XII.
Милый мой друг, Вася!
Что с тобой сделалось, что ты не отвечаешь на мои письма? Вероятно, ты их или не получаешь, или тебя нет в Нижнем? Наконец, не болен ли ты, что не имеешь возможности писать??..
Я тебе послал два или три письма, а ты все молчишь и молчишь… Какая этому причина? Не мучь меня, Христа ради, и отвечай хоть двумя-тремя словами, только ответь. Я ничего не знаю о тебе - Аллах ведает, с коих пор - целую вечность, одним словом… И ты ни одним словом не известишь о себе старого друга и приятеля?!? Или, может быть, ты забыл о нем?.. Мне будет очень и очень грустно!
Я спрашивал о тебе даже Силина (впрочем, и никого больше); но тот остолоп тоже ничего не узнал или не хотел узнавать… Итак, если у тебя еще не совсем испарилась дружба ко мне и осталась хоть крошечка участия, - ты мне ответишь? Ведь да? И пожалуйста - как только получишь это письмо. Пожалуйста!
Если ты скоро напишешь мне, я буду отвечать более длинным и подробным письмом, теперь же извини за краткость.
Я все еще сверхштатный учитель и библиотекарь здешнего уездного училища. Вакантного места мне не вышло. Впрочем, я имею надежду остаться здесь: хочу заняться преподаванием русского языка. Придется опять держать экзамен… Подробности после.
Читаю много, жадно слежу за военными событиями, занимаюсь французским языком, купаюсь и гуляю по берегам Суры… Вот что я теперь делаю. Чтение и гуляние надоедают; "скучно и грустно" чаще, чем весело; досадно и тошно бывает иногда… Все учителя и немногие знакомые разъехались, кто в отпуск, кто в деревню, а без них мне Алатырь кажется еще томительнее и однообразнее… особенно в такую африканскую жару, какая стоит теперь.
Крепко жму руку и целую тебя, милый Вася! Неужели ты опять мне не ответишь? Прощай!
Твой друг К. Кудрявцев.
Алатырь, 6 июля 1877 г.
Р. S. Как сошли у тебя экзамены? Боюсь, что ты живешь с братом на даче, и это письмо долго пролежит в гимназии…, а я буду "безутешно ждать" ответа.
Есть еще письмо: немного неприличное. Я его сохранил ради "смехотворности":
Я, Василий Розанов, должен получить от Владимира Алексеевского аммонит 1 января 1874 г. Чтобы получить его, я отдаю ему право на мою горничную, мисс Кетти. Если он и не будет иметь успеха, то и в таком случае аммонит переходит в мою коллекцию.
К этому заявлению руку приложили
В. Розанов.
Владимир Алексеевский.
Свидетель К. Кудрявцев.
1873 г. 13 декабря.
А может быть, ты, Костя, жив: тогда откликнись Петроград, Коломенская, 33, кв. 21.
* * *
Русское хвастовство, прикинувшееся добродетелью, и русская лень, собравшаяся "перевернуть мир"… - вот революция.
(за занятиями).
* * *
Отвращение, отвращение от людей… от самого состава человека… Боже! с какой бесконечной любви к нему я начинал (гимназия, университет).
Отчего это? Неужели это правда.
* * *
Торчит пень. А была такая чудная латания. 13 рублей.
Так и мы…
И вся история - голое поле с торчащими пнями.
(купил за 13 с кадкой и жестяным листом на Сенной; оценивали гости в 30 р.; два года прожила; утешала глаз; на 3-e стала чахнуть, и в сентябре, у швейцара на "прилавочке" - огромная кадка и странный пень в ней).
* * *
Вполне ли искренне ("Уед."), что я так не желаю славы? Иногда сомневаюсь. Но когда думаю о боли людей - вполне искренне.
"Слава" и "знаменитость" какое-то бламанже на жизнь; когда сыт всем - "давай и этого". Но едва занозил палец, как кричишь: "Никакой славы не хочу". Во всяком случае, это-то уже справедливо, что к славе могут стремиться только пустые люди. И итог: насколько я желаю славы - я ничто. И, конечно, человечество может поступить тут "в пику". Т. е. плевать "во все лопатки".
* * *
"Анунциата была высока ростом и бела, как мрамор" (Гоголь) - такие слова мог сказать только человек, не взглянувший ни на какую женщину, хоть "с каким-нибудь интересом".
Интересна половая загадка Гоголя. Ни в каком случае она не заключалась в он……. как все предполагают (разговоры). Но в чем? Он, бесспорно, "не знал женщины", т. е. у него не было физиологического аппетита к ней. Что же было? Поразительна яркость кисти везде, где он говорит о покойниках. "Красавица (колдунья) в гробу" - как сейчас видишь. "Мертвецы, поднимающиеся из могил", которых видят Бурульбаш с Катериною, проезжая на лодке мимо кладбища, - поразительны. Тоже - утопленница Ганна. Везде покойник у него живет удвоенною жизнью, покойник - нигде не "мертв", тогда как живые люди удивительно мертвы. Это - куклы, схемы, аллегории пороков. Напротив, покойники - и Ганна, и колду-нья - прекрасны и индивидуально интересны. Это "уж не Собакевич-с". Я и думаю, что половая тайна Гоголя находилась где-то тут, в "прекрасном упокойном мире", - по слову Евангелия: "Где будет сокровище ваше - там и душа ваша". Поразительно, что ведь ни одного мужского покойника он не описал, точно мужчины не умирают. Но они, конечно, умирают, а только Гоголь нисколько ими не интересовался. Он вывел целый пансион покойниц, - и не старух (ни одной), а все молоденьких и хорошеньких. Бурульбаш сказал бы: "Вишь, турецкая душа, чего захотел". И перекрестился бы.
Кстати, я как-то не умею представить себе, чтобы Гоголь "перекрестился". Путешествовал в Палестину - да, был ханжою - да. Но перекреститься не мог. И просто смешно бы вышло. "Гоголь крестится" - точно медведь в менуэте.
Животных тоже он нигде не описывает, кроме быков, разбодавших поляков (под Дубно). Имя собаки, я не знаю, попадается ли у него. Замечательно, что нравственный идеал - Уленька - похожа на покойницу. Бледна, прозрачна, почти не говорит, и только плачет. "Точно ее вытащили из воды", а она взяла да (для удовольствия Гоголя) и ожила, но самая жизнь проявилась в прелести капающих слез, напоминающих, как каплет вода с утопленницы, вытащенной и поставленной на ноги.
Бездонная глубина и загадка.
(когда болел живот. В саду).
* * *
Боже Вечный, стой около меня.
Никогда от меня не отходи.
(часто) (чтобы не грешить).
* * *
Какого бы влияния я хотел писательством?
Унежить душу.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- А "убеждения".
Ровно наплевать.
* * *
Благородный ли я писатель?
Конечно, я не написал бы ни одной статьи (для денег - да), т. е. не написал бы "от души", если бы не был в этом уверен.
А ложь? Разврат ("поощряю")? Нередкая злоба (больше притворная)?
Как сочетать? согласить? примирить?
Не знаю. Только этот напор в душе убеждения, что у меня это - благородно.
Почему же? Какие аргументы? - "на суде ничего не принимается без доказательств"?
Да, - а что такое неблагородное?
"Подделывался".
Но ни к кому не подделывался.
"Льстил".
Но никому не льстил.
"Писал против своего убеждения".
Никогда.
Если я писал с "хочется" (мнимый "разврат"), то ведь что же мне делать, если мне "хотелось"?
Не потащите же вы корову на виселицу за то, что ей "хотелось".
И если "лгал" (хотя определенно не помню), то просто в то время не хотел говорить правду, ну - "не хочу и не хочу".
Это - дурно.
Не очень и даже совсем не дурно. "Не хочу говорить правды". Что вы за дураки, что не умеете отличить правды от лжи; почему я для вас должен трудиться?
Да и то определенной лжи я совсем не помню.
Правда, я писал однодневно "черные" статьи с эс-эрными. И в обеих был убежден. Разве нет /100 истины в революции? и /100 истины в черносотенстве?
Но зачем в "правом" издании и в "левом"?
По убеждению, что правительство и подумать не смеет поступать по "правым" ли, по "левым" ли листкам. Мой лозунг: "если бы я был Кое-кто, то приказал бы обо всем, не исключая "Правительственного Вестника":
- В мой дом этих прокламаций не вносите.
Я бы уравнял "Русское Знамя" и какую-нибудь "Полярную Звезду".
- Этих прокламаций мне не надо.
Как сметь управлять "по 100 газетам", когда не подали голоса 100 000 000 людей (мужики, вообще не "имущие")? не подали бабы? чистые сердцем гимназисты?
Подали, извольте, "люди с пером".
Я бы им такое "чиханье" устроил, что не раскушались бы.
Правительство должно быть абсолютно свободно. И особенно - от гнета печати. Разумеется, в то же время оно должно быть чрезвычайно строго к себе.
Но - по своему убеждению и своим принципам.
А то:
- Баян говорит.
- Григорий Спиридоныч желает.
- Амфитеатров из-под Везувия фыркает. Скажите, пожалуйста, какая "важность"? Как же им не фыркать, не желать и не говорить, когда есть чернильницы и их научили грамоте.
Не более я думал и о себе.
- Все это ерунда.
Это скромность. Именно что я писал "во всех направлениях" (постоянно искренне, т. е. об /1000 истины в каждом мнении мысли) - было в высшей степени прекрасно, как простое обозначение глубочайшего моего убеждения, что все это "вздор" и "никому не нужно": правительству же (в душе моей) строжайше запрещено это слушать.
И еще одна хитрость или дальновидность - и, м. б., это лучше всего объяснит, что я сам считаю в себе притворством. Передам это шутя, как иногда люблю шутить в себе. Эта шутка, действительно, мелькала у меня в уме:
- Какое сходство между "Henri IV" и "Розановым"?
- Полное.
Henri IV в один день служил лютеранскую и католическую обедню и за обеими крестился и наклонял голову. Но Шлоссер, но Чернышевский, не говоря о Добчинском-Бокле, все "химики и естествоиспытатели", все великие умы новой истории - согласно и без противоречий - дали хвалу Henri IV за то, что он принес в жертву устарелый религиозный интерес новому государственному интересу, тем самым, по Дрэперу, "перейдя из века Чувства в век Разума". Ну, хорошо. Так все хвалили?
Вот и поклонитесь все "Розанову" за то, что он, так сказать "расквасив" яйца разных курочек - гусиное, утиное, воробьиное - кадетское, черносотенное, революционное, - выпустил их "на одну сковородку", чтобы нельзя было больше разобрать "правого" и "левого", "черного" и "белого" - на том фоне, который по существу своему ложен и противен… И сделал это с восклицанием:
- Со мною Бог.
Никому бы это не удалось. Или удалось бы притворно и неудачно. "Удача" моя заключается в том, что я в самом деле не умею здесь различать "черного" и "белого", но не по глупости или наивности, а что там, "где ангелы реют", - в самом деле не видно, "что Гималаи, что Уральский хребет", где "Каспийское" и "Черное море"…
Даль. Бесконечная даль. Я же и сказал, что "весь ушел в мечту". Пусть это - мечта, т. е. призрак, "нет". Мне все равно. Я - вижу партии и не вижу их. Знаю, что - и ложны они и что - истинны. "Прокламации".
"Век Разума" (мещанская добродетель) опять переходит в героический и святой "Век Порыва": и как там на сгибе мелкий бес подсунул с насмешкой "Henri IV", который цинично, ради короны себе, на "золотую свою головку" - надсмеялся над верами, где страдали суровый Лютер и великий Григорий I (папа), - так послал Бог в этот другой сгиб человека, сердце которого так во всем перегорело, ум так истончился ("О понимании") в анализе, что для него "все политические истины перемешались и переплелись в ткань, о которой он вполне знает, что она провиденциально должна быть сожжена".
* * *
У нас нет совсем мечты своей родины.
И на голом месте выросла космополитическая мечтательность.
У греков есть она. Была у римлян. У евреев есть.
У француза - "chére France", у англичан - "старая Англия". У немцев - "наш старый Фриц".
Только у прошедшего русскую гимназию и университет - "проклятая Россия".
Как же удивляться, что всякий русский с 16-ти лет пристает к партии "ниспровержения государственного строя".
Щедрин смеялся над этим. "Девочка 16-ти лет задумала сокрушение государственного строя. Хи-хи-хи! Го-го-го!"
Но ведь Перовская почти 16-ти лет командовала 1-м марта. Да и сатирик отлично все это знал. - "Почитав у вас об отечестве, десятилетний полезет нá стену".
У нас слово "отечество" узнается одновременно со словом "проклятие".
Посмотрите названия журналов: "Тарантул", "Оса". Целое издательство - "Скорпион". Еще какое-то среднеазиатское насекомое (был журнал). "Шиповник".
И все "жалят" Россию. "Как бы и куда ей запустить яда".
Дивиться ли, что она взбесилась.
И вот простая "История русского нигилизма"
Жалит ее немец. Жалит ее еврей. Жалит армянин, литовец. Разворачивая челюсти, лезет с насмешкой хохол.
И в середине всех, распоясавшись, "сам русский" ступил сапожищем на лицо бабушки-Родины.
(за шашками с детьми).
* * *
Я учился в Костромской гимназии, и е 1-м классе мы учили: "Я человек хотя и маленький, но у меня 32 зуба и 24 ребра". Потом - позвонки.
Только доучившись до VI класса, я бы узнал, что "был Сусанин", какие-то стихи о котором мы (дома и на улице) распевали еще до поступления в гимназию:
…не видно ни зги!"
…вскричали враги.
И сердце замирало от восторга о Сусанине, умирающем среди поляков.
Но до VI-го класса (т. е. в Костроме) я не доучился. И очень многие гимназисты до IV-го класса не доходят: все они знают, что у человека "32 позвонка", и не знают, как Сусанин спас царскую семью.
Потом Симбирская гимназия (II и III классы) - и я не знал ничего о Симбирске, о Волге (только учили - "3600 верст", да и это в IV классе). Не знал, куда и как протекает прелестная местная речка, любимица горожан - Свияга.
Потом Нижегородская гимназия. Там мне ставили двойки по латыни, и я увлекался Боклем! Даже странно было бы сравнивать "Минина и Пожарского" с Боклем: Бокль был подобен "по гордости и славе" с Вавилоном, а те, свои князья, - скучные мещане "нашего закоулка".
Я до тошноты ненавидел "Минина и Пожарского", - и, собственно, за то, что они не написали никакой великой книги, вроде "Истории цивилизации в Англии".
Потом университет. "У них была реформация, а у нас нечесаный поп Аввакум". Там - римляне, у русских же - Чичиковы.
Как не взять бомбу; как не примкнуть к партии "ниспровержения существующего строя".
В основе просто:
Учась в Симбирске - ничего о Свияге, о городе, о родных (тамошних) поэтах - Аксаковых, Карамзине, Языкове; о Волге - там уже прекрасной и великой.
Учась в Костроме - не знал, что это имя - еще имя языческой богини; ничего - о Ипатьевском монастыре. О чудотворном образе (местной) Феодоровской Божией Матери - ничего.
Учась в Нижнем - ничего о "Новгороде низовые земли", о "Макарии, откуда ярмарка", об Унже (река) и ее староверах.
С 10-ти лет, как какое-то Небо и Вера и Религия:
"Я человек хотя и маленький, но у меня 24 ребра и 32 зуба" или, наоборот, черт бы их брал, черт бы их драл.
Да, еще: учили, что та кость, которая есть берцовая, и называется берцовою.
Представьте, как если бы годовалому ребенку вместо материнской груди давали, "для скорейшего ознакомления с географией", - кокосового молока, а девочке десяти лет надевали бы французские фижмы, тоже для ознакомления с французской промышленностью и художеством. "Моим детям нет еще одиннадцати лет, но они уже знают историю и географию".
И в 15 лет эти дети - мертвые старички.