Растолкали толпу… Идут прямо к иконе. И какой-то в шапке, лохматый, кудри до плеч, похоже, что жид, по бархатом обитым ступенькам к лампаде… и раскурил папиросу… И толпа ахнула… И никто, понимаешь, никто не вытолкал их в шею, морды им не набил. А девица, курсистка, что ли, какая, так звонко засмеялась - "хи-хи-хи". Когда я выходил из Собора, - я слышал, в толпе говорили: - "если сама Владычица не заступилась за себя, что же мы, грешные люди, могли сделать?"…
Ты понимаешь, Петр Сергеевич, что это паршивое "хи-хи-хи" великую веру шатает…
Так уж лучше не верить.
Последовало продолжительное молчание. Петрик, опустив голову, задумчиво мешал рукояткой ножа в железной кружке чай. Кудумцев курил, пуская частые клубы дыма.
- Вот так же, - неожиданно сказал он, - было и на Шадринской заимке.
- Что… На Шадринской заимке? - спросил, поднимая голову, Петрик.
- Я не знаю, что там разнюхает этот Пинкертон в пенснэ… От него тоже интеллигентским неверьем пахнет, а мне, с детства знакомому с варнаками, это дело ясно.
- Ну?
- Ты слыхал - Факс рассказывал - жил-был богобоязненный разбойник… Старовер притом… Когда Факс у него ночевал - курить ему не разрешалось… И Факс слушался… Он ведь не интеллигент… Он "среднего образования". Университета не нюхал… Александровского военного училища. Из "юнкарей"… Да какой!.. Он бывало, в кумирню китайскую входит - шапку снимет… Всякая вера достойна, мол, уважения… Ну и помнишь, говорил Факс, - пришел, - а там накурено…
Табачищем воняет, и человек рыжий и с ним две девки… Ты понимаешь, - как это все важно… Сдвиг-то какой!.. Ведь это Монблан спустился в пропасть! Как же это Шадрин-то позволил?.. Ну, так я тебе литературу напомню. Помнишь, в "Идиоте" Достоевского - Настасья Филипповна и купец-старовер Рогожин. Ну, так вот и к Шадрину явилась такая же Настасья Филипповна - тоже женщинка с надрывом, с истерикой и обожгла его пожаром страсти всего. Только покрупнее, посовременнее Настасьи Филипповны… Настасья Филипповна-то Рогожинские сто тысяч в огонь бросила, да как газетная обложка-то обгорать стала, так она ее каминными щипцами вынула и потушить дала. Ну, эта-то, поди, не то, чтобы ста тысячам сгорать дала, еще и щипцами самый пепел бы растерла. Ей все равно… Она, кабы могла - и самое Россию, на каком ни на есть громадном костре, спалила бы!.. Вот она какая!..
Явилась и стала смущать. Он-то, Шадрин, по словам Факса - бабник… А тут пришла интеллигентная, образованная, поди, тонкая, изящная, обольстительная… И Бога-то нет, - а как поняла, что такой человек, как Шадрин, без Бога никак не может - так она сама ему богородицей стала. А хочешь обладать мной - смотри вот красный снурочек - обладай, а потом задушу… И при ней, значит, это уже так водится, какие-нибудь тоже изуверы, вот этакие Мустанги, Будилы, да Крюки, - и тоже с ухмылочкой. Это тот рыжий, кого видал Факс, - он, поди и давил, - ну и девица - без нее нельзя - надо кому нибудь богородицу-то обслуживать… Ну и вот драма… Она, может, и не один месяц назревала, а вырешилась позавчерашнею ночью… Значит: - "я тебе докажу, что твои боги, что стоят в божнице, ничто"! и вот давит свою служанку… А та еще и петлю на себя надевает. Ручки целует…
В ней тоже это "хи-хи-хи", экстаз этот сидит. А потом потрошат ее и ставят в киот. Ты Шадрина-то при этом видишь? Поди, глаза вылупил и сразу поверил, что человек произошел от обезьяны и никакого Бога нет. От всей этой крови, от всего этого могущества ее - он так распалился, что и сам полез на женщину-то эту. Ну, а она - и его удавкой… Он сильный - бежать бросился, да в дверях его и додушили. Вот оно как было… Никакого тут Пинкертона в пенснэ не надо!.. Просто знать эту каторжную психологию изуверов.
- Ну, хорошо, а китайцев-то зачем же они убили?
- Чтобы свидетелей не было. Тела их свиньям бы скормили, или так разбросали бы, да вишь ты - одному бежать удалось… Вот тогда и они испугались. Эти-то самые "хи-хи-хи" куда как горазды мучить других, ну а сами на расчет очень жидки.
- Значит, все-таки, они тут, где-нибудь… И я их найду! - сказал Петрик.
Ванг-Ши-Тзе и его домоправитель встали с кана и с церемонным поклоном вышли из фанзы.
- Не думаю, что найдешь. Им сам дьявол поможет.
- Еще вопрос… Все то, что ты сказал, - все это неправдоподобно, но именно в самом своем неправдоподобии может быть скрывает ужаснейшую правду… Но откуда же взялись эти люди? Как попали они именно на Шадринскую заимку?
- Безпорядки 1905 года вызвали то, что очень много вот этаких-то "хи-хи-хи" было выслано в Сибирь, другие и сами бежали. Граница тут почти не охраняется. Из Благовещенска в Сахалян… Ну и искали возможностей. Ведь и Настасья Филипповна Рогожиным интересовалась. А чем Шадрин хуже Рогожина? Такого Манчжурского медведя покорить и обломать было куда интереснее, чем Петербургского купчика-голубчика Рогожина.
- Да… вот оно как, - протянул в раздумьи Петрик, поднимаясь с кана. - Ужасно все то, что ты говоришь.
- Жизнь, Петр Сергеевич, не красивая сказка и не рыцарский роман, но грязь и кровь.
Петрик хотел что-то возразить Кудумцеву, но дверь фанзы шумно, с треском распахнулась и в дверях ее появился взволнованный и возбужденный Похилко. Он знаками вызывал сотенного командира к себе.
ХIХ
- Ваше высокоблагородие, - таинственным шепотом докладывал Похилко, - безпременно тут их искать надо, убийцев этих… Это Китай сделал… хунхузы… Я тут разведал… Самое этот завод - хунхузское гнездо оказывается. И где-нибудь недалеко и эти самые душегубы скрываются.
- Почему ты так думаешь?
- Такая, ваше высокоблагородие, выходит тут антимония… Ясно - тут ничего нет.
Семьдесят нас тут ночевало - чего-нибудь да нанюхали бы… А только… Вы чего-нибудь об этом деле при Ванге не говорили?
- Ну?..
- Ведь он, я разведал, он по-русски-то, как мы с вами!.. Он понимает!.. Только притворяется, что ничего не знает… А зачем он… Да вот, ваше высокоблагородие, мало-мало время тому назад, значит, вышел их управляющий, - и, вижу я, хоронится от нас. Я осторожно так выглядаю. И позвал он, значит, манзу. Чего-то ему пошептал - и тот хоронякой, чтобы никто не видал, сиганул за ограду, да как ударится в лес! Чего бы ему?.. Я было за ним… А он уже и скрылся. Да не уйдет.
Трава-то мокрая - по следу найдем… Ваше высокоблагородие, вы только ему и виду не показывайте, что раскрыли его… А то он тоже свои меры примет… А мы по тому… по манзе… живо найдем их всех, хотя и с боем определим.
Петрик задумался.
- Скажи… чтобы давали мне Одалиску. Сотня готова?
- Однако, построена уже.
Петрик хотел с завода идти домой. Его дело было кончено. Следственные власти взялись за него. Преступление раскрыть должна была полиция. Но… разговор с Кудумцевым его сильно взволновал. Петрик чувствовал, что необычность преступления не могла быть объяснена иначе, как объяснял его Кудумцев. И если Ванг-Ши-Тзе - хорошо понимает по-русски, и если он кого-то тут укрывал, то эта странная посылка манзы должна быть разгадана. А тут еще это Похилковское: "хотя и с боем", что как бичом ударило Петрика. И не его ли это долг разыскать ту тонкую ниточку, что вдруг появилась перед ним? Он на месте. Он с людьми. Для них это интересный и поучительный маневр по сильно пересеченной местности, разведка - и он будет прав, если и не сразу вернется домой.
Написав записочку Валентине Петровне и передав ее Кудумцеву, Петрик приказал своему старшему офицеру идти с полусотней домой, а сам с Ферфаксовым - его он быстро посвятил во все, - Похилко и шестнадцатью солдатами разведчиками рысью пошел в том направлении, какое указал ему Похилко.
Лошади мягко шли по грязной, размытой дороге. Колеи заплыли песком. Мелкий камень стучал и скрипел иногда под подковами. Впереди низким паром курилась дорога. Жаркий наступал день.
Отойдя от завода, заметав, так сказать, следы, устранив подозрения от истинных своих намерений, Ранцев, посоветовавшись с Похилко и Факсом, свернул с дороги, по целине, по крутому подъему, усеянному камнями и густо заросшему кустарником, выбрался из долины, где был завод и очутился на просторном плоскогорье, заросшем густою травою. Широкий вид открылся перед ним. В дымке поднимающихся от намокшей земли паров, как на плане, видны были поля, рощи тамарисков, яблонь и груш у китайских поместий, серые зигзаги улиц китайских деревень и далекий город, окруженный прямоугольником высокой стены с башнями по углам. И надо всем распростерлось глубокое синее небо. Куда девались дымы, завесы, громы и молнии вчерашних гроз? Все было голубо, покрыто золотым налетом блистающего солнца, все точно играло. Даль звенела и звала. Над белесым от дождевой воды лугом играли бабочки. Перепела срывались задолго до подхода всадников и летели быстро и прямо, дразня охотников.
- Эх, - крутил головою Ферфаксов. - Напрасно второпях не взял двустволки и Бердана. Настрелял бы я командирше перепелов. Такие они теперь жирные!
Похилко на ходу соскочил с лошади, приник к самой верхушке трав и из-под ладони выглядывал на солнце.
- Вот он и есть, его след, - крикнул он и, вскочив на лошадь, выехал вперед. - Ваше высокоблагородие, айда за мною!.. Теперя нагоним… Никуда не уйдет.
Петрик, Ферфаксов, а за ними разведчики широким наметом поскакали по лугу. По мокрой траве чуть намечался след прошедшего человека.
Плоскогорье кончилось. Перед ними был опять крутой обрыв, густо заросший кустарником и ежевикой. След потерялся. Все остановились и рассыпались вдоль обрыва. Похилко, слез с лошади, бросил ее и точно провалился в густой заросли.
Не прошло и минуты, как он возвратился. На лице его светился охотничий восторг.
В руке была веточка ежевики с приставшим к шипу маленьким клочком серой китайской дрели.
- Гляньте, ваше высокоблагородие, - еще издали кричал он. - Тут где-нибудь недалеко и манза будет. Лоскут еще мокрый, и просохнуть не успел на солнышке!
ХХ
Когда по крутому спуску, продираясь сквозь кусты, сошли вниз - оказались в узкой долине реки Плюнь-хэ. После вчерашних грозы и ливня она неслась бурным потоком, шумя катящимися по дну камнями. Как водится, расползлись по реке - напоить лошадей. Монголки храпели, подходя к воде. Они чуяли глубину потока.
Солдаты, оживившиеся от погони, поглядывали вдоль по реке, точно прощупывали глазами гущину кустов. И вдруг с левого фланга закричали: - "вон он - во-он…
Глядить над рекой"…
Петрик не сразу увидал то, что увидал своими зоркими глазами солдат. В полутора примерно верстах, ниже по реке, какой-то манза проворно разделся, свернул комком свою одежду и пошел в реку. Вода ему была по горло. И видно было по движению куля с одеждой на его голове над водою, как трудно было ему переходить реку, как его сносило потоком. Он выскочил и проворно одевшись, побежал в горы.
Первым сорвался за ним Ферфаксов, потом Петрик, сзади растянулись солдаты.
Галька со скрипом и шумом летела из-под копыт. На скаку Петрик соображал свои действия. Переходить с солдатами на их маленьких лошадках нечего было и думать.
Их снесет. Незачем брать с собою солдат - он один управится.
Но уже могучий гнедой Магнит Ферфаксова прянул в поток. Петрик задержал Одалиску и знаком остановил разведчиков.
- Похилко! - крикнул он. - Вам переходить не зачем, мы с поручиком его поймаем и допросим. Если надо будет - я подам свисток, тогда без лошадей идите человек пять через речку.
- Понимаю!
Сильная, чистокровная Одалиска в три прыжка по глубокой воде, залившей ее с крупом, вынесла Петрика на тот берег. Ухватившись за гривы, Петрик и Ферфаксов вскарабкались по крутому берегу и опять было перед ним плоскогорье, поросшее погорелою травою. Кое-где выпячивались из него камни. Это плоскогорье тянулось вдоль реки и было шириной саженей триста. И только поднялись на него, как Ферфаксов показал рукою Петрику. На той стороне луга показалась и исчезла серая фигура манзы.
Ферфаксов карьером помчался туда. За ним поскакал Петрик. И когда, уже нагоняя Ферфаксова, Петрик был на той стороне - перед ним мелькнули ноги Ферфаксова.
Магнит тупо остановился над пропастью и Ферфаксов "рыбкою" вылетел из седла и скрылся в кустах. Петрик набрал мундштук, сдавил ногами Одалиску и остановил лошадь над обрывом. Он поймал Магнита. Сконфуженный Ферфаксов вылезал из кустов, хватаясь за ветви.
- Не ушибся, Факс? - крикнул Петрик.
- Нет… в кусты… Прямо мордой. Никак не ожидал, что он, подлец, так занесет!
Мало-мало в пропасть не угодил.
Он действительно был цел и невредим. Только по щекам текла кровь. Он разодрал их о кусты и шипы ежевики.
Петрик спешился.
- Ну, вот что… Держи, Факс, лошадей, а я спущусь и посмотрю, куда девался проклятый манза!..
Круто, почти отвесно, горная грива спускалась в новую, глухую, лесную падь. И не было сомнения, что именно туда полез манза. Петрик, хватаясь руками за стебли кустов, ища опоры ногам в осыпающемся песке и на камнях, быстро сползал вниз.
Понизу рос густой и частый лес - и едва прошел по нему несколько шагов Петрик, увидал поляну и на ней одинокую фанзу.
Эта фанза была так неожиданна, что Петрик остановился, вглядываясь в нее.
Никакого признака жизни не было подле нее. Не залаяла собака, не всполошились и не закричали куры. Да, как видно, никакой живности и не было на крошечном дворе, образованном обвалившимися, неровными глиняными стенами. Жердяные ворота были раскрыты и сквозь них были видны серые, пыльные стены глинобитной фанзы, простой переплет широкого окна, заклеенного желтоватою, пыльною бумагою. Розовые и белые махровые мальвы часовыми стояли вдоль стены. В углу бурно раскинулись бурьян и крапива. Печать заброшенности и смерти лежала на этом пустом жилье. Холодным дымом, пылью и терпким запахом полыни и мяты пахнуло в лицо Петрику, едва он вошел во двор. Нигде не было никакого человеческого следа.
Петрик, почему-то крадучись, подошел к дверям фанзы. Потрогал их. Они были заложены изнутри китайским засовом. Петрик вынул из ножен шашку, просунул ее в щель между створками дверей и приподнял засов. Безшумно растворились двери.
Петрик прислушался. Полная тишина была в фанзе. В темных сенях пахло пеплом и бобовым маслом. В низкой печи был вмазан черный чугун. Петрик потрогал печь - она хранила вчерашнее тепло. Влево была дверь. Она распахнулась, как только к ней прикоснулся Петрик.
После темных сеней в фанзе казалось светло. Широкий кан с обгорелой порыжевшей грубой соломенной циновкой шел под окном. Пол был земляной. На кане валялось тряпье. На деревянном крае его симметричными горками лежал выбитый из трубочки табачный пепел. Пахло едким табачным дымом, сладковатым дурманом мака и едкою вонью бобового масла. Темный сундук стоял в углу. В глубине была дверь. Простой ее переплет с той стороны был заклеен розовой бумагою. Эта бумага была разорвана и в отверстие - Петрику показалось - кто-то рассматривал его. Петрик вгляделся.
Два огромных глаза - лампады- смотрели оттуда. Эти глаза, вдруг так много напомнившие Петрику из той, его петербургской жизни, когда он избегал Валентины Петровны и дружил с Портосом - ошеломили его. Он не мог вынести их внимательного взгляда. Все было так странно и страшно, так неестественно, необычно и не по-здешнему дико! Глаза показались призраком. Мертвая тишина одиноко стоящей в лесной глуши фанзы давила. Петрик почувствовал: волосы зашевелились под донцем фуражки, и холодный трепет прошел по спине и ногам. Он попятился назад и, не отдавая себе отчета в том, что делает, выбежал из фанзы и побежал к опушке леса. Но едва подошел к мелким частым осинам и елкам, услышал жужжание толкавшихся в воздухе мух, увидал пробежавшую в траве ящерицу, услыхал трепет крыльев сорвавшейся в кустах птицы - овладел собою. Вложил все еще вынутую шашку в ножны и, взяв себя в руки, спокойно и неторопливо пошел в фанзу.
Там все та же царила тишина. Петрик смелее посмотрел на двери, заклеенные розовой бумагой. Он ждал увидеть глаза-лампады, он был готов сломать о них свой острый взгляд и распахнуть скрывавшие лицо двери - но щель была пуста. Оттуда смотрелась чернота каморки. Петрик шагнул к дверям и сразу остановился, как вкопанный. У него на миг от неожиданности и страха закружилась голова.
Двери медленно раскрылись и из них вышла маленькая, сгорбленная, одетая в серые длинные лохмотья старуха-китаянка. Ее череп был гол и покрыт коричневой сморщенной кожей. На макушке был точно узелок грязно-седых волос. Лицо в морщинах с узкими щелками глаз, с широким приплюснутым носом, с тонкими губами, раскрывавшими черный пустой рот без зубов, было лицом ужасной маски. Так было оно неподвижно.
Старуха остановилась в шаге от Петрика. В ее руке была тоненькая трубочка с серебряною, с пол-жёлудя величиною, чашечкою чубук - несколько секунд Петрик и китаянка стояли друг против друга. Оба молчали.
- Русска мадама чего ю? - отрывисто, срывающимся хриплым голосом спросил Петрик.
Старуха не ответила. И прошло довольно времени в этом напряжении. Петрик сделал движение схватить старуху. Тогда шире раскрылся беззубый рот и в щелях глаз коричневой маски метнулся огонь. Блеющий, нечеловеческий голос раздался в фанзе:
- Мею… мею!.
"Я должен обыскать", - мелькнула мысль в голове Петрика.
Но едва он коснулся рукою тряпья, как отдернул руку. Самое слово - "обыскать" претило его офицерскому достоинству. Позорным казалось рыться в женском скарбе ничтожной старухи. Кого она могла здесь прятать, что хранить? Петрик воровато оглянулся. Старуха села на край кана. Ее голова чуть тряслась. В руке, изсохшей, с тонкими пальцами, дрожала ее трубка. Она смотрела на Петрика узкими глазами. И в ее взгляде Петрик читал страшный, оскорбительный немой упрек.
- Мею… мею-ля… - еще раз проблеяла старуха.
ХХI
Страшный, какого никогда еще не испытывал Петрик, мистический какой-то ужас охватил его. Точно видел он что-то потустороннее. Будто неземные силы стали против него. Так страшна казалась эта такая простая старуха! Петрик, пятясь, вышел из фанзы. Опустив голову, медленно брел он по лесной прогалине; потом карабкался наверх, выбираясь из пади с одинокой фанзой. Он уже жалел, что не взял с собой ни Ферфаксова, ни Похилко, ни кого-нибудь из солдат. Их трезвый ум помог бы ему. Они не стеснялись бы перерыть все старухино тряпье, раскрыть сундуки, заглянуть во все закоулки фанзы. Они сказали бы: действительно ли то были в щели между бумагами глаза-лампады, принадлежавшие тому прошлому, что Петрик так решительно и резко вычеркнул из своей жизни.
"А впрочем", - думал он, - "чего это я? Старый солдат… Как разыгрались нервы!
Вчерашняя драма на Шадринской заимке… Странный разговор с Кудумцевым и это его определение интеллигентского цинизма… "хи-хи-хи".
Ему казалось, что, когда он выходил из фанзы, он слышал это "хи-хи-хи". Не смеялась ли то старуха? Ее блеющее "мею" преследовало его.
"Ну чего это я", - думал он, и сам мысленно говорил себе: - "ну, хочешь, вернусь… Ну вот и вернусь".
Но не вернулся. Напротив, торопился выбраться из пади, жаждал увидеть простодушное честное лицо Факса.
- Кто там может скрываться? Ну, если там была и правда нигилисточка? Если это ее глаза-лампады глядели из-за прорванной бумаги, куда же она девалась? И как могла нигилисточка из Петербурга очутиться в глухой пади среди лесов "Императорской охоты"? Все это вздор".
Но этот вздор всколыхнул мучительные воспоминания прошлого и разбудил, казалось, так надежно усыпленную ревность.