- Долинский убежден, что да, а он знает его лучше, чем я.
- Дай-то Бог, дай-то Бог!.. - прошептала Анна Александровна, и в первый раз лицо ее несколько прояснилось.
Когда же, как мы знаем, в тот же вечер Елизавета Петровна попросила у ней позволения временно переехать к ней, то Сиротинина с радостными слезами бросилась на шею молодой девушке.
- Вы уже говорили об этом с Селезневыми?
- Нет еще, но я, во-первых, им не нужна, так как была приглашена к дочери, которой теперь нет, и, во-вторых, я не могу жить среди людей, которые иного мнения о нем, чем я.
Анна Александровна поняла, что "о нем" значит о ее сыне, и одобрительно кивнула головой.
- Кроме того, мне приходится там встречаться с молодым Алфимовым, которого я считаю хотя, быть может, и не самостоятельным, но зато главным виновником несчастья Дмитрия Павловича. Я уже видела его.
- Видела… Но что же он? - взволновалась старушка.
- Если бы вы сами видели, что делалось с ним, когда заговорили о растрате в его конторе и когда я высказала мое мнение, что Дмитрий Павлович жертва негодяя, скрывшегося за его спиной, причем как бы нечаянно взглянула на него, то вы сами бы поняли, что, несомненно, взял деньги он.
- Да что ты?
- Он был бледен, как полотно, и сидел, как приговоренный к смерти. Выбрав удобную минуту, он ушел. Несомненно, что это дело его рук и, быть может, даже не с одной целью свалить на Дмитрия Павловича свою вину он подсовывал ему ключи…
- Какая же другая цель?
- Ему хотелось устранить его со своей дороги.
- Я тебя не понимаю.
- Я не хотела говорить этого раньше времени, но все равно, придется сказать это Долинскому и Савину, так должна же я сказать и матери моего жениха.
- Что такое?
- Он влюблен в меня.
- В тебя?
- И даже объяснялся мне в любви… Помните в тот день, когда он провожал меня к вам на дачу и даже вошел к вам, но держал себя как-то странно?
- Помню, помню…
- Видимо, ему и посоветовали сразу убить двух зайцев… Свалить всю вину и устранить соперника.
- Боже, какая подлость! - воскликнула старушка.
- От его приятелей можно ожидать всего… Это мое соображение, но оно, по моему мнению, может служить некоторою путеводною нитью при розысках. О любви к женщине в этом кружке, где вращается молодой Алфимов, говорят открыто, не стесняясь… Ведь там женщина и призовая лошадь стоят на одном уровне.
На этом Елизавета Петровна и Анна Александровна расстались, чтобы с другого дня зажить совместною жизнью и совместной надеждой на торжество правды.
X
ЗА ЗАВТРАКОМ
Явившийся к Елизавете Петровне в квартиру Сиротининой Николай Герасимович Савин был принят как посланник неба.
Дубянская заняла кабинет Дмитрия Павловича, и Анна Александровна любила проводить с ней все свое свободное от хлопот по хозяйству время именно в этой комнате.
Казалось, для обеих женщин растравление раны воспоминаниями, навеваемыми всякой безделицей, в этой тщательно убранной и комфортабельно устроенной комнате доставляло жгучее наслаждение.
Елизавету Петровну эти воспоминания, окружавшие ее днем и ночью, закаляли на борьбу, а для старухи-матери, в сердце которой появилась надежда, они стали почему-то еще более дорогими.
На второй день после переезда Дубянской, в квартире Сиротининой раздался резкий звонок.
Он донесся до слуха Елизаветы Петровны и Анны Александровны, бывшей в комнате последней.
- Кто бы это мог быть? - с недоумением сказала старуха.
- Быть может, письмо… - сделала догадку Дубянская.
- Для письма не время…
Вошедшая служанка разрешила сомнения.
- Пожалуйте, барышня, к вам-с… - сказала она, обращаясь к Елизавете Петровне.
- Ко мне, кто?
- Какой-то господин… Вас спрашивает… Дома, говорит, Елизавета Петровна, ну я, вестимо, говорю: "Дома, пожалуйте…"
- Да кто такой?
- А мне невдомек спросить-то… Он в гостиной…
- Экая ты какая, можно ли так всех пускать…
- Господин хороший…
Дубянская оправила наскоро свой туалет и вышла. В гостиной она застала Савина.
- Николай Герасимович… Вот не ожидала…
- Прямо чуть не с вокзала к Долинскому, а затем к вам… Взявшись за дело, нечего дремать… Куй железо, пока горячо, сами, чай, знаете поговорку…
- Я не знаю как, и благодарить вас… Садитесь…
Савин сел в кресло, а в другое опустилась Елизавета Петровна.
- Благодарить будете потом, если будет за что, а пока еще не за что… - заметил Николай Герасимович.
- Как не за что?.. Примчались по чужому делу…
- Оно меня так же интересует, как свое собственное. Я, прочитав письмо Сергея Павловича, подпрыгнул от радости, что могу быть вам чем-нибудь полезным.
- Благодарю вас.
- Опять же не за что. Сознавать, что работаешь на пользу других, так приятно, что в этом сознании уже лежит величайшая награда, а я и обрадовался потому, что за последнее время начал подумывать, что я уже совсем никому не нужен…
- Полноте…
- Верно, верно, я говорю не из фатовства, а искренно. Мне было так тяжело… Теперь я ожил… Долинский дал мне инструкции, к вам я приехал за другими… С завтрашнего дня начинаю тщательные полицейские розыски и не будь я Савин, если не выведу их всех на чистую воду. Жениха вашего сделаю чище хрусталя… Это возмутительная история.
- Не правда ли?
- Положительно.
- Я вам сообщу еще некоторые соображения, но позвольте мне познакомить вас с хозяйкой этой квартиры, матерью Дмитрия Павловича Сиротинина, Анной Александровной.
- Сочту за честь и удовольствие.
Елизавета Петровна вышла и через несколько минут вернулась вместе с Сиротининой.
- Вот, Анна Александровна, позвольте вам представить Николая Герасимовича Савина, который, как вы знаете, был так добр, что взялся помочь нам в нашем общем горе…
Анна Александровна протянула руку и крепко пожала руку Савина.
- Уж не знаю, батюшка, как и благодарить вас… Помоги вам Бог, век за вас буду молиться Пресвятой Владычице Божьей матери…
- Помилуйте, сударыня, я только что сейчас объяснил Елизавете Петровне, что меня самого крайне интересует это дело и, наконец, каждый из нас, если может, обязан помочь ближнему в несчастье…
- Ох, не все так думают в наше время, не все… - печально покачала головой Сиротинина, сидевшая на диване.
Елизавета Петровна начала сообщать Николаю Герасимовичу свои соображения, не скрыла от него смущения молодого Алфимова, при котором она высказала свое мнение о совершенной в банкирской конторе растрате, а также и о том, что Иван Корнильевич ухаживал за ней и мог быть заинтересован в аресте и обвинении Дмитрия Павловича как в устранении счастливого соперника.
- Он, видимо, не ожидал, что я буду на его стороне, и был поражен, когда я высказала решение даже в случае его обвинения, обвенчаться с ним и следовать за ним в Сибирь…
- Да, да, это очень важно… На этой истории скорее всего можно их изловить.
- Я и сама так думаю…
Николай Герасимович передал Елизавете Петровне совет Долинского поехать завтра завтракать к Кюба, где он может встретить всю эту компанию.
- Это хорошо, это будет иметь вид случайного возобновления знакомства и не возбудит с их стороны подозрения.
- То же самое говорил и Сергей Павлович… Великие умы сходятся… - пошутил Савин.
Дубянская грустно улыбнулась.
- Несчастье изощряет женский ум…
- О, как вы правы, и именно тогда, когда мужчина падает духом, женщина начинает работать мыслью.
Получив еще некоторые необходимые сведения по делу, Николай Герасимович простился и уехал.
Скоро в квартире Сиротининых были повсюду потушены огни.
Но это еще не доказывало, чтобы все спали.
Анна Александровна, действительно, часик вздремнула, но затем, одолеваемая думами о сыне, ворочалась с боку на бок.
Со дня ареста Дмитрия Павловича Анна Александровна проводила таким образом все ночи.
Не спала и Елизавета Петровна.
Она, напротив, забылась лишь под утро.
Всю ночь напролет обдумывала она возможность выхода из того положения, в которое попал любимый ею человек, соображала, комбинировала.
Теперь она волновалась, как начнет Савин свою трудную миссию.
От удачного начала зависит многое.
Николай Герасимович между тем в виду все-таки проведенной им не с таким удобством, как дома, ночи в дороге, спал, как убитый.
Во втором часу дня он входил в общую залу ресторана Кюба, на углу Большой Морской улицы и Кирпичного переулка.
- Ба!.. Савин!.. - раздался возглас с одного из столиков, б то время, когда Николай Герасимович не успел еще и приглядеться к находящимся в ресторане. - Какими судьбами?..
Савин оглянулся на возглас и улыбнулся. Рыба сама шла в сетку.
За столом сидели барон Гемпель и Григорий Александрович Кирхоф.
Николай Герасимович пожал руку первому и внимательно посмотрел на второго.
- Опять в Петербурге? - спросил барон. - Вы не знакомы? - указал он на Кирхофа.
- Как будто встречались за границей, - заметил Савин.
- Григорий Александрович Кирхоф.
- Киров… Кирхоф, - повторял Николай Герасимович и настоящую, и измененную фамилию Григория Александровича. - Кажется, в Париже?..
- Угадали, в Париже, - заметил смущенно Кирхоф. - Очень приятно.
Выражение его лица красноречиво говорило, что это "очень приятно" было сказано далеко не от чистого сердца.
- Ты один? Садись, - сказал между тем барон Гемпель. Николай Герасимович присел к столику.
- Думаешь по утрам кормиться здесь? Хвалю… Лучше завтраков не найдешь в Петербурге.
- Нет, я так, случайно…
- Ты был в Москве?
- А, несколько месяцев.
- Не встречал ли Неелова? Он тут сбежал из Петербурга с одною прехорошенькою штучкой.
- Не только встречал, но даже и повенчал его с этой штучкой.
- Повенчал! Ха, ха, ха! Это интересно. Вот чего не ожидал от Владимира… Мы думали здесь, что он живо удерет от нее, а она возвратится вспять под кров родительский.
Гемпель продолжал от души смеяться.
- Теперь удрать от нее ему не сподручно… Он без ноги.
- Как без ноги? Час от часу не легче… Женат и без ноги… Два несчастья сразу, и не разберешь, какое из них хуже… Ну, ты ему дал жену, а кто же у него отнял ногу?
- Долинский.
- Это адвокат?
- Он самый.
- Как так?
- Прострелил ее на дуэли.
- Та, та, та… Ведь этот Долинский был влюблен в эту нееловскую штучку, в Селезневу.
- Кажется, но он вел себя по-рыцарски… Он мог бы убить его, а только ранил… Стреляет он восхитительно…
- Неелов тоже не даст промаха в туза.
- А тут дал.
- Да расскажи толком, все по порядку…
Лакей подал первое блюдо завтрака.
Николай Герасимович принялся за еду, что, впрочем, не помешало ему довольно обстоятельно рассказать свою встречу с Нееловым и Любовь Аркадьевною, приезд Долинского и Елизаветы Петровны Дубянской, бегство Неелова из Москвы, дуэль в его усадьбе и оригинальную свадьбу тяжело раненого.
И Гемпель, и Кирхоф слушали все это с величайшим вниманием и видимым интересом.
- Надо вспрыснуть здоровье новобрачных, - заметил барон Гемпель.
Подозвав слугу, он приказал заморозить бутылку шампанского.
- Ты познакомился, значит, с Елизаветою Петровною Дубянскою? - сказал, между прочим, барон Гемпель, когда первая бутылка шампанского была распита и завтракающие принялись за вторую, потребованную Савиным.
- Да, очень милая девушка, а что?
- Она тоже ведь героиня романтической истории…
Николай Герасимович навострил уши.
- Вот как, какой? - сказал он деланно равнодушным тоном.
- Ты разве не слыхал о растрате сорока тысяч рублей в банкирской конторе "Алфимов и сын"?
- Что-то, кажется, читал, но не обратил внимания…
- Так видишь ли, в растрате обвиняется кассир… - повторил Гемпель.
- Ну, ну…
- В него влюблена была эта самая Дубянская, бывшая компаньонка Любовь Аркадьевны Селезневой.
- Вот как?..
- А в нее, в свою очередь, влюбился по уши Иван Корнильевич Алфимов, сын Корнилия Потаповича Алфимова, нашего финансового туза и гения, и совладелец с ним банкирской конторы "Алфимов и сын", где была произведена растрата кассиром, соперником молодого хозяина…
- Это интересно, совсем банкирский роман…
- Вот теперь и неизвестно, виноват ли на самом деле кассир, или это подстроено, чтобы устранить его с дороги к сердцу молодой девушки и очистить эту дорогу для банкирского сына.
- Ужели это возможно?
- А ты откуда свалился, что находишь, что это невозможно… Тут, брат, вмешался наш "общий друг", - барон потрепал по плечу Кирхофа.
- Какой такой? - спросил Николай Герасимович, между тем как Григорий Александрович укоризненно посмотрел на Гемпеля.
- Ишь ведь у тебя язык-то, как только тебе попадет лишний стакан шампанского… - заметил Кирхоф.
- Ну, что из этого, ведь Савин свой… - оправдывался барон.
- Какой же это ваш общий приятель? Может быть, и мой?.. - повторил Савин.
- Не знаю, знаешь ли ты его? Граф Стоцкий…
- Я знал в Варшаве одного графа Стоцкого… Сигизмунда Владиславовича…
- Он самый… Такой, брат, человек, что другого человека наизнанку выворотит, все рассмотрит, опять выворотит и с миром отпустит… Каждого вокруг пальца обернет, так что он и не опомнится…
- Вот какой он стал… - удивился Николай Герасимович. - Я его не знал таким. Впрочем, он тогда был моложе… Красавец собою?
- Да, недурен…
- Да что я говорю… Помните в Париже, вы увидели у меня его портрет, - обратился Савин к Кирхофу, - и тогда же пересняли, сказав, что он напоминает вам вашего брата или родственника, не помню уже?..
- Да, да, припоминаю… - уже совершенно смущенно подтвердил Григорий Александрович.
- Где он живет?.. Мне так бы его хотелось видеть… Нам многое с ним можно вспомнить из дней невозвратной юности…
- Он живет на Большой Конюшенной. Барон Гемпель назвал номер дома и квартиры.
- Сейчас же после завтрака поеду к нему, - сказал Николай Герасимович.
- Едва ли вы его теперь застанете… Если он не приехал сюда, значит уехал куда-нибудь по делу, - как-то странно заторопился Григорий Александрович Кирхоф.
- Ну, не застану, так не застану… Узнаю, когда он будет дома.
Вторая бутылка шампанского была опорожнена, и собеседники вышли из-за стола, а затем и из ресторана.
XI
НЕОЖИДАННЫЙ ПОМОЩНИК
- Пройдемтесь, мне с вами надо переговорить, - шепнул Кирхоф Савину, когда они одевались в передней ресторана.
Николай Герасимович не удержался от довольной улыбки.
Начало дела шло блестящим образом.
Один спьяна проболтался более, чем следовало, другой, видимо, смущен и прямо лезет в петлю, которую, если заблагорассудится, может накинуть на него он, Савин, накинуть и затянуть.
Это не помешало Николаю Герасимовичу окинуть говорящего вопросительно-недоумевающим взглядом.
Савин оставил экипаж в распоряжении Мадлен де Межен и пришел к Кюба пешком.
По выходе из ресторана барон Гемпель сел в свою изящную эгоистку и укатил, простившись с Кирхофом и Савиным.
- На улице говорить неудобно, не проедете ли вы ко мне? - заискивающе начал Григорий Александрович, жестом приглашая Николая Герасимовича сесть в поданную уже к подъезду ресторана изящную полуколяску, запряженную кровным рысаком.
- Простите, но я хотел заехать к графу.
- Именно раньше мне надо переговорить с вами… по поводу Стоцкого, - спешно перебил Кирхоф.
- Что такое? Что с ним?
- Ничего особенного, но поверьте, вы узнаете много интересного и не пожалеете о подаренном мне часе.
- Вы дразните мое любопытство… Извольте… Поедемте.
Савин ловко вскочил в экипаж.
За ним уселся Григорий Александрович.
Когда они через каких-нибудь полчаса уже сидели в кабинете Кирхофа, последний начал таинственно:
- Вы хотели ехать сейчас, Николай Герасимович, к графу Сигизмунду Владиславовичу Стоцкому, чтобы повидаться со своим товарищем юности?
- Да… Но в чем же дело? - нетерпеливо сказал Савин.
- Вам не придется повидать его.
- Почему? - широко раскрыл глаза Николай Герасимович.
- Потому, что он не тот, который изображен на вашем портрете. Между ними нет никакого сходства.
- Странно… Ужели такое совпадение имени, отчества и фамилии и, кроме того, насколько мне известно, молодой граф Стоцкий был последний представитель своего рода.
- Действительно, других графов Стоцких нет. И этот один…
- Куда же девался другой?
- Его нет в живых.
- Послушайте, это становится интересным…
- И, несмотря на это, я попрошу вас ограничиться только этими сведениями, - заметил Кирхоф.
- Вы смеетесь надо мной… Нет, я это дело разузнаю.
- Напрасно… вы мне нанесете этим большой ущерб, а себе не доставите никакой прибыли, кроме удовлетворения праздного любопытства.
- Какое тут праздное любопытство! - воскликнул Савин. - Товарищ и друг моей юности оказывается подмененным… Его нет в живых, а по Петербургу гуляет другой граф Стоцкий, быть может, самозванец, воспользовавшийся бумагами покойного… Хорошо праздное любопытство!
- Допустим даже, что вы были близки к истине. Что же из этого?
- Как что? Надо уличить негодяя, сорвать с него маску.
- Зачем?
- Зачем? Зачем?.. Да хотя бы в память покойного…
- Ведь этим вы его не воскресите.
- Понимаю, но…
- И нет тут никаких "но"… Если же вы будете молчать до поры до времени, я даже не прошу молчания навсегда, то… Вот что, я не так прост, как выгляжу. Я следил за выражением вашего лица, когда говорили о деле этого кассира Сиротинина, и понял, что, несмотря на то, что вы небрежно уронили: "Читал что-то в газетах", - вы интересуетесь этим делом. Отвечайте же прямо, правда?
- Положим, что правда.
- Тогда согласиться на мое предложение вам прямая выгода… Я буду весь к вашим услугам и сообщу вам поболее, чем этот болтун Гемпель, который в сущности ничего не знает… Слышал, что называется, звон, да не знает, где он…
- А вы?
- Я в курсе этого дела и могу помочь в нем, а главное, доставлю вам помощь и графа Стоцкого…
- Его помощь!
- Да…
- Каким же образом?
- Да все равно… Ведь вы неизбежно столкнетесь с ним в Петербурге, в нашем кружке, но мне хотелось бы, чтобы представил вам его я… Будете вы молчать или не будете, он все равно в ваших руках.
- Почему?
- Потому что он знает, что вы знали настоящего графа Сигизмунда Владиславовича Стоцкого.
- Откуда ему это известно?
- Это сказал ему я.
- Вы?
- Да, я… Я имею в силу этого над ним власть и вас я прошу только не разрушать ее, ничуть не посягая со своей стороны на вашу… Вертите им, как хотите…
- А если я не соглашусь?
- Тогда мы оба, и граф и я, погибнем, не принеся вам никакой пользы… Сиротинин будет обвинен и сослан.
- Хорошо, - после некоторой паузы сказал Николай Герасимович, - я согласен. Вот моя рука… Но одно условие…