И действительно, в просторной квартире Воеводских у всех членов семьи были свои отдельные комнаты и своя отдельная жизнь. Хозяина дома, Егора Савельича, дети видели только за обедом. Утренний кофе он пил у себя в кабинете, потом уезжал на службу и возвращался в шестом часу, к обеду, усталый, раздражительный, недовольный. После обеда он уходил в свою комнату отдыхать, вечер проводил в клубе и домой возвращался уже поздно ночью. Дети больше боялись, чем любили его, и этот страх, по-видимому, разделяла и Анна Захаровна.
- Я пожалуюсь барину! - говорила она прислуге, чем-нибудь рассердившей ее.
- Вот ужо узнает папа! Я скажу папе! - была угроза, которой пугали детей.
Егор Савельич почти никогда не разговаривал с детьми, и при нем все они, даже шалунья Ада, сидели молча, чинно и смирно. Одной Нине предлагал он время от времени вопросы; одна она заговаривала с ним, но обыкновенно не о своих делах, а о чем-нибудь, что вычитала в книгах или газетах.
Анна Захаровна была всегда очень добра и снисходительна к детям, почти никогда не бранила их и любила доставлять им удовольствия; но она совсем не занималась ими. Она куда-то выезжала, принимала у себя гостей и в детские комнаты редко заглядывала. Дети жили своею собственною жизнью, и притом жили не все вместе, а каждый порознь. Две младшие девочки были совершенно предоставлены гувернантке-француженке; Ада, как более живая, иногда бегала по всем комнатам и непрошенная врывалась к матери или к Нине; тихая же, болезненная Мима выходила из детской только в столовую пить чай, завтракать и обедать. Нина занималась, читала, брала уроки в своей комнате, не пуская в нее ни брата, ни сестер. Митя ходил в гимназию, а вечера проводил, запершись со своим репетитором.
У всех них были свои собственные знакомые, до которых другим не было дела. К Аде и Миме приезжали маленькие мальчики и девочки с гувернантками и боннами, к Мите застенчиво пробирались его товарищи-гимназисты. Нина не вела знакомства со своими сверстницами: она предпочитала разговоры с совершенно взрослыми людьми, и Соня не раз, смирно сидя в уголку гостиной, удивлялась, как смело и непринужденно разговаривает ее умная кузина не только с барышнями, но даже с "большими" мужчинами.
Глава II
Первые дни по приезде Соня пыталась сблизиться с Ниной. Она стала брать вместе с ней уроки немецкого языка, арифметики и естественной истории, часто присутствовала на уроках словесности и всеобщей истории, читала книги, которые Нина давала ей, разговаривала с ней. Но она скоро убедилась, что Нина смотрит на нее свысока, считает ее гораздо глупее себя, что поэтому настоящая дружба между ними невозможна.
С Мимой и с Адой Соня сначала почти совсем не могла разговаривать. Гувернантка старалась, главное, научить их болтать по-французски и не позволяла им сказать ни слова по-русски; а Соня с трудом могла склеить несколько французских фраз.
Между тем ей очень не нравилось то, что происходило в детской. Ада, умненькая, ласковая, хитрая девочка, успела подольститься и к матери, и к гувернантке, почему ей прощались все ее недостатки, и все, что она делала, считалось очень милым. Мима, напротив, угрюмая по природе или, может быть, вследствие болезненности, не пользовалась особенною любовью матери; гувернантка же была к ней просто несправедлива: если она не могла заучить урок так скоро, как младшая сестра, француженка бранила ее; если она не соглашалась играть в ту игру, какую предлагала Ада, у нее отнимали игрушки; если она сердилась, когда Ада дразнила ее, гувернантка ее наказывала. Во всех ссорах детей всегда была права Ада и виновата Мима. Все это еще больше портило от природы не мягкий характер девочки и прямо озлобляло ее.
Соне от души жаль было смотреть, как она по целым часам сидит в углу молча, с сердитым, надутым лицом. Она попробовала было поговорить о том, что делается в детской, с Ниной; но та с первых же слов остановила ее.
- Я знаю, - сказала она, - что мои обе сестрицы - пренесносные девочки: Ада шалунья и капризница; Мима упряма и тупа; но что же мне с этим делать? Их воспитывают мама и гувернантка, и до меня это не касается!
"Не касается, что делается с сестрами? Как это странно! - думала Соня. - Вот и Митины дела, кажется, также не касаются никого в доме! Никто не обращает внимания, что пять лет тому назад он был здоровый, веселый, живой мальчик, а теперь стал худой, как щепка, сидит вечно повесив нос, смотрит исподлобья…"
Сколько было у Сони рассказов всякий день по возвращении из гимназии! И с каким интересом слушала эти рассказы не только мама, но и маленький братишка Миша, и ключница Анисья, и горничная! Митя никогда ничего не рассказывал о своей гимназии, и никогда никто его не расспрашивал. Ему предлагали обыкновенно один только вопрос: какую получил отметку? И так как отметки его были по большей части плохи, то Егор Савельич бранил его, Анна Захаровна с грустной укоризной качала головой, а Нина смотрела на брата с нескрываемым презрением.
Один раз, увидев, что Митя возвращается из гимназии какой-то особенно сгорбленный и хмурый, Соня тихонько проскользнула за ним в его комнату. Мальчик сердито бросил на пол ранец с книгами и сам опустился на кровать.
- Что, устал, Митя? - участливо спросила Соня, заглядывая в его бледное, исхудалое лицо.
- Устал и надоело! - неохотно отвечал он.
- Что надоело? Гимназия?
- Гимназия и всё, всё надоело! Жить надоело! - с каким-то озлоблением прокричал Митя. Сердце Сони сжалось. Она как-то сразу почувствовала, что мальчик не шутит и не ломается, что ему в самом деле тяжело, что его надобно развлечь, утешить.
- А помнишь, как нам хорошо было тогда в деревне, у бабушки? Какие мы с тобой шалуны были! Помнишь?
Она села подле него и стала оживленно болтать, вспоминая разные детские проказы. Митя сначала хмурился и молчал, но мало-помалу оживление Сони сообщилось и ему: он поднял голову, в глазах его блеснул веселый огонек, он стал рассказывать и свои воспоминания. Через полчаса в комнате раздавался такой веселый смех, какого эти стены почти никогда не слыхали.
- Отчего ты был сегодня такой сердитый? - спросила Соня, когда увидела, что дурное настроение брата исчезло. - Не случилось ли с тобой какой неприятности в гимназии?
- Русский поставил двойку! - мрачно проговорил Митя.
- Русский! Неужели? Разве был такой трудный урок?
- Стихи длинные - знаешь "Смерть Олега"? - все повторить. Я вчера говорю своему дураку…
- Какому дураку, Митенька?
- Да этому хохлатому, репетитору! Говорю: дайте мне стихи учить, - я не знаю. А он выдумал заставлять меня переводы латинские повторять да слова! Продержал за своею латынью до 10 часов, а потом и говорит: "Стихи учите одни, без меня!" А я и не стал учить! Очень нужно! Думал, не вызовут!
- А скоро у вас выдают четвертные? Может, еще поправишься? - озабоченно спросила Соня.
- Какое там поправишься! У меня уже есть из русского двойка; да за диктовку три с минусом, наверное, два выведет! - безнадежно махнув рукой, отвечал Митя.
Соня с грустным недоумением смотрела на брата. Она не могла отнестись к его отметкам беззаботно, как к делу неважному; но не хотела осуждать его, давать ему советы… Она понимала, что он достаточно наслушался этого от других и что это только рассердит его…
Митя первый прервал молчание.
- Соня, иди сюда, посмотри, что я тебе покажу! - сказал он, подходя к столу.
Он достал из ящика листок бумаги и положил его перед девочкой.
- Что это? Твой репетитор! - вскричала Соня с веселым смехом. - Как похоже! И каким уродом ты его нарисовал!
- А это, смотри, наш инспектор! А это латинист, а это учитель русского языка! Все похожи! - и он выложил перед ней несколько листочков с весьма удачными карикатурами учителей.
- Митя! Как ты хорошо рисуешь! - вскричала Соня, любуясь рисунками и в то же время смеясь над ними.
- Это что, пустяки! Это я в гимназии рисую, когда станет скучно; а у меня есть целый альбом хороших картин: я срисовываю из "Нивы" и из других книг.
Альбом понравился Соне еще больше, чем карикатуры.
- Митя, ты просто художник! - вскричала она.
- Да, вот рисованию я хочу учиться, так меня не учат! - опять с озлоблением заговорил мальчик. - А латынь мне противна, так нет, непременно учи ее!
- Как же, Митенька, ведь без латыни нельзя учиться в гимназии, нельзя попасть в университет… - робко заметила Соня.
- Я все равно не попаду в него! Я не могу и не хочу учиться - вот и всё!
После этого Соня стала всякий день заходить к Мите в комнату поболтать часок перед обедом, и ему это было, видимо, приятно. С ней он был более разговорчив и не так угрюм, как с другими.
В половине октября гимназистам выдавали так называемые "табели", то есть листки с отметками за четверть года. Митя пришел домой позже, чем обыкновенно, очень бледный и мрачный.
- Приди ко мне! - сказал он вполголоса Соне, встретив ее в коридоре.
- Что случилось? - спросила она с беспокойством, входя в его комнату.
Вместо ответа он протянул ей свой табель. Действительно, было чем огорчаться!
В табеле красовались три двойки: из русского, из латинского и из французского; из остальных предметов стояли тройки и только из рисования пятерка.
- Плохо дело, Митя! - заметила Соня, покачав головой.
- Мне что! Мне наплевать! - возразил мальчик. - А только отец поднимет историю, вот что неприятно! Он уже третьего дня спрашивал, скоро ли я получу табель!
В этот день Егор Савельич был как-то особенно мрачен и молчалив за обедом. Когда после стола дети подошли, по обыкновению, благодарить его, он не дал руки Мите и спросил его отрывисто:
- Получил табель?
- Получил, - прошептал Митя, опуская голову.
- Принеси его ко мне в кабинет!
Митя вышел из комнаты, и Егор Савельич обратился к жене:
- Мальчишка окончательно избаловался! - сказал он сердитым голосом. - Я заезжал сегодня к директору гимназии, и он мне сказал, что если так будет продолжаться, его исключат! Утешительно!
И он ушел к себе в кабинет, сильно хлопнув дверью.
Через несколько минут к нему прошел Митя с злосчастным табелем в руках. Вскоре в столовой послышался рассерженный голос отца и отдельные бранные слова: "Лентяй, негодяй, дурак!" Мити совсем не было слышно, но Егор Савельич сильно горячился: может быть, самоё молчание мальчика, который не мог или не хотел ничего сказать в свое оправдание, еще более усиливало его гнев.
Наконец, дверь кабинета открылась.
- Помни же! Высеку! Своими руками высеку! - кричал Егор Савельич. - Даю тебе честное слово! Если будет хоть одна двойка, высеку!
Митя быстрыми шагами, низко опустив голову, прошел через столовую к себе в комнату, и дверь кабинета снова захлопнулась.
- Господи, как это ужасно! - вскричала Соня, чуть не плача от волнения. - Неужели это правда, Нина? Неужели он это сделает?
- Не знаю, - отвечала Нина, остававшаяся вместе с кузиной в столовой, - это, конечно, ужасно, Соня; но подумай также, как ужасно, что Митя не хочет учиться, растет таким неинтеллигентным.
- Что же, Нина, не все могут быть такие умные, как ты! - заметила Соня.
- Но все должны стремиться развивать свой ум и приобретать познания, - наставительно проговорила Нина.
Соня вздохнула. Нет, она положительно глупа и никогда не научится говорить с Ниной; лучше пойти попытаться утешить Митю.
Митя лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Соня села подле него и начала убеждать его, что слова отца были, наверное, пустой угрозой, что он, конечно, не решится подвергнуть большого мальчика такому позорному наказанию, что, наконец, Мите ведь стоит немного, очень немного постараться, и он не доведет себя до этого.
- Ах, какая ты странная, Соня! - сказал Митя, дав ей вдоволь наговориться. - Да неужели ты думаешь, я позволю сделать это над собой? Разве я маленький! И учиться из-за страха наказания я тоже не намерен!
- Что же ты будешь делать, Митя? - спросила встревоженная Соня.
- Уж я знаю, что я придумал! - с каким-то мрачным озлоблением проговорил мальчик.
- Скажи, Митенька, что такое? Пожалуйста, скажи! - просила Соня, которую очень пугала тайная угроза, скрывавшаяся в словах брата.
- Что там говорить! Просто возьму да и уйду из дому!
- Уйдешь? Да куда же тебе идти?
- Мало ли куда! Хоть в Америку!
- Полно, Митя, разве это можно! В Америку уйти нельзя: туда далеко ехать, а это стоит очень дорого; без денег же тебя не повезут ни по железной дороге, ни на пароходе.
- Ну, положим, деньги у меня есть! Я еще три года назад начал себе копить на велосипед, и теперь у меня денег очень много…
- Митя, неужели же ты можешь решиться уйти из родного дома?.. Неужели ты не будешь скучать?
- Небольшое мне веселье в родном доме!
- И тебе не жалко будет ни сестер, ни мамы? Ведь если ты уйдешь, это будет такое горе для нее и для всех!
- Не беда - утешатся!
Соня была в отчаянии. Все ее слова были, видимо, бессильны.
- Я скажу тете, - проговорила она наконец, вставая.
- Не смей! - закричал Митя, хватая ее за платье. - Слушай, Соня, если ты хоть кому-нибудь расскажешь, что я тебе говорил, я с тобой рассорюсь, на всю жизнь рассорюсь! Слова тебе никогда не скажу! И чего ты испугалась? Ведь я не сейчас же уйду! У меня еще ничего не готово. Отец стращает, если я к Рождеству принесу дурной табель, а до Рождества еще далеко!
Глава III
Убедившись, что дружба с умной Ниной для нее невозможна, Соня обыкновенно тотчас после урока уходила из ее комнаты, чтобы не мешать ей заниматься. Она очень удивилась, когда один раз Нина попросила ее подождать немного.
- Мне надобно рассказать тебе одну вещь, - сказала она. - Видишь ли, дети тети Ольги Савельевны затевают на праздниках играть домашний спектакль; они пересмотрели много пьес и ничего не могли выбрать; тогда я обещала, что сама сочиню пьесу.
- Сочинишь пьесу? Ниночка! Ведь это страшно трудно!
- Да, я много об этом думала, не спала сегодня целую ночь. Наконец, я, кажется, придумала, у меня пока составлен только план. Хочешь, я тебе прочту?
- Пожалуйста, прочти, Ниночка! Это так интересно!
Соня уселась на кушетку и приготовилась с некоторым благоговением слушать чтение кузины. Нина достала из стола синенькую тетрадку и начала: