На кого сердиться, кому грозить с кем расправляться, на кого обрушиться, кому досадить, наказать, привести к одному знаменателю и разделить на два?
Кроме этих соображений сентиментального порядка, что ему делать. Где был центр тяжести. Он пытался опереться на то те то другие мысли и всякий раз падал.
Кем больше увлечен щеголь им или его женой, кто из них является величиной вспомогательной в этом построении? А его жена лебядь - значит она не так одинока? Значит ее отношения с умницей это дополнение, это не единственное? Или здесь опять какие нибудь ширмы, какие нибудь попытки прикрыть что то чего он не знал и перед чем он был бессилен и к чему они все летели как к созвездию геркулеса.
Нет, катастрофа была неизбежна и он чувствовал это ясно до боли, впервые. Он не знал, что произойдет. Но все должно было рухнуть физически, телесно, как только что рухнуло морально. И кожух сжал кулаки.
Нужно опрокинуть все эту канитель из которой нет никакого выхода. Его жена о которой он только что думал, как о последнем и единственном своем спасении, к которой он так стремился была потеряна для него. Его друг, которого еще недавно он считал своим младшим братом и жизнь с которым была такой сладостной и прекрасной, этот друг оказался предателем и негодяем. Рядом с ним сидела женщина, заявлявшая на этого друга права. Где-то вне была женщина чем то связанная с его женой, а может быть и не одна. Город узел был невыносим и немыслим. Надо было рубить, бить, кромсать, уничтожить. Кожух задыхался от бешенства. Все кончено, довольно, он покажет, что он мужчина, а не муж.
И он вдруг успокоился. Все кончилось. Ничего не осталось. Его уже нет. Только какое то призрачное существование в котором ничего не желает катиться и уходит. Без машины в лесу это тоже самое. Следить за ветками деревьев обступивших дорогу так хорошо. Все напряжение исчезло с лица кожуха. И он гладил руку, лежавшую на его колене.
Он уже не спросил себя, что было нужно этой женщине, как он спрашивал всегда себя при встречах с женщинами. Эту руку, эту кисть, он нашел у себя на колене, как последнее утешение. Словно последний привет жизни, которая ускользала, решилась, исчезала, оставляя их всех под обломками, была эта рука. Он смотрел на нее, мял, подбрасывал, ловил, забавлялся и ни о чем не думал, зная, что скоро не будет ничего ни этой руки, ни его самого.
Зачем они поехали в открытой машине. И зачем это машина его жены, которую он подарил ей недавно. К чему эти условия, подробности, воспоминания, эти детали, которые были ему так ненужны и так ему мешали.
Он приказал вернуться. Молчание было напряженным. Через минуту они были у ресторана. Кожух и швея вышли из машины оставив ее у крыльца и пересели в его conduite intérieure. Он взял шофера жены, приказав вести его машину. И они опять исчезли в лесу. Теперь не было ни той машины, ни жены, ни тоскливых воспоминаний, ни прошлого. Новая обстановка охватила кожуха. И он решил нарушить молчание.
Все что вы мне сказали отвратительно и я покончу со всей этой историей. Но это вопрос решенный. Ничего больше нет. Поэтому не будем ни о чем думать.
- Давайте болтать, предложила швея.
К чему! - Она сама не знала.
Прикажите ехать ко мне, сказала швея.
Они выехали в город узел и помчались по улицам.
Вот видите кожух мы встретились с вами, чтобы враждовать, чтобы делить какое то достояние, а все пошло иначе. Так наши намерения совпадают с нашими не путями и мы идем по путям не нашим. Никогда не надо ничего решать, надо только хотеть и все устраивается само по себе. Жизнь это скатерть самобранка. Накройся и готово. Так и теперь. Кожух.
Она прислонилась к нему. Своими щупальцами он охватил ее. В руках он держал ее как ничто как ничтожество и ответил.
Да, да. Но это потому что ничего нет. Это потому что я был слеп. Это потому что дела убили меня. Нужно было придти катастрофе, чтобы прозреть. Вы мое последнее зрение, швея.
Они покинули машину и вошли в пустой дом.
Кожух поднял швею и посадил себе на плечо. Так по лестнице шел он вверх, неся на плечах ее статую. Но вот ему показалось, что он несет ее недостаточно высоко. Он взял ее и поднял на руки, высоко, таким движением, как будто он хотел сбросить ее со ступеней вниз.
На верхней площадке он спустил ее положил на ковер. Швея приподнялась одна и стала быстро раздеваться. Он стоял около нее развесив неуклюжие руки и смотрел, расставив ноги, на то как она сбрасывала с себя все, до туфель, чулок. У входа в комнаты она оставила одежды, не желая переступать порога, обезумевшая. Распустив волосы она вскочила, открыла дверь в зал и бросилась бежать. Кожух следом бросился за ней.
Из одной залы она проскользнула в другую, из другой в третью. Он настиг ее, схватил. Швея упала на ковер. Кожух нагнулся.
Перед ним швея лежала среди разбросанных по полу листов бумаги на которых крупными буквами было написано щеголь, щеголь. Кожух поднялся пораженный. Что это было за видение. Откуда врывалось это слово и гналось за ним по пятам это имя даже там где казалось он избежал всего. И мог быть покоен. Кто написал, что это такое, что это такое. Это она, швея.
Он отошел и сел в той же позе, в какой был несколько минут назад. После первых слов швеи. А он то надеялся на какое то забвение перед концом которого у него так и не было. И тут вдруг новый удар. И он то хотел урвать у жизни что то, когда жизнь не давалась и наказывала его.
Бежать, куда угодно, как можно дольше и дальше.
Швея ничего не поняла. Оставшись одна, она приподнялась и села, смотря на отошедшего кожуха. Взгляд ее упал на листки разбросанные ею и умницей. Повсюду на ковре лежали эти многочисленные листки там, где еще так недавно резвились они вдвоем и плясали и где она разделась так же как и теперь. Но теперь ей было холодно. Платье осталось там на лестнице. Рассеянным жестом подняла она один, другой листок, смяла их, и упав лицом стремглав вниз зарыдала.
Но ее слезы опоздали. Гнев кожуха весь обернулся против нее. Он стоял опять над ней негодующий готовый растоптать эту дрянь тяжелыми сапожищами, избить ее, схватить ее за волосы.
Вы мне устроили западню. Вы меня привели сюда, вы меня вскружили, вы заставили меня потерять голову, чтобы бросить мне под глаза это имя, с которого вы решили начать разговор. Я поверил вам, что вы истица. А вы мстительница. И ваша месть отвратительна.
Пускай я неверен моей жене со щеголем и с вами. Но как вы смеете мне говорить об этом без конца. Какое вам дело. Какой стыд положить мне руку на колено, завлечь меня сюда, чтобы нанести мне этот двойной удар. Но я сумею вам отплатить за это. Я люблю мою жену, а ни вас, ни щеголя не люблю и ваш заговор против меня не удастся. Довольно. Встаньте и ступайте одеться. Прекратите комедию, вы достигли чего Вы хотели. Поздравляю. Но довольно, слышите, довольно.
Простите меня, кожух, но я тут не причем, молила швея, всхлипывая и плача. Это не я это умница сделала все это. Умница, умница, умница, говорю я Вам, она сделала то же со мной, что вы сейчас устраиваете мне. Это не так, неправда, нет.
- Причем тут умница, переспросил кожух. Новое осложнение казалось ему граничащим с ужасом. Причем тут умница.
Поднимите меня и принесите мне платье, мне холодно. Я вам расскажу. Он подчинился, принес ей платье и помог ей одеться, всхлипывающей и продолжавшей.
У умницы было сегодня объяснение со щеголем из-за чего то. Она рассердилась на него и решила написать мне донос о том, что он мне изменяет с вами. Дома меня не было и когда я вернулась то застала ее тут. Она несколько раз бралась за перо, чтобы мне написать и наконец дошла до слова щеголь, которое стала выводить на одном листе за другим. За этим делом я ее и застала. У нее было такое восхищенное и блаженное выражение лица, что я подумала сперва, что она сошла с ума. Вот эти листы и остались здесь разбросанными, о чем я совершенно забыла. Только и всего.
Оскорбленная, она плакала снова.
Кожух так и стоял против нее в своей позе, качая огромными руками орангутанга.
Это все ложь, сказал он. Я вам нисколько не верю и эта уловка вас не спасет. Но я хочу в последний раз вас проверить и потом я знаю, как я с вами поступлю. Простите меня за тон, слишком резкий, которым я говорю с вами. Но иначе я не могу говорить, иначе я не могу действовать.
Я поеду к умнице - это последняя уступка которую я вам делаю. После меня останется прекратить эту игру и навсегда.
Мы опустились все до отвратительного. Мы стали способны на вещи, на которые еще недавно мы не были способны. Каждый из нас безвольный мешок с костьми, который заслуживает быть только уничтоженным. То, что разыгралось сегодня изумительно. Я предпочитаю вовсе перестать существовать, чем существовать в этой отвратительной обстановке. Вы, ваш муж, лицедей и умница, купчиха и щеголь, моя жена и я уроды, подонки, обломки, невероятная грязь. Не испытываете ли вы отвращения к самой себе, ко всей истории тут разыгравшейся, к вашему виду с которым вы сейчас сидите, заплаканная, растрепанная, голодная во втором часу дня, тогда как если бы мы были людьми имеющими какие-то права на существование уже давно мы должны были бы сидеть там за одним общим столом в лесу.
До свиданья. Кожух повернулся и вышел сухо поклонившись.
Швея шатаясь подошла к зеркалу. На что она походила. Пойдя к себе она переоделась и постаралась принять свежее лицо.
Надо было найти мужа, это был единственный выход из этого совершенно безвыходного положения. Где он мог быть сейчас?
Надо было повидать и щеголя. Для последних распоряжений. Она позвонила к щеголю. Ей сообщили, что щеголя нет, но что ее муж там давно в комнатах шеголя. Решение вопроса подворачивалось само. С трудом, но несколько облегченная, зная, что ей теперь делать, швея вышла из дома, нашла такси и поехала туда, где ждала встретить мужа.
13.07
Разстрига простонал и встал. Подойдя к книжным полкам он снял оттуда ряд книг и принялся их перелистывать. Но это дело мало шло вперед. Время тянулось монотонно и состояние крушения не проходило.
Он пытался что нибудь предпринять. Но всякий раз как он начинал что нибудь делать - писать ходить читать, он опасался, что впадет в состояние из которого от только вышел и попадал дважды и заставлял себя бросать начатое. Эта неопределенность и опасение самого себя мучили его больше теперь, чем две истории только что случившиеся.
Что же предпринять. Он думал и раздумывал и ничего не мог решить. С одной мысли он перескакивал на другую, с мысли на мысли и ни на чем не мог остановиться. Позвонить, чтобы ему дали что нибудь поесть, так как он был голоден. Нет это воображение, так как у него нет никакого аппетита и все это одни привычки. Позвонить в лес и узнать кто там - не стоит зачем? Позвонить домой - но жены вероятно нет дома.
Сам не замечая того он опять впадал в игру. Сперва вопросы были обычными и насущными. Но потом содержание их стало меняться и становиться более отвлеченным. Потом он сел задавать себе вопросы несколько странные - стоит ли разрушить город, осушить реку, упразднить солнце.
На все вопросы он отвечал - нет не стоит, нет незачем, и как будто качался на качелях да и нет, да и нет, все меняя тему и скользя, улыбаясь, размечтавшись, распустившись в теплой воде, разлегшись, принимая позы все более свободные непринужденные, пока наконец не улегся на ковер, глазами в потолок и все задавал вопросы. Не сделать ли и отвечал - нет, оттого то.
Как дошел он до вопроса - не упразднить ли Бога и ответил - нет не стоит, но почему не стоит упразднить Бога, он сразу ответить не смог.
Какие ответы не подбирал он - все они негодились.
Что вся эта история имела какое-нибудь оправдание. Но какое.
Так он вертелся вокруг вопроса о Боге, то решая, то отменяя свое решение, но так и не мог решить почему не стоит упразднять Бога. Нужно упразднить, чтобы вся эта каша не повторялась, не вертелась, чтобы не было выдумщика начиняющего людей всеми этими желаниями и приводящего к страданиям и горю. Но не стоит был ответ его игры. И на все свои атаки Бога он отвечал одним - не стоит.
Лежа на полу, на спине, раскинув руки он все думал и говорил. В таком виде в эту минуту его застала лебядь, вбежавшая в комнату. Увидав разстригу на полу, она закричала от испуга, но разстрига спокойно поднялся и громко сказал ей духовным голосом - не стоит.
Что не стоит, что с вами? - закричала опять лебядь. Почему вы на полу.
Разстрига сконфузился.
Я упал в обморок от всех историй сегодня. У меня больше не было никаких сил переносить эти хитросплетения и сплетни. Придя же в себя, я не поднялся, решив что не стоит.
Но если вам плохо, то надо позвать врача. Не стоит. Все равно никакой врач ничего не сделает.
Почему
Потому что надо лечить и вас, и меня, и самого врача.
Ах, в этом вы правы, разстрига. Действительно все мы больны. И я тоже не вижу исхода этому.
Она вдруг стала грустна и печальна. Разстрига поднялся. Он опять хотел сказать - исповедуйтесь, но спохватился вовремя.
Нам остается рассказать друг другу в чем дело, а там посмотрим.
Я вам расскажу все. Я заехала сегодня утром к вашей жене и что то ей сказала. Что - я сама хорошо не помню. Она мне ответила что то по поводу щеголя, что я также плохо помню. Но это так меня взволновало, что вынуждена была я броситься к умнице, которую я так люблю, чтобы выяснить в чем дело. Я ей ничего не сказала особенного. Вы сами видели. Я была взволнована. Но что же из этого. После того как вы уехали в машине вашей жены, которую я у нее попросила, так как так разволновалась, что не могла ехать в своем торпедо и я увидела, что умница так разволновалась, что просила меня оставить ее на улице и самой ехать в лес. Теперь я знаю, что она была у купчихи, а потом куда то уехала совсем взбудораженная.
Я знаю, перебил разстрига, она была у меня, но до этого еще куда то ездила. А куда она уехала от меня я ничего не знаю. Может быть она и теперь там.
Зачем она приезжала к Вам?
Затрудняюсь вам сказать. Я думаю, что она надеялась видеть мою жену или хотела написать ей письмо.
Вашу жену. Почему после свидания со мной и с купчихой ей понадобилась ваша жена.
Не знаю
Неправда, вы знаете, скажите, действительно, Вы напрасно волнуетесь. Я право не знаю.
Нет это не так. Какие отношения у вашей жены с умницей.
Я думаю никаких
Неправда, вы в заговоре против меня, вы все сговорились наказать меня, это неправда, что нужно вашей жене от умницы. Право не знаю.
В лесу купчиха устроила мне сцену и Бог знает что говорила. Я думаю, что этим все ограничится. Но теперь я вижу новую женщину. Боже что это.
Что вы предполагаете, Бога ради скажите что же вы предполагаете, умоляю вас, прошу вас скажите о ваших предположениях.
Ах, вы сами отлично знаете, что я предполагаю, так как ничего другого предполагать кроме того, что я предполагаю предполагать я не могу. И жена ваша не жена ваша и не жена, а злодей так как разбивает она все и разбивая разбивает гнездо в сердце умницы.
Боже, разве вы не видите, как гонятся они за мною и отгоняют и гонят прочь. Разве вы не видите, что у меня нет больше сил лететь, что крылья мои выдохлись и уже не держит их воздух. Разве вы не знаете, что сегодня с утра ставят они мне сети и меня держат в сетях и сети меня держат я вырываюсь и стреляют они и охотятся на меня. Вы, благословляющий эту охоту, вы думаете что если охотник застрелит лебядь, то значит лебядь должна быть застреленной, иначе он ее бы не застрелил. А я думаю иначе, я думаю, что если лебядь и должна быть застреленной, то он ее не застрелит, ибо не должно быть должно быть, когда я не хочу, когда рвусь, когда я верю верой на вере о вере и вере и вера сметает охотника и его пулю и утверждает что не прострелен будь глудь лебяжья.
Я не хочу этих хитросплетений, ни охоты, ни нравов купчихи, ни нравов вашей жены. Я хочу, чтобы они бросили ружье и не охотились больше, ибо я уже ранена и ранить меня опять - значит не ранить, а добить. Я хочу чтобы вы не благословляли эту охоту, а уберегли меня, защитили меня от новой напасти. Не покоряйтесь судьбе и преопределению определений. Не верьте в неотвратимое. Желайте и желайте, пока не вооружитесь терпением и теперь пением будет терпение и терпению не будет конца. Не вы ли проповедовали, - вы, а теперь молчите. Разстрига, защиты прошу у вас, пока не приехала купчиха, защитите меня, укройте меня, спасите меня, благословите меня, ите меня, ите меня исповедуйте меня, исповедуйте меня, разстрига.
На полу коленопреклоненной стояла лебядь перед разстригой, распустив белые свои рукава по ковру. Ее шея завязанная узлом, лебядь вчера простудилась сузилась от мольбы и надежд. Она стала перед ним, как некогда стояла в храмах, но если бы перед ней был не разстрига, а стул, а стол, а комод и бегемот она все равно стояла бы и говорила глупости. Но терпение разстриги не вместило этого нового припадка.
К черту, закричал он отшатываясь, кидая в сторону стул и спасаясь от лебяди за ближайший ствол, к черту вашу исповедь и все ваши разглагольствования. Я с ума сошел, может быть, но я не хочу, черт возьми, не хочу ни проповедей, ни молитв, ни рассуждений о том должнобыть должнобыть или должно быть должно быть не должно быть а если должно быть то что должнобыть должно быть или не должнобыть и почему не должно быть.
Нет, нет, нет, кричал он на изумленную лебядь, никаких религий, никакой веры, никакого Бога. Он бегал угорелый из одного конца комнаты в другую.
Нужно покончить со всем этим, иначе это уже перестает быть достопочтенным. Все уничтожу. Да, да, да. Я решил всех уничтожить, убить, так как все мы прогнили от религии, веры, убеждений и покаяний. Но так как мне некогда ездить охотиться за всеми, как все охотятся на вас, якобы, то я решил застрелиться здесь же не откладывая, и прежде застрелю вас.
Покайтесь, молитесь, закричал он, настал ваш час, молитесь Богу, молитесь, замаливайте ваши грехи.
Он выбежал и тотчас вернулся с эспадроном на которых каждое утро дралась купчиха со своими учителями. Размахивая саблей в воздухе он опять забегал по комнате.
Покайтесь, молитесь, молитесь Богу, сейчас я убью Вас. Молитесь молча. Обезумевшая от страха лебядь стояла на коленях посреди залы. Сложив на груди руки она готова была упасть в обморок. Но окрики и сабля разстриги были так внушительны, что она повторяла - Отче наш.
Разстрига бегал по диагонали и вдоль стены соединяя диагонали, размахивая шашкой и в ожесточении. Всякий раз, когда он пробегал мимо лебяди, она шарахалась. Но вскоре ему надоело бегать по диагонали и он стал бегать вдоль стен. Но делать квадраты ему тотчас надоело и он стал описывать круг по комнате. Надоел круг - он пошел по стенам срезая углы и обнаружил что это восьмиугольник. Шестиугольник тоже удался. Но как вписать в зал пятиугольник он никак не мог сообразить и стоял и мялся на месте.
К черту.
Вы кончили молиться. Хорошо. Теперь исповедуйтесь. И он поднял полу своего автомобильного пальто.