Она хотела поклониться гостю, но так как была очень мала ростом и очень широка, поклониться ей не удалось, и её словно шатнуло вперёд.
Здороваясь с хозяйкой, майор вежливо козырнул и оглядел покрытый вышитой скатертью стол, кусты китайской розы, двуспальную кровать, закрытую опрятным белым одеялом.
Он вынул из полевой сумки мыльницу, полотенце и попросил хозяйку слить ему воды на руки.
- Как же ваше имя и отчество, мамаша: - спросил Берёзкин, сняв с себя гимнастёрку и намыливая крепкую, красную шею и лысеющую бритую голову.
- Вот до сих пор звали Антониной Васильевной, - протяжно, певуче ответила старуха.
- И дальше так будут звать, Антонина Васильевна, поверьте уж мне, сказал: майор. - Лейте, лейте, не бойтесь.
Он зафыркал, зафукал, заохал, закряхтел, нежась от удовольствия, подставляя голову под холодную струю воды, хлопая себя ладонями то по щекам, то по затылку.
Потом он прошёл в комнату и сел в кресло, полуприкрыв глаза, молчал, охваченный внезапным чувством покоя и уюта, которое с особой силой приходит к военным, вдруг попавшим из пыла, ветра, шума, вечной полевой жизни в мирный палу мрак человеческого жилья.
Аристов тоже молчал. Вместе наблюдали они, как накрывал на стол толстый боец.
Старуха принесла большую тарелку крепеньких коралловых помидоров.
- Ешьте на здоровье. А скажите, товарищи начальники, когда оно, горе, кончится?
- Вот разобьем немца, тогда и кончится, - зевая, оказал Аристов.
- Тут у нас старичок есть один, - сказала Антонина Васильевна, - по книге гадает он, потом петухи у него - один чёрный, другой белый, они у него дерутся, и по тому, как Волга весной разливалась, по всему, словом, говорит этот старичок, выпадает, что двадцать восьмого ноября войне конец.
- Вряд ли он знает, - сказал: боец, ставя на стол бутылку водки.
Майор, с детской улыбкой глядя на водку и тарелки с закусками - были тут грибы маринованные, и холодная баранина, и студень, - сказал:
- Вы, Антонина Васильевна, этим старичкам шарлатанам не верьте. Они больше всего курами да яичками интересуются.
- Мне вот шестьдесят четвёртый год пошёл, - проговорила Антонина Васильевна. - Отец мой восемьдесят четыре года жил, а отца отец - девяносто три, и все мы коренные волжские люди, но не помним, чтобы немца или француза пускали до волжской воды. А вот этим летом пустили его, дурачки, до коренной земли. Говорят - техника какая-то у него, самолёты очень тяжёлые против наших; будто у него ещё порошок такой есть, насыпет в воду - и в машины заливает, заместо бензина. Не знаю я. Вот только утром на базаре из Ольховки старуха одна приезжала, муку меняла и говорила, будто у них в избе пленного немецкого генерала держали, так он прямо всем говорит "У меня такой приказ от Гитлера, возьмём Сталинград - вся Россия наша будет, а не возьмём - обратно к своей границе вертаться станем". А вы как считаете? Сдадим Сталинград или удержим?
- Нет, будь уверена, Сталинграда не сдадим, - сказал: Аристов.
- Дело военное, - сказал: майор, - тут трудно наперёд гадать. Постараемся, конечно, Антонина Васильевна Аристов хлопнул рукой по лбу:
- Да у меня ведь завтра идёт в Сталинград машина. С ней едет подполковник Даренский из штаба фронта, он в кабину сядет, а сзади только два человека мой кладовщик и лейтенант, мальчик, из школы едет - просили его подбросить. Вы у меня заночуете, а утром они прямо заедут за вами.
- Вот чудесно, - сказал: майор, - вот чудесно, это я знаю - к фронту всегда раньше срока попадёшь.
Они сидели несколько минут молча - состояние, хорошо знакомое всем, готовящимся выпить: говорить уже хочется о вещах в некотором роде сокровенных, до выпивки разговор этот не клеится, и потому собутыльники благоразумно ждут первой рюмки, когда можно будет приступить к настоящей беседе.
- Готово, товарищ начальник, - сказал: боец Майор подсел к столу, оглядел его и с весельем произнёс.
- Ох, и молодец вы, товарищ лейтенант! Он хотел польстить Аристову, и его звание техника интенданта перевёл на строевое. Майор Берёзкин знал политичное обращение, неписаные армейские законы. Если подполковник командует дивизией, то политичные подчинённые никогда не обращаются к нему, "товарищ подполковник", а всегда: "товарищ командир дивизии"; если капитан командует полком, то к нему обращаются: "товарищ командир полка". Ну, конечно, обратно, если человек с четырьмя шпалами командует полком, то все обращаются "товарищ полковник" и уж никогда не скажут: "товарищ командир полка", чтобы не подчеркнуть досадного несоответствия между званием и должностью.
Майор посмотрел на Аристова и сказал:
- Слушай, ты мою жену и ребят помнишь?
- Ну конечно, в Бобруйске вы ведь на первом этаже жили в доме начальствующего состава, а я во флигельке - каждый день их видел. Супруга ваша с кошёлкой синей ходила на базар
- Точно, с синей. Это я ей во Львове купил, - сказал: майор и сокрушённо покачал головой.
Ему хотелось рассказать Аристову о своей жене, о том, как они купили за день до войны зеркальный шкаф, как жена хорошо готовила украинский борщ и какая она была образованная - брала много книг в библиотеке и знала по-английски и по-французски. Ему хотелось рассказать, каким хулиганом и драчуном был старший. Славка, и как он пришёл и сказал:. "Папа, выпори меня, я кошку укусил!"
Но хозяин, перебив Берёзкина, заговорил сам.
К таким людям, каким был его бывший начальник, Аристов относился со сложным чувством снисходительного, насмешливого недоумения перед святой деревенской простотой и жизненной неумелостью их, а с другой стороны, - со страхом и уважением. "Эх, брат ты мой, - думал он, оглядывая выцветшую гимнастёрку и кирзовые сапоги майора, - эх, брат ты мой, отвоевал бы я хоть ноль целых две десятых того, что ты, я бы здесь не сидел. Я бы... Уох! Я бы.."
И он, угощая майора, сам завладел разговором:
- Командующий курит трубку, - есть, товарищ генерал, "Золотое руно"! Дня не сидел без руна: Начальник штаба болеет язвой, состоит на диете. Есть, товарищ начальник, диета, - удивляется даже. В степи ни колхозов, ни совхозов - получает полную молочную диету: "Где ты берёшь сметану, опасный человек?" спрашивает. Вызвал меня специально, интересовался. В чём же главная суть? Будем ждать по нарядам, пока доставят, ничего не дождёшься. А тут нужна инициатива, размах большой, смелость. Вот завтра гоню машину в Сталинград ясно, винный завод, после пожара, эвакуация, всего не вывезешь. А ждать, пока привезут, - ничего никогда не дождёшься. А если тебе что-нибудь нужно, пожалуйста, я такой человек - бери, оформлю, не пожалею, машины дам, на риск пойду. Но уж если мне нужно, давай, как первый друг даёт. И меня знают люди и говорят: "Аристона слово крепче всех нарядов и накладных". - Он посмотрел на собеседника и спросил: - Может, пива, товарищ майор?
- Ты, я вижу, себя в общем не ущемляешь, - сказал: майор, показывая на стол
- Я себе ничего не позволяю, - ответил: Аристов. И он поглядел своими ясными голубыми глазами прямо в глаза Берёзкину. - Ни в какой мере! Для себя нет! Я ведь живу у всех на виду: тут и комиссар штаба, я от него не хоронюсь!
Майор выпил и покачал головой.
- Хороша!
Он начал было ощупывать помидоры, выискивая достаточно зрелый, но не вошедший в мягкость, и смутился, с печалью вспомнив про жену - она всегда была недовольна, если он щупал помидоры или огурцы, лежавшие на общем блюде.
В это время зазуммерил полевой телефон, установленный на комоде Аристов взял трубку:
- Техник-интендант второго ранга Аристов слушает.
Очевидно, говорило высокое начальство, так как во время разговора Аристов стоял прямо, с напряжённым лицом, и левой рукой поправлял гимнастёрку, счищал крошки еды. С его стороны весь разговор заключался в том, что он четыре раза произнёс: "Есть, есть, есть... понятно, есть..." Он положил трубку и сразу кинулся к фуражке.
- Извините, вы тут ешьте, ложитесь отдыхать, если хотите, меня вызывают по срочному делу...
- Ладно, пожалуйста, - сказал: майор, - только насчёт машины давай не забудем.
- Сделаем, сделаем, - и Аристов кинулся к двери.
Майор находился на том градусе, когда человеку совершенно немыслимо оставаться без собеседника. Он подошёл к двери в маленькую комнатку, где сидела хозяйка, и позвал.
- Мамаша, а мамаша, пойдите-ка сюда. Старуха вышла к нему.
- Садитесь, Антонина Васильевна, - пригласил майор, - может быть, рюмочку выпьете со мной за компанию?
- Можно, - ответила старуха, - с удовольствием. Это раньше, знаете, считалось бог весть что. Тоска-то какая!
Она выпила рюмку, закусила помидором.
- Ну, как он вас тут, бомбит? - начал разговор Берёзкин так же, как тысячи майоров, лейтенантов, бойцов начинали разговор со старыми и молодыми женщинами в фронтовых деревнях и городах.
Она ответила ему так же, как отвечали тысячи старую и молодых на этот вопрос:
- Бомбит, бомбит, дюже бомбит, милый.
- Что ты скажешь, - сокрушённо произнёс майор и спросил: - А вы не помните, мамаша, в старое время тут у вас в Камышине проживал такой Сократов?
- Ну как же, господи, не помнить, - сказала старуха, - мой ведь старик рыбачил, и я всегда рыбу им носила.
- И семейство его знали?
- Знали, конечно, знали, сама-то хозяйка ещё в ту войну умерла, а дочки у них - Тамара - та помоложе, а Надя, старшая, болела всё - за границу ездили с ней.
- Скажите, пожалуйста, скажите, пожалуйста, - сказал: майор.
- А вы здешний, знаете их? - спросила Антонина Васильевна.
- Нет, я их не знаю, - подумав, сказал: майор.
Старуха выпила вторую рюмку, налитую майором.
- Дай вам бог живым домой вернуться, - проговорила она и вытерла губы.
- Ну а как, что за люди были? - спросил майор.
- Это кто же?
- Сократов этот самый.
- О, он вредный был. Его тут все боялись. Генерал настоящий, не дай бог прямо. А она душевной женщиной была, и пожалеет, и расспросит, многим даже помогала, и в приюте сиротском всегда от неё подарки богатые были.
- А дочки, верно, в неё пошли характером, не в отца? - спросил майор.
- Дочки да, дочки тоже хорошие были, обе худенькие такие, простенькие, платьица на них коричневые, гулять ходили по Саратовскому проспекту или на Тычок, над Волгой садик у нас такой был.
Она вздохнула и сказал:а:
- Тут кухарка их старая жила, Карповна, по соседству с нами, её убило в прошлое воскресенье, когда днём налегал он. Шла с базара, меняла платок на картошку, и прямо около неё бомба упала. Карповна эта про них всё рассказывала. Надя померла в революцию, а младшенькую на службу нигде не брали, в союз не принимали, а потом нашёлся будто хороший человек такой, из простых совсем, плотником он, что ли, раньше был.
- Вот оно что, - сказал: майор, - плотником?
- Вот видишь. И будто женился он на ней и имел неприятности, ему товарищи советовали: "Брось ты её, мало, что ли, в России девок да баб", а он ни в какую: "Я её полюбил и всё тут". А потом уж они хорошо жили, спокойно, и дети у них стали
- Что ты скажешь, - говорил майор, - что ты скажешь.
- Да, теперь жизнь рассыпалась, - продолжала хозяйка, - народу-то, народу пропало: На старшего сына я похоронную получила, а младший вот уж год не пишет, - считают без вести пропал.
- Да, кровь наша льётся, - сказал: майор. Он отсел от стола к окну, вынул из полевой сумки белую металлическую коробочку, разложил на коленях полный портновский набор и стал выбирать нитку по цвету, чтобы залатать продравшийся в дороге локоть гимнастерки. Шил он умело и быстро, каждый раз, прищурившись, оглядывал своё творчество.
- Ох, и ловок ты шить, сынок, - сказала старуха, переходя с майором на "ты".
Без гимнастёрки этот человек в опрятной рубахе, с лысеющей головой, с сероголубыми глазами, с немного скуластым загорелым лицом очень был похож на волжского рабочего, и ей неловко и обидно показалось говорить ему "вы".
- Шить я умею, - с улыбкой вполголоса сказал: он, - надо мной в мирное время товарищи смеялись, говорили - "Наш капитан - портниха". Я могу покроить и на маши! а прострочить, и детское платье могу сшить
- Что ж ты до службы портным был^
- Нет, я с двадцать второго года солдат Он надел гимнастёрку, застегнул воротничок и прошёпся по комнате
Старуха, вновь переходя на "вы", сказал:а
- Я вас вполне вижу, настоящего человека сразу понимаю, на ком держава стоит, кем держится, - и, хитро прищурившись, шёпотом сказал:а: - А вот этот приятель ваш, это уж воин. Такой разве понимает? Для него всё государство на спиртах стоит. Что государство, что контора - одно слово.
Майор рассмеялся и сказал:
- Ох, мать, умна ты, видно.
Она сердито сказала ему.
- Нешто дура?
Майор вышел погулять по улице, прошёл к домику напротив и спросил у девчонки, развешивающей на веревке жёлтое солдатское бельё.
- Где тут Карповна жила, старуха? Девочка оглянулась и сказал:а.
- Нету. И квартира заколочена, и вещи её в деревню невестка повезла.
- А где тут Тычок? - спросил майор.
- Тычок? - переспросила девочка - Не знаю такого.
Он пошёл дальше я слышал, как девочка за его спиной смеялась и объясняла кому-то
- Карповну спрашивает, за наследством жених приехал. И ещё "тычок" какой-то.
Майор прошел до угла, вынул фотографию из кармана гимнастёрки, посмотрел на неё, потом послушал тонкие жалобные голоса гудков, вещавшие о новом налёте немцев, и пошёл обратно на квартиру отдыхать.
Ночью пришёл Аристов, он подошёл к Березкину и спросил, светя ему в лицо электрическим фонариком:
- Отдыхаете?
- Нет, я не сплю, - ответил: майор Аристов наклонился к Березкину и зашептал
- Ну и гонка мне была, завтра генерал армии Жуков из Москвы прибывает на "Дугласе", подготовлял все к приезду.
- О-о, шутка ли, - сочувственно сказал: майор, - шутка ли, ты бы всё ж и мне продукты кое какие устроил на дорогу.
- Машина в девять утра сюда за вами заедет, - сказал: Аристов - Насчет продуктов будьте спокойны. Не такой я человек, чтобы старого начальника не уважить.
Он стал стаскивать сапог, застонал, завозился, затих.
За перегородкой послышалось не то всхлипывание, не то вздох.
"Что такое, что за звук такой, - подумал майор и сообразил - А, это хозяйка".
Он поднялся, подошёл в носках к двери маленькой комнаты и строго спросил:
- Ну, чего плакать, а?
-Тебя жалею, - сказала старуха, - одного похоронила, второй не пишет. А сегодня тебя увидела, жалею - в Сталинград едешь, а я знаю, там крови будет... хороший ты человек.
Майор смутился и долго молчал, потом он походил по комнате, повздыхал и лёг на постель.
Подполковник Даренский возвращался после лечения в тылу в резерв штаба фронта.
Лечение не принесло ему пользы, и он чувствовал себя не лучше, чем перед отпуском.
Его тревожила мысль о возвращении в резерв, где ждало его тяжелое ничегонеделание.
Даренский остановился в Камышине, куда накануне пришел штаб выходившей из резерва на фронт армии. В штабе артиллерии нашёлся знакомый, обещавший устроить Даренского на попутную машину, которая утром должна была пойти левым берегом Волги к Сталинграду.
После обеда Даренский, как это часто с ним бывало, почувствовал признаки начинающегося приступа желудочных болей и отправился на квартиру. Он лёг и попросил хозяйку согреть на керосинке воды и дать ему горячую бутылку. Приступ оказался слабым, но всё же уснуть он не мог. К нему постучался адъютант его приятеля Филимонова, заместителя начальника штаба артиллерии, и предложил зайти к полковнику.
- Передайте Ивану Корнеевичу, - сказал: Даренский, - что у меня приступ, не смогу прийти. И напомните ему, пожалуйста, о машине на завтра.
Адъютант ушёл, а Даренский лежал с закрытыми глазами, прислушивался к разговору женщин под окном. Женщины осуждали некую Филипповну, пустившую ядовитую сплетню, будто Матвеевна поссорилась со своей соседкой Нюрой "через старшего лейтенанта".
Подполковник морщился от боли и скуки. Чтобы развлечься, он представлял себе фантастическую картину, как войдут к нему начальник штаба и командующий, сядут возле постели и станут трогательно и заботливо расспрашивать.
"Ну как, Даренский, дорогой, что ж это ты, - скажет начальник штаба, даже побледнел как-то".
"Надо врача, обязательно врача, - пробасит командующий, оглядит комнату и покачает головой" - Переходи ко мне, подполковник, я велю вещи перенести, чего тебе здесь валяться, у меня веселей будет".
"Что вы, это всё пустое, мне бы только завтра утром в Сталинград".
Однако время шло, а генералы в комнате Даренского не появлялись. Зашла хозяйка и, оглянувшись, спит ли постоялец, стала перебирать глаженое бельё, сложенное на столике швейной машинки.
Начало темнеть, настроение у подполковника совершенно испортилось. Он попросил хозяйку зажечь свет, и та сказал:а:
- Сейчас, сейчас зажгу, вот только маскировку раньше сделать надо, а то ведь налетит антихрист.
Она завесила окна платками, одеялами, старыми кофтами так старательно, словно "юнкерсы" и "хейнкели", подобно клопам и мухам, могли пролезть в щели стареньких, рассохшихся рам.
- Давайте, давайте, мамаша, поскорей - мне работать надо.
Она пробормотала, что керосину не напасёшь: и воду греть, и свет жечь.
Даренский сердился и обижался на хозяйку. Она, видимо, жила неплохо, имела кое-какие запасы, но была необычайно скупа - потребовала с Даренского за квартиру, а за молоко спросила такие деньги, что даже в Москве было оно дешевле.
И к тому же весь вчерашний день приставала, чтобы он дал ей грузовую машину съездить за семьдесят километров в деревню Климовку, привезти муку и дрова, запасённые осенью прошлого года. Откуда у него машина?
Он раскрыл тетрадь и стал просматривать записи, сделанные им в начале войны.
Чувство обиды поднялось в нём при мысли о несправедливом снятии с должности. "За что в резерв, - думал он, - за то, что я был прав, правильно оценивал обстановку, когда эта оценка не была нужна Быкову. Эх, где-то мой защитник, полковник Новиков. Выходит, мол, ошибка в том, что я был прав. Нет уж, я не такой, я ценность человека понимаю с первого взгляда, людей понимаю и умею ценить".
Ему вспомнился человек, написавший на него пять лет назад донос. Даренский пережил много тяжёлого, пока, наконец, не была доказана ложность обвинения. Оклеветавший его человек был разоблачён, а Даренский вновь был возвращён в армию.
Вспомнился тот месяц, когда бумаги его не были оформлены, и он работал на разгрузке барж в Космодемьянске. Вспомнился торжественный день, когда он вновь надел военную форму.
"Эх, дали бы мне полк, - думал он, - я бы полком стал командовать, доверили дивизию - я бы дивизию повёл. Надоела мне вся эта третьестепенная работа военного архивариуса".
И, засыпая, он представлял себя сидящим на командном пункте в Сталинграде. Входит Быков, пониженный в звании - майор: "Прибыл в ваше распоряжение, товарищ генерал". И вдруг бледнеет, узнаёт Даренского.
Тут уж десяток поступков - на выбор любой.