть одно из этих яблок в руки, и обман тотчас откроется… Вы купите десять яблок за цену, которую должно бы заплатить за три… Но, увы, ваши десять не стоят и одного: ваши десять в червях!
Страшный взрыв хохота.
– - Конечно, литературы нашей нельзя сравнивать с гнилыми яблоками в отношении ценности книг,-- продолжал оратор, торопясь поправить обмолвку, в которую вовлекла его острота,-- но ценность в сторону… Пусть бы уж не жалели нашей наличности: ценность имеет влияние только на личности (хохот), индивидуумы, как говорят наши доморощенные философы (хохот), а литература все-таки шла бы вперед путем совершенствования… Пусть уж было бы дорого, да мило! А то дорого, и так дурно, что просто порядочному человеку может сделаться дурно!
Опять хохот.
"Всё, решительно всё помещу в водевиль!" -- подумал раскрасневшийся от вина и улыбающийся от восторга водевилист-драматург и сказал, смотря на издателя с чувством благоговейного изумления:
– - Вы сегодня, Дмитрий Петрович, превзошли самого себя!
– - Бывают на меня такие минуты,-- скромно отвечал оратор.-- Слова так сами и льются. На днях нас, вот с Ипполитом Сергеевичем (оратор указал на одного из гостей), затащил к себе книгопродавец Крикунов; я сказал, я думаю, пятьсот каламбуров на дне… то есть, господа, не на речном или морском дне… (хохот). Вхожу к нему по темной лестнице в четвертый этаж и говорю: "Мы прибыли для вашей прибыли" (хохот). Потом оглядываюсь, чуть по достаю головой до потолка и говорю: "Вы, почтеннейший, Живете вместе и высоко и низко" (хохот). "Да-с, тово-с,-- говорит он облизываясь.-- Хи! хи! хи! Не прикажете ли сначала водочки-с! -- говорит он.-- Настойка отличнейшая-с, с перцем-с, из мяты!" -- "То-то,-- отвечаю я,-- как у вас сторы измяты!" (хохот). Ну, словом, так каламбур за каламбуром и вырывался…
Разговор о литературе был забыт. Журналист-издатель пересказал до пятидесяти плоскостей, произнесенных им на завтраке у книгопродавца, и каждая была встречена общим одобрением. Пошло дело на каламбуры: водевилист-драматург с сильно бьющимся сердцем пересказал неведомо откуда пришедший ему в голову каламбур касательно "точности" и "неточности", произнесенный им выше.
– - Каламбуры,-- заметил Дмитрий Петрович,-- на русском языке чрезвычайно трудны; отечественный язык наш очень богат, для каждого предмета он имеет отдельное название, а для иного два, три и четыре. Иное дело французский язык: часто пять или более предметов носят то же название, и вся разница в одной букве или в каком-нибудь незаметном оттенке произношения. Оттого там каламбуры чрезвычайно легки. У нас напротив. Только вникший в дух русского языка, изучивший его во всех тонкостях, способен по временам открывать те редкие соотношения слов и созвучий, которые производят смех в слушателях.
И он торжественно прошелся по комнате.
– - Как умно, тонко и справедливо! -- воскликнул водевилист-драматург, подошел к Дмитрию Петровичу и со слезами на глазах попросил позволения обнять его, признавшись, что он совершенно бы отчаялся за русскую литературу, если б в ней не было Дмитрия Петровича. Обнявши издателя и напечатлев на устах его несколько сочных поцелуев, он подошел к столу и, протянув руку к бутылке, разбил зеркало, под которым стоял стол.
Потом он сел на диван, опустил голову и начал что-то невнятно шептать про себя. После чего вскоре гости начали расходиться; остались только короткие приятели Хлыстова: долговязый поэт, Зубков, актер, рассказывавший анекдот о лунатике, да три или четыре господина, которым ноги отказались служить. Не нарушая их мирного сна, бодрствующие осушили еще несколько бутылок шампанского и единодушно решили, что в комнатах сидеть скучно. Привели несколько в порядок свою одежду и начали спускаться по лестнице не совсем твердым шагом. Вдруг долговязый поэт пробормотал что-то себе под нос и опрометью бросился назад.
– - Куда ты?
Но поэт ничего не слыхал: он уже был в гостиной и будил драматурга-водевилиста. Тот потянулся, зевнул, вскочил, проворчал с ужасом: "Что, шикают?" -- и открыл глаза. "Не мешай, братец, мне спать!" -- сказал он, увидев своего приятеля, и снова опустился в кресла с отчаянным намерением тотчас заснуть. Но поэт нагнулся, шепнул ему слово, которое вмиг превратило его в живого и бодрого юношу; ‹он› быстро подбежал к разбитому зеркалу, пригладил свою седую голову, улыбнулся и пошел вслед за поэтом.
– - А жена-то! -- сказали ему товарищи, ожидавшие у ворот.
– - Жена да повинуется своему мужу! -- отвечал драматург, стараясь попасть рукою в рукав своей шубы…
1849-1850
Комментарии
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: Финский вестник, 1845, т. II, отд. III, с. 25--56, с подписью: "Иван Вихрев".
В собрание сочинений впервые включено: ПСС, т. VI.
Автограф не найден.
Датируется 1845 г. по времени опубликования.
Авторство Некрасова установлено А. М. Гаркави на основании сюжетной и стилистической близости "Очерков" к тексту первой части романа "Жизнь и похождения Тихона Тростникова" (см.: Гаркави А. М. О новонайденном рассказе Н. А. Некрасова "Очерки литературной жизни".-- Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та, 1949, No 122, сер. филол. наук, вып. 16, с. 125--136).
О возможном сотрудничестве Некрасова в "Финском вестнике", издававшемся в 1845--1847 гг. Ф. К. Дершау, приятелем Некрасова, писал в 1878 г. В. Горленко (см.: Горленко В. Литературные дебюты Некрасова.-- Ст 1879, т. IV, с. CXIII); ср. также заметку "От редакции" (Финский вестник, 1846, No 7), содержавшую сообщение о том, что в журнале будут опубликованы "повести и нравоописательные статьи ‹…› Н. А. Некрасова" (обещание это, правда, выполнено не было).
Псевдоним "Иван Вихрев" сходен с другими псевдонимами Некрасова 1840-х гг.: "Иван Бородавкин", "Иван Иванович Грибовников", "Иван Пружинин" (см.: ПСС, т. VI, с. 562).
Судя по отсутствующим в романе о Тростникове (во второй его части) концу главы I и полностью главе II, "Очерки…" являются переработкой соответствующих мест романа (см. об этом указанную выше статью Л. М. Гаркави, а также: Крошкин А. Ф. Роман Н. А. Некрасова "Жизнь и похождения Тихона Тростникова".-- Некр. сб., III, с. 45--47). Очевидно, Некрасов работал над "Очерками…" одновременно с романом о Тростникове, не напечатанным при его жизни. В "Очерках…" и второй части романа прослеживаются те же образы, ситуации, подчас текстуальные совпадения: "издатель-журналист" Дмитрий Петрович аналогичен "издателю газеты, знаменитой замысловатостью эпиграфа" (тоже Дмитрий Петрович), поэт Свистов и его приятель водевилист-драматург Посвистов соответствуют персонажам со столь же созвучными фамилиями Кудимов и Анкудимов (в романе и в рассказе "Необыкновенный завтрак"), "любезный и тощий актер", у которого "любезность составляла главную черту характера",-- актеру, "отличавшемуся необыкновенной любезностью" (в романе). Сходны также главные герои "Очерков…" и романа: поэт Хлыстов и поэт Тростников (описание квартиры, внешности, поведения).
Многочисленные плоские каламбуры, произносимые издателем Дмитрием Петровичем, по стилю близки каламбурам в "Тихоне Тростникове" и "Необыкновенном завтраке": "на белом свете черные дни", "мне еще желея ‹…› не жалея", "так дурно, что ‹…› может сделаться дурно", "мы прибыли для вашей прибыли" и др. (см. выше, с. 372, 374, 375). А. М. Гаркави (см. указанную выше статью, с. 131--132) отметил текстуальную близость характеристик издателя Дмитрия Петровича (прототипом которою явился Ф. А. Копи) в "Очерках…" и романе о Тростникове. 15 "Очерках…": "издатель-журналист ‹…› ораторствовал с тем неподражаемым остроумием, которое так нравилось поклонникам его дарования" (с. 373). В "Тихоне Тростникове": "Дмитрий Петрович был в моих глазах тем же, чем в глазах всех поклонников своего высокого дарования: я считал его одним, из умнейших и остроумнейших людей XIX столетия и верил слепо в непогрешительность его суждений" (ПСС, т. VI, с. 163).
Некрасов обыгрывает свойственную Ф. А. Кони черту, неоднократно отмечавшуюся его современниками. "Гениальный остряк Кони,-- иронически писал А. А. Краевский М. Н. Каткову 11 марта 1841 г.,-- аккуратно издает "Литературную газету" и рассыпается в остротах, перед которыми и Жанен passes" (ЛН, т. 56, с. 154). И. И. Панаев в фельетоне "Петербургская жизнь, наметки Нового поэта" говорил: "Копи, обращавшийся некогда преимущественно к дамам в своих прелестных фельетонах с ловкостью почти светского человека" (С, 1858, No 12, с. 279).
"Очерки…" посвящены теме литературно-журнальной и театральной жизни 1840-х гг., литературному быту второстепенных и третьестепенных писателей, драматургов, фельетонистов, актеров -- теме, к которой писатель уже обращался в повести "Без вести пропавший пиита", в водевилях "Утро в редакции. Водевильные сцены из журнальной жизни", "Актер", в стихотворении "Говорун", в романе о Тростникове, в рассказе "Необыкновенный завтрак".
Сатирическое изображение литературной среды привлекало внимание многих современников Некрасова: М. Н. Загоскина ("Вечеринка ученых", 1817), В. Ф. Воейкова ("Дом сумасшедших", 1838), Ф. А. Кони ("Петербургские квартиры", 1840), Ф. В. Булгарина ("Кабинет журналиста", 1844), И. И. Панаева ("Тля", 1843; "Петербургский фельетонист", 1845) и других.
По содержанию, замыслу, художественной структуре "Очерки…" близки к повести И. И. Панаева "Тля" (ОЗ, 1843, No 2). На этот источник указывает сам Некрасов в начале повествования: "Кто-то из писателей очень метко охарактеризовал известный разряд петербургской пишущей братии названием "тли"" (с. 355). В повести И. И. Панаева в центре изображения -- правы литературно-театральной петербургской среды, во многом определяемые журнальной конкуренцией, стремлением приспособиться к низкопробным вкусам публики: "В этот жалкий микроскопический уголок, где копошится литературная тля заднего двора, я введу моего читателя" (ОЗ, 1843, No 2, отд. I, с. 219).
В соответствии с темой повествование в "Очерках…" развертывается в сатирическом, фельетонном ключе. Значение и смысл рассказа не в искусство построения сюжета, а в иронической характеристике выведенных в нем типов мелких сочинителей, преуспевающих издателей, драматургов, фельетонистов, актеров, за которыми угадываются реальные лица (Ф. А. Кони, Ф. В. Булгарин, М. П. Погодин и др.), в прозрачных намеках на злободневные события и факты литературно-журнальной и театральной жизни 1840-х гг.
Мастерство Некрасова-пародиста (поэта и прозаика) раскрылось в "Очерках…" многозначно (см. об этом в указанной выше статье А. М. Гаркави, с. 129, и в его же работе "Некрасов-пародист", опубликованной в кн.: О Некр., вып. II, с. 69). Ярким примером литературной пародии на произведения эпигонов романтизма является отрывок из поэмы "Колыбель человечества", прочитанный поэтом Свистовым, в котором романтическая символика представлена как бессмыслица ("Где розы -- как девы, а девы -- как розы", "…лучи, как червонцы…") и высмеяно традиционное для поздних романтиков пристрастие к восточной теме. Некрасов прокомментировал этот отрывок "значительными" словами фельетониста: "Нельзя не согласиться, что картина варварских восточных обычаев изображена с потрясающим сердце эффектом" (с. 365). Рассказ "туриста, недавно вернувшегося из-за границы", представляет собой сатирическую имитацию некоторых мест "Дорожного дневника" М. П. Погодина "Год в чужих краях" (1844; см. ниже, с. 598--600). В пародийно-комическом тоне воспроизведены облик и стиль поведения Ф. А. Кони -- водевилиста и издателя, в сатирическом тоне звучат намеки на издателей "Северной пчелы" Ф. В. Булгарина и Н. И. Греча (см. с. 363).
В присущей "Очеркам…" сатирической фельетонной манере Некрасов развивал тезис Белинского о становлении "натуральной школы": "Теперь выходят из моды и герои добродетели, и чудовища злодейства, ибо ни те, ни другие не составляют массы общества. Вместо их действуют люди обыкновенные, каких больше всего на свете,-- ни злые, ни добрые, ни умные, ни глупые, по большей части положительно необразованные, положительно невежды, по отнюдь не дураки" (Белинский, т. VIII, с. 85).
Высмеивая представителей рептильной журналистики, беспринципных сочинителей (литературных "тлей", являющихся "гласом публики" -- мелкого петербургского чиновничества), далеких от острых общественных проблем современности, Некрасов активно включался в борьбу за создание реалистической литературы, которую вел Белинский.
С. 355. …надеялся своими стихами ~перевоспитать всё человечество.-- Перефразированная автоцитата из стихотворения "Стишки! Стишки! Давно ль и я был гений?.." (1845). Ср.: ""Избранники небес", мы пели, пели И песнями пересоздать умы, Перевернуть действительность хотели" (наст. изд., т. I, с. 19).
С. 355. Кто-то из писателей очень метко ~названием "тли".-- Имеется в виду И. И. Панаев, автор "Тли. (Не повести)" (ОЗ, 1843, No 2, отд. I, с. 213--297). Название повести Панаева широко вошло в литературу 1840-х гг., использовано Белинским в статье "Литературные и журнальные заметки" (ОЗ, 1843, No 3), в критическом отзыве "об изделиях драматической "тли"" (по поводу пьесы Н. А. Полевого "Ломоносов") (см.: Белинский, т. VII, с. 17).
С. 356--357. В утреннем голубом сюртуке ~ декламируя какие-то стихи своего сочинения.-- Описание внешности героя и его кабинета текстуально совпадает с аналогичным эпизодом в главе I части второй романа о Тростникове: "…я прохаживался в франтовском утреннем халате и в малиновой ермолке с золотым ободочком ‹…› подходил к зеркалу и долго внимательно любовался игрою своей физиономии, которая казалась мне чрезвычайно умной…" (ПСС, т. VI, с. 162). Ср. также с описанием кабинета "издателя какой-то газеты" в повести И. И. Панаева "Тля": "…он, прохаживаясь по своему будуару в ермолке с золотой кисточкой, с сигаркой во рту ‹…› говорил ‹…› бросая порою значительные и довольные взгляды на ту стену, где висел его портрет, окруженный портретами всех гениев, начиная с Сократа до Жюль-Жанена включительно" (ОЗ, 1843, No 2, отд. I, с. 225).
С. 357. Моншер -- мой дорогой (франц. mon cher).
С. 358. …с пальцем девять-с, с огурцом пятнадцать!..-- приглашение цирюльника с обозначением способа бритья и оплаты за услуги.