XIII
Ипполит пришел к Липочке в обеденную пору. В столовой, бывшей в то же время и спальной Венедикта Венедиктовича и младшего сына Андрея, усаживались за стол, накрытый потертой клеенкой.
- Ипполит, Ипполит, - говорила, разливая суп, Липочка, - как-то еще девочкой я возмущалась деградацией нашего рода, и мы с Лизой все повторяли это слово. Вот теперь уже не деградация, а нищета настала. Фарфоровый сервиз, что мне от тети Лени достался, квартиранты, рабочие отобрали…
- Ты, Липочка, счастливая. Ты можешь у себя готовить, а мы с Азалией давно в общественную столовую по карточкам ходим. Пустая вода с воблой, и вобла, да такая жесткая, что не укусишь, - сказал Ипполит.
- У нас, слава Богу, "Почтель" заботится. Паек на руки выдают, - сказал Венедикт Венедиктович, потирая большие узловатые бледные руки. - А где Андрюша?
- На кухне. Прогнала руки умыть - грязный, как свинья, пришел. На огородах молодую картошку воровал, - сказала стройная, красивая Мария, старшая дочь, гимназистка, а теперь дактилотипистка и стенографистка местной чрезвычайной комиссии.
- А!.. Это хорошо! - оживляясь, сказал Венедикт Венедиктович. - Что же? Набрал?..
- Вот и он, - указывая грязным пальчиком на входившего ошарпанного гимназиста лет двенадцати, сказала младшая дочь Липочки - гимназистка Лена.
- Я возьму за три с полтиной женщину с огнем, - громко пел Андрей, кидаясь к матери. - Мама, мы потом сварим картошку? А… мама? Я жрать хочу!
- Поздоровайся прежде с дядей. Не говори таких стихов, не забывай, что у тебя сестры - барышни.
- Ах, мама! - воскликнула Лена. - Да что ты! Мы ведь совдепки! Нас этим не удивишь! С осени вместе с мальчиками учиться будем, а моя подруга Анюта Ползикова на днях родить будет и не знает, от какого мальчишки.
- Вот ужас! - воскликнула, краснея, Наташа.
- Тетя Наташа, - серьезно сказала Лена, - дело житейское. Самое обыкновенное. Инспектор сказал, что это даже хорошо. Социалистическому государству нужны граждане.
- Да ей, сколько лет? - вырвалось у Липочки.
- Пятнадцать… Она, мама, худенькая с лица стала. Ножки и ручки высохли. Совсем скелетик. А живот большой. Пузырем раздуло. Точно паук-сенокосец. И все лежит больше, - рассказывала Лена.
- Да, - чтобы переменить разговор, начал Венедикт Венедиктович, - и когда-то казаки и Деникин воевать перестанут. А тут еще чехословаки какие-то надвинулись. Все напасти сразу. И откуда что берется! А через их войну хлеба нет. Мяса давно не видали.
- Папа! У Сенюткиных кота ободрали, суп варили и ели. Говорят, вкусно, - перебил отца Андрей.
Да, до чего дожили! - вздохнув, сказала Липочка.
Мама, а правда, что, когда ты такая, как я была, - сказала Лена, - у вас были собака и кот?
- Да, - оживляясь и краснея пятнами, сказала Липочка. - У моей мамы была собака Дамка, а у брата Феди, твоего дяди, - большой серый кот Маркиз де Карабас. Еще было у нас два снегиря и чижик.
- Как странно, - сказала Маша, - собака… кот… птицы…. Да вы совсем буржуи, мама, были. У моего комиссара, и то нет собаки. Он всё фокса хочет завести. Даже красноармейцам-чекистам наказывал присматривать, не найдут ли кого с фоксом.
- Тебя не возмущает это? - тихо сказала Наташа Липочке.
- Ах, оставь, Наташа! - воскликнула Липочка. - Ну что сделать! Против рожна не попрешь, плетью обуха не перешибешь. Что хорошего делает Федя, что не идет служить? Весь исхудал! На босяка похож. Все ломается. Пошел бы - паек получил. Вон, на днях я его товарища Старцева встретила. На автомобиле едет, важный. Красная звезда на рукаве нацеплена, буквы какие-то. А рядом матрос. Запанибрата… Просто. Вот и Федя бы так… С матросом!..
- Боюсь, мой комиссар доберется до дяди Феди, - тихо сказала Маша. - Третьего дня они восемьдесят человек в расход вывели. Я списки переписывала. Спрашивал меня, нет ли у меня родни бывших военных.
Наташа сидела рядом с Ипполитом. Куски клецек, искусно выдуманных Липочкой из старого хлеба и картофельной шелухи, вязли в ее горле. Бледная, худая, с большими глазами, сидела она в простом платье своей работы, как мученица. Старалась не слушать, не вникать в этот новый, страшный, кровавый быт, тесно обступавший ее и давивший жестокой обыденщиной.
- Во времена проклятого царизма, - начал Ипполит, - когда мы боролись за свободу, каждая казнь царских палачей печальным похоронным звоном раздавалась по стране. О ней кричали. Мы собирались по углам и обсуждали меры, как спасти, если можно, и как отомстить, когда уже свершилась казнь. Мы мстили…
- Тише, тише… Ради Бога тише, Ипполит, - воскликнула Липочка. - Не забывай, что рядом жильцы-коммунисты. На Дику косятся, что он не записывается в партию. Подозревают, что Федя бывает. Разве можно - такие речи!..
- Что же? Молчать? - сказал Ипполит.
- Да, Ипполит, молчать, - сказал, хмурясь, Венедикт Венедиктович. - Понимаю, нелепица все это. Но, Ипполит, не нам, старым уже людям, переворачивать новый быт. Молодежь готовит себе будущее. Вспомни, и в наши дни бунтовали студенты да молодые рабочие, а старые чиновники скромно сидели по местам и ждали двадцатого числа да Станислава на шею.
- Нет, Венедикт, мой отец был либералом. Он не плыл по течению. Он всегда возмущался всякой несправедливостью.
- Ну, уж, где уж, что уж, - замахала тонкими руками Липочка. - Он-то ничего не делал. В карты играл да маму замучил. Возмущалась молодежь, а вождями были - жиды.
- Что же, евреи и теперь готовы идти. Канегиссер убил-таки Урицкого… и сейчас у нас…
- Оставь, пожалуйста, - сказала, краснея, Наташа, - евреи теперь наверху, и им ничего больше не надо. Но молодежь… Она гораздо выше, чем в ваши дни. Гораздо, гораздо, гораздо выше! Мои Светик, Игорь и Олег, твой, Липочка, Венедикт - пошли искупать вину отцов, и я верю, они победят.
- Добровольцам не удалось взять Екатеринодара, и Корнилов убит, - сказал Венедикт Венедиктович. - Пустая затея! Слабые дети идут против сильных разбойников.
- И победят, в конечном счете - дети! - воскликнула Наташа и встала из-за стола.
- Ох, Наташа, Наташа, не сносить тебе головушки, - сказала Липочка. - Бурлит в тебе казацкая кровь!
Поднимались с мест. Двигали стульями.
Я возьму за три с полтиной
Женщину с огнем, - прыгая через стулья, пел Андрей.
Маша вышла из комнаты. Она сейчас же вернулась в большой нарядной шляпке с цветами и, натягивая на красивые тонкие руки перчатки цвета creme (Кремовый (фр.)), сказала:
- Я пойду, мам. Мой комиссар приглашал меня сегодня в танцульку, обещал шоколадных конфет принести.
- А я с Андреем, - сказала Лена, - в кинематограф идем на Арбатскую площадь. Ужасно интересная фильма идет - "Пара гнедых". И в первой картине похороны. Покойница лежит. Лидия Рындина играет. Ужасно драматично.
- Вот они - дети! - сказала Липочка, когда дети ушли. - Не спросили отца с матерью, пришли, поели и ушли. Где они, с кем они - разве мы знаем?
- Новое поколение растет, - сказал Венедикт Венедиктович. - Грациозно это выходит! Сын Венедикт у Деникина, его брат Федор в курсантах, Маша у комиссара чрезвычайки, и кто он, какие у нее с ним отношения, не изволит нам сказывать. Лена путается с гимназистами, а сын Андрей картошку по огородам ворует. Вот нелепица-то!
- Советский строй, - сказал Ипполит и тяжело опустился на стул.
- Наше дело было только родить да вскормить их, - сказала Липочка, прислоняясь спиной к двери, - а там… Они сами… Помнишь, Ипполит, наше время… Помнишь - Пасху, яйца красили, катали яйца, розговены… Четверговую соль, заутреню в гимназии. Пушки палили, и звенели в окнах стекла. А летом - дача, туманные споры о прочтенном. Лиза с ее философией и устремлением в народ. Где все это? Мы брыкались. Проклинали экзамены, учителей, стремились сбросить путы… А видно… Ипполит, путы-то были нужны… Видно, цепи-то целовать было нужно и милую мамочку обожать…
Липочка разрыдалась.
XIV
Был душный июльский вечер. С той же повышенной скоростью бился пульс Москвы. По улицам сновали народные толпы, серые, почти все в защитном, многие, несмотря на жару, в шинелях. Проезжали редкие извозчики. Гудели автомобили советского начальства. Толпа горготала и клокотала, как вода в котле. У Реввоенсовета стоял серый броневик. Часовые матросы и красноармейцы хмурой цепью окружали здание. Внутри кипела жизнь. Взад и вперед по коридорам, вверх и вниз по лестницам сновали солдаты, матросы, китайцы и советские барышни. По всем комнатам громадной гостиницы тревожной трелью проносился стук пишущих машинок, и непонятно было, что могли они выстукивать днями и ночами.
Надвигались густые, знойные сумерки. В пыльных столбах утопала Москва, бурлящая людскими толпами, встревоженная, словно ожидающая чего-то. По всем этажам гостиницы вспыхнули огни лампочек. По лестницам, не переставая, двигались люди.
В просторном кабинете за письменным столом, низко нагнув большую голову с курчавыми, темными, впадающими в золото волосами, с пенсне на носу, с рыжеватыми усами и маленькой бородкой, сидел еврей в военном френче и длинных, небрежно спускающихся на ботинки штанах защитного цвета. Он просматривал бумаги. Не поднимая от них глаз, он протянул руку к лампе и повернул выключатель. Приятный зеленоватый свет разлился по кабинету. Осветились листы, печатанные на машинке.
В дверь постучали.
- Ну?! - сказал, поднимая голову, еврей, и в снопе свита бледное его лицо с блестящими глазами показалось страшным.
Стройный, затянутый во френч юноша в ремнях, без оружия появился в дверях.
- Товарищ Вацетис! - сказал он. - По срочному делу.
- Зовите… Да… зовите же, когда я вам говорю… - нетерпеливо сказал сидевший.
Мерно ступая тяжелыми, добротными сапогами и мягко позванивая шпорами, в кабинет вошел человек выше среднего роста, крепкий, молодцеватый, с круглым бритым, ничего не выражающим лицом. Он плотно притворил двери и молча вытянулся.
- Ну? - сказал еврей.
Пенсне блеснуло стеклами в лучах лампы. Казалось, что за столом сидит человек с черепом вместо головы и с громадными, огнем пылающими глазными впадинами.
- Отряд Попова сосредотачивается в Трехсвятительском переулке.
- Большой? Все три рода оружия?
- Да… Все три рода войск, товарищ комиссар. Он в полной готовности. Мне донесли, что при нем все лидеры левых социалистов-революционеров. Там видели Камкова, потом приезжий из Петрограда, некий Кусков, очень подозрительная личность.
- Много войска?
- Нню… - протянул Вацетис. - Не так уже, чтобы много… Пехоты так, может быть, тысячи две наберется, восемь орудий…
- Вос-семь ор-руд-дий… Ш-ша! - вставая, сказал еврей. - Вос-семь ор-рудий… Это, товарищ, очень опасно?
- Нню… Справляться можно. Организации у них никакой. Свернули людям головы. Ну, еще 60 пулеметов.
- Шье-сть-дьесят пулеметов, - в волнении, вдаваясь в жаргон, сказал комиссар и подошел к окну. - А не сказать Владимиру Ильичу, чтобы чемоданы укладывать?
- Не извольте беспокоиться. Справимся… Тут только одно обстоятельство. Вы изволите знать, что члены центрального комитета партии социалистов-революционеров имеют свободные пропуски в Кремль и, в частности, к товарищу Ленину. Так я боюсь, товарищ, какого-нибудь вероломства. Они уже арестовали товарища Дзержинского.
- Арестовали товарища Дзержинского! Ну что вы говорите? Это же ужасно!..
- Не беспокойтесь, товарищ. Они не большевики.
- Что вы хотите этим сказать?
- А то, что они прикончить его не посмеют, и мы его освободим.
- Но вы так бодро смотрите на все, товарищ Вацетис, что мне приятно на вас смотреть.
- Ведь это, товарищ комиссар, социалисты. То есть та сволочь…
- Ну, вы, пожалуйста, товарищ Вацетис. Я знаю, вы человек вне политических партий, но только… Вы сделаете все?..
- Все, как нужно. Я только прошу вас отдать распоряжение, чтобы теперь в Кремль никого не пускали.
- Ну, разумеется… Разумеется… А вы думаете… Мне… Безопасно?
- Совершенно, товарищ комиссар, доверьтесь мне в полной мере. Мы специалисты этого дела, сделаем все чисто.
- Комиссар Петерсон с вами?
- Да, он ожидает в автомобиле.
- Это хорошо… Я бы сказал вам по-русскому: с Богом! Если бы мы не отменили Бога. Но говорю вам: во имя спасения революции - сделайте…
- Сделаем, товарищ. Могу идти?
- Да, пожалуйста…
У подъезда Вацетиса ожидал сильный русско-балтийский автомобиль. На заднем сиденье, прислонясь к по душкам, сидел человек в просторной солдатской шинели и мягкой фуражке.
- Товарищ, на Ходынское поле в лагерь! - сказал Вацетис, прикасаясь рукой к плечу шофера.
- Понимаю.
Шофер надавил ногой на рычаг передачи и наложил руку на руль. Машина дрогнула и покатилась по затихавшей на ночь Москве.
XV
В узком переулке беспорядочно толпились солдаты. В боковых улицах стояли запряженные орудия. Ездовые слезли и лежали на камнях мостовой у ног лошадей. У подъезда дома с темными, наглухо закрытыми дверьми толкотня была сильнее. В подъезде кто-то стоял на столе и кричал в толпу короткими отрывистыми словами.
- Чего шумит, товарищ, не слыхать? - спросил, зевая, артиллерийский солдат пехотинцев.
- А кто его знат, что. Чехословаки, мол, на Волгу наступают и чтобы, значит, сковырнуть теперь Ленина.
- Та-ак…
- А на место его кто? - Не сказывает.
- Уже не Керенского ли?
- И все-то брешут, как им не надоест.
- Что же, товарищ, при Ленине не сладко. Хлеба по фунту - и то не сполна давали.
- За царя, что ли?
- Слыхать, царя убили. Я телеграмму читал.
- Царство небесное ему. Приял, значит, мученическую кончину. А кто убил-то?
- Да жиды же!
- Вот те и слобода…
- Погодь, что говорит? Помолчите маленько. Про крестьян будто?
С крыльца в сумраке теплой ночи неслось:
- Вы думаете, товарищи, что вами правят представители крестьян и рабочих? Напрасно, товарищи, это не представители рабочих. Это узкие социалисты. Они обижают крестьян. Они считают, что все крестьянство - это мелкая буржуазия, и натравливают рабочих на крестьян, и хотят отнять у крестьян хлеб, и не дают крестьянам денег на сельскохозяйственные коммуны. Идет поход города против деревни, большевики хотят отнять у крестьян землю и отдать ее помещикам. Они немецкие наймиты и действуют по указке императора Вильгельма. Вся политика большевиков сводится к тому, чтобы разжигать классовую борьбу…
Ипполит шатался в этой толпе, отрывками слушал речи ораторов, присматривался к сонному, вялому солдатскому стаду и испытывал снова то чувство, что испытывал уже раз, когда шел убивать губернатора. Как тогда он всем подсознанием своим чувствовал, что никогда не убьет губернатора, не решится, так и теперь подсознание говорило ему, что эти люди не будут воевать. Они не пойдут на Кремль, не поставят пушки в упор против дворца, где живет Ленин, и не вырвут у него власти. И как тогда, много лет тому назад, когда он был студентом, те, кто распоряжались убийством губернатора, были далеко. Бледный сидел в Петербурге. Здесь всем распоряжался Попов, речи говорили Камков и еще какие-то молодые, никому не известные люди. Их никто не слушал. Не было плана действия. Все ждали, что кто-то еще присоединится, кто-то поможет. Все сделается само собою. Были вечные русские авось, небось и как-нибудь.
Ипполит продумывал прошлое. Типичная работа социалистов-революционеров. Они верили в правоту идеи и думали, что она сама захватит массы. Земной рай сам собой установится на земле. Все ждали, а надо было действовать. Так было всегда. Они действовали лишь тогда, когда ими руководили евреи, а теперь евреи были с большевиками.
Темной тенью в стареньком пиджаке шатался Ипполит от одной группы к другой. Никто не спрашивал, кто он, никто не удивлялся присутствию штатского на военной операции. Никто не командовал, не распоряжался. Попов был в доме. Показывали три окна, где светились огни. Говорили: "Там Попов", "Туда прошел Попов". Кто такой был Попов, чем он был известен, чем замечателен, никто не знал. Даже фамилия его была - каких тысячи в России.
Бодрее и воинственнее других была группа черноморских матросов. В черных бушлатах, они выделялись среди солдат. Держались отдельно. Сурово молчали.
Душная ночь стояла над Москвой. Пахло землей, мокрыми камнями, выгребными ямами и человеческим стадом. Казались на небе далекими звезды. Точно приподнялось над городом небо и удалилось от людских темных дел.
Среди солдат шатались женщины и девушки с большими корзинами. Они раздавали бутылки с водкой, баранки, консервы, булки. Слышался возле них веселый животный смех, шутки и брань.
У батареи со снятыми с передков орудиями молодой, высокий офицер, в пенсне, бледный, сутуловатый, с длинными волосами, не похожий на офицера, в легкой шинели без погон, с белой повязкой на рукаве, с небрежно одетой амуницией обсуждал с фельдфебелем, возможно ли обстреливать Кремль.
Ипполит остановился. Прислушался. - Я полагаю, господин поручик, - напирая на "господин поручик", говорил старый усатый фельдфебель, - что с этой площади возможно дать подъем траектории, так что через дома перенесет. Она, наша траектория, крутая. По плану вычислить в момент можно. Ежели туда наблюдателя послать… Телефоном связаться… И совсем хорошо будет.
Ипполит ждал, что сейчас фельдфебель крикнет, назовет кого-нибудь по фамилии, сядут несколько человек на лошадей и поскачут с катушками телефона за спиной проводить связь с наблюдателем. Так ему, штатскому, казалось. Но им, военным, было так странно готовиться обстреливать Кремль, что "господин поручик" сказал вяло:
- Да… Конечно, наблюдателя. Как полагаете?.. На высоких разрывах, чтобы не повредить церквей, исторических зданий?.. А? Как вы думаете, Седов? Больше моральное впечатление. А? Правда? Да…
- Как прикажете, господин поручик… Известия в отряде были хорошие. Из центра города приезжали автомобили с вооруженными матросами и красноармейцами. С них сгружали наскоро одетых людей и уводили в дом, где был Попов.
- Дзержинского провели, - говорили среди солдат.
- Товарища Лациса… - Смидовича…
- Это кто - Смидович?
- Председатель Московского совета.
- Слыхали, комиссар почт и телеграфов Прошьян на нашу сторону перешел. "Всем, всем, всем" послана телеграмма не считаться с распоряжениями советской власти, а считаться с распоряжениями правящей ныне партии левых эсеров.
- Ловко пущено… А кто же правит-то?
И не было никого. Ничье имя не было названо. Ипполит понимал: Наполеона не было…