Содержание:
От автора 1
Глава первая 1
Глава вторая 4
Глава третья 5
Глава четвертая 6
Глава пятая 8
Глава шестая 11
Глава седьмая 13
Глава восьмая 14
Глава девятая 16
Глава десятая 17
Глава одиннадцатая 19
Глава двенадцатая 21
Глава тринадцатая 23
Глава четырнадцатая 25
Глава пятнадцатая 27
Глава шестнадцатая 29
Глава семнадцатая 32
Глава восемнадцатая 34
Глава девятнадцатая 36
Глава двадцатая 38
Глава двадцать первая 41
Красавин Дмитрий
Микеланджело из Мологи
От автора
Один из главных героев романа - художник, который пытается спасти от затопления древний русский город Мологу.
Философская основа романа - борьба прекрасного и безобразного. Что есть красота? Сможет ли красота спасти человека, старинный город, Россию? Что есть человек? Свободная самоценная личность? Или нечто вторичное по отношению к некой возвышенной ценности (нация, государство...)?
В приложении к роману приведены копии подлинных документов тех лет.
В отдельном файле собраны фотографии города Мологи.
Памяти моей мамы, Красавиной (Филаткиной)
Веры Васильевны, посвящаю.
Красота спасет мир!
Да полноте, так ли это?
Если мир не умеет и не хочет замечать красоты,
то как она может его спасти?
Да пусть спасет вначале хотя бы одну страну!
Один город. Одного человека...
Красота спасет мир...
А жаждет ли мир спасения?
Глава первая
С Павлом Мироновичем Деволантовым я познакомился лет пятнадцать тому назад при весьма памятных для меня обстоятельствах. Я тогда работал инженером на одном из таллиннских заводов. Мизерной зарплаты едва хватало на то, чтобы сводить концы с концами, а мне хотелось каждый вечер ходить с девушкой в кафе, делать ей подарки, путешествовать летом в горах Крыма или Кавказа... В общем, классический диссонанс между желаниями и возможностями.
Помнится, в конце февраля 1985 года у меня родилась очередная idee fixe - купить Светлане (так звали мою девушку) ко дню ее рождения подарок золотое колечко с пятью маленькими бриллиантами, собранными в бутон. Идея, конечно, родилась не случайно. Как-то раз я показал Светлане доставшееся мне в наследство от отца кольцо. В отличие от продаваемых в магазинах колец оно не имело строгой формы круга. Его поверхность была неровной, с небольшими пологими ямочками, бугорками. В одном месте она слегка сплющивалась, плавно переходя в небольшую площадку. В центре площадки возвышался крупный изумруд, поддерживаемый пятью золотыми лепестками. Его блеск оттеняла рассыпанная по краям лепестков брильянтовая крошка. С внутренней стороны кольца можно было разглядеть полустертую временем гравировку: "Дочери Варваре 11. 08. 1912 г." Я не знал, кто такая Варвара. Не знал этого и отец. По словам отца, кольцо некогда принадлежало его матери. Вероятно, Варвара была ее какой-то близкой родственницей или старшей подругой. Светлане кольцо необычайно понравилось. Но я не мог его подарить ей, так как обещал отцу хранить кольцо у себя и потом передать сыну или дочери. Не мог я и оставить без внимания немую просьбу своей девушки. Вот тогда и возникла у меня идея подарить ей увиденное однажды на прилавке ювелирного магазина кольцо с настоящими маленькими бриллиантами. Магазинное кольцо не украшал изумруд, но зато бриллианты были чуть крупнее, а поверхность кольца более гладкой и блестящей. Я буквально грезил о том, как попрошу Светлану закрыть глаза, поднесу к губам ее тонкую, слегка влажную ладонь, поцелую пальцы и на один из них, пожалуй, на безымянный, надену кольцо. Она, конечно, сильно удивится, ахнет от изумления, потом... Потом закружится от радости, прильнет к моей груди...
Нет, я не в силах был вынести напора переполнявших меня чувств, и однажды, когда зашел разговор о том, где и как встречать ее день рождения, намекнул Свете, что приготовил в подарок самое настоящее маленькое чудо.
Ну и болтун же я был! Никакой материальной базы для столь многообещающих намеков у меня отродясь не было. Единственное, на что я рассчитывал - ожидаемые со дня на день квартальная премия и следующая за ней тринадцатая зарплата. Их суммарного размера вкупе со всеми имевшимися у меня на тот момент сбережениями должно было в точности хватить на приобретение кольца
Однако накануне заседания комиссии по премированию я умудрился рассориться с комсоргом завода из-за каких-то идиотских общественных нагрузок, впал у начальства в немилость и пролетел со своими радужными надеждами, как фанера над Парижем.
До дня рождения оставалось меньше недели. В отчаянной попытке спасти мечту, спасти зароненную мною в сердце любимой девушки веру в чудо, я уложил в чемодан почти весь свой наличный гардероб и пошел в комиссионку.
В комиссионке после непродолжительного перетряхивания моих сорочек, брюк и галстуков приемщица с сожалением констатировала, что не может принять ни одной из предлагаемых на реализацию вещей, так как отечественная одежда, поношенная и вышедшая из моды еще до момента ее запуска в производство, не пользуется у покупателей спросом.
- Приносите импортную аппаратуру, джинсы, дубленки, мохер...
Иллюзии рухнули. Впереди тупик. Положение безвыходное.
Я вышел со своим тяжелым, ободранным по углам чемоданом из комнаты приемщицы в торговый зал и медленно побрел к выходу. Наверное, на моем лице довольно явственно отражалась вся гамма обуревавших меня чувств.
Покупательница-старушка, оторвав взгляд от раскиданных для нее по прилавку пуховых платков, что-то прошамкала на ухо своей более моложавой подруге и несколько раз ткнула в мою сторону указательным пальцем. Какой-то малыш, с широко открытыми глазами, прекратив ковырять нос, но так и не опустив вниз руки, стремглав бросился к матери, ткнулся лицом в подол ее платья и заревел.
Я уже взялся за массивную бронзовую ручку входной двери, как вдруг стоявший до этого неподвижно за прилавком магазина старичок-продавец окликнул меня, молниеносно преодолел разделявшие нас несколько метров пустого пространства и, опустив жилистую ладонь на мое плечо, развернул лицом к себе. Секунду замешкавшись мы удивленно смотрели друг на друга. Потом он, не отрывая от меня взгляда, сделал шаг в сторону, нагнулся, поднял с постамента у витрины гипсовую фигуру какой-то полуобнаженной женщины с мечом в руках и ткнул этим "произведением искусства" в мою грудь:
- Держи. Ты парень сильный. Я переставлю постамент, а то наша воительница здесь совсем не смотрится.
Не дожидаясь моего согласия, он надавил коленом на чемодан так, что я вынужден был поставить его на пол. Гипсовая уродина тут же очутилась у меня в руках, а старик-комиссионщик начал передвигать по всему торговому залу из угла в угол ее громоздкий постамент.
- Здесь, пожалуй, она будет смотреться лучше, не так ли? - спрашивал он моего совета, с трудом водружая постамент на прилавке, слева от кассового аппарата.
- Нет, нет. Подожди! - тут же останавливал он меня на подступах к постаменту, - прилавок слишком хрупок для такой махины .
- Может здесь поставить? - обращался он через минуту за очередным советом, передвигая постамент ближе к продолговатой нише с женскими кофточками.
Помимо своей воли я оказался вовлеченным в процесс его творческих поисков и должен был что-то отвечать, что-то делать. Процесс затягивался, статуя изрядно оттянула мне руки, но я почему-то не догадывался просто поставить ее на пол, взять чемодан и выйти из магазина.
Подошло время обеденного перерыва. В торговом зале появилась уже знакомая мне приемщица, удивленно посмотрела на меня, торчащего около прилавка с гипсовой воительницей в руках, на то, как старик-продавец волочет к стойкам с шубами украшенный непристойными барельефами постамент. Но ничего нам не сказала, вежливо выпроводила задержавшихся сверх положенного времени покупателей на улицу, заперла за ними входную дверь и вновь удалилась в свою конуру.
Наконец место для постамента было найдено, я водрузил на него статую и собрался уходить.
- Нет, нет, - пресек мои намерения старичок и, переходя на Вы, пояснил: - Я должен непременно Вас отблагодарить за помощь и никуда не отпущу, покуда не отдегустируете рюмочку-другую одного исключительного по своему аромату коньяка. Когда-то давным-давно им восхищалась королева Великобритании!
Что делала королева в комиссионке? Ума не приложу. Но в тот день моя голова была забита другими мыслями, поэтому подобные вопросы в ней просто не могли возникнуть. Спешить было некуда. Я оставил набитый вещами чемодан стоять в торговом зале и машинально последовал за своим неожиданным благодетелем вглубь комиссионки.
Слева от примерочной кабинки мы протиснулись в какую-то чрезвычайно низкую и узкую дверь, затем миновали загроможденную ломаными шкафами, треснутыми зеркалами и всевозможной рухлядью лестничную площадку, спустились на несколько ступенек вниз и, наконец, оказались в просторной комнате с опирающимся на шестигранные колонны сводчатым потолком.
Продавец щелкнул выключателем. В неярком свете четырех одноламповых светильников я увидел большой конторский стол, приставленное сбоку от него кресло-качалку, пару перевернутых вверх ножками стульев и обтянутую потертым гобеленом тахту, поверх которой валялись смятые простыни, подушка и одеяло.
"Вероятно, старик-комиссионщик здесь иногда ночует", - подумал я, но вслух ничего не сказал.
- Извините за беспорядок, гостей не ожидал, - пояснил старичок.
Я молча пожал в ответ плечами: дескать, а я и не напрашивался.
- Вы пока походите тут, посмотрите, - предложил он мне, - я малость приберу в комнате и кое-что из съестного достану. Не знаю, как Вы, а я ужасно голоден.
Он прошел вперед, щелкнул еще одним выключателем, и я увидел справа от себя две нищи, по стенам которых было развешано множество картин. Обрамленные толстыми деревянными рамками, они подсвечивались снизу лампами накаливания и от того приобретали какую-то странную объемность - как будто смотришь не на расписанные красками куски холста, а в окна старого дома. Эффект был до того разительный, что приблизившись к нишам и рассматривая самое большое полотно с изображенными на нем излучиной реки и уходящими в даль заливными лугами с разноцветьем высоких, почти в рост человека, трав, мне на миг показалось, будто я слышу пение деревенских птиц и вдыхаю запах свежескошенного сена.
Взгляд скользнул к другой картине: над белизной широкой монастырской стены горели золотом купола церквей, чуть ниже, матово поблескивая в солнечных лучах, спускались к реке невысокие деревянные дома. Снова всюду зелень и снова синь воды, размывающая контуры отражений.
Я обратил внимание, что на обоих пейзажах кисть художника не копировала детали, а нарочито свободными мазками увлекала взгляд зрителя вглубь изображения. Следуя за ее движением, зритель как бы становился соучастником процесса творчества и, окунаясь в бесчисленные оттенки красок, внутренним взором видел не только результат творения - картину, но и красоту реального пейзажа, вдохновившего неизвестного мастера.
Торопясь увидеть как можно больше, я посмотрел на боковую стену ниши. Там висели три маленьких полотна. К рамке одного из них была прикреплена небольшая медная табличка с надписью "Иловна". На самом полотне масляными красками был изображен дворец или громадный помещичий дом в три этажа с классически удлиненными окнами, балкончиками по правому краю и в центре, балюстрадой, замысловатыми ажурными решетками... Строение было вытянуто вдоль берега реки, касаясь поверхности воды двумя симметричными лесенками. Легкие арочные мостики по его бокам, переброшенные над впадающими в русло реки каналами, являлись как бы продолжениями стен. Слегка изгибаясь по краям здания, они словно ладони охватывали чашу водоема, приближая ее к лицу-фасаду. Само строение, зелень возвышающихся по берегам каналов великанов-деревьев, просвечивающие сквозь кроны золоченые кресты православного храма вкупе с голубизной воды представляли собой нечто единое, нераздельное, изначально разом сотворенное. Но эта целостность не заглушала, а напротив, оттеняла, подчеркивала красоту каждой из составляющих ее частей. Нечто подобное я видел в Пушкине, под Ленинградом. Но там стоящий на берегу пруда царский дворец был немного дальше отодвинут от водоема и, несмотря на его изящество, казался несколько чужеродным по отношению к окружающей природе.
Следующая картина, висевшая чуть выше и правее, по технике исполнения, стилю и оформлению резко выпадала из просмотренного мною ряда полотен. Она вообще не была обрамлена. Ее края сливались с фактурой и цветом стен. С первого взгляда границ картины просто не возможно было заметить. От этого изображение воспринималось как часть внутреннего объема - будто через отверстие в стене видишь смежную комнату, в которую только что зашла ее владелица, девочка лет шестнадцати, села на высокий венецианский стул вполоборота к небольшому трюмо и вдруг увидела меня, зрителя. Ее щеки тронула легкая краска смущения, она старается его не показывать и от того еще больше краснеет. В восхищении от изящества линий ее тела я ощутил некоторое смешение чувств, тоже покраснел и вдруг ясно понял, что где-то совсем недавно уже встречался с ней. Где и когда? В баре? На дискотеке? В читальном зале? Я усиленно напрягал память, но увы, увы...
Пользуясь хорошо известным в психологии приемом - забыть, чтобы вспомнить - я переключил внимание на третью картину. На ней рамка была выполнена в виде широких наружных наличников, что создавало впечатление, будто зритель смотрит на изображение с улицы, через открытое окно внутрь помещения. На какой-то момент мне даже стало неловко - будто я, отодвинув краем ладони полупрозрачную тюль, мастерски нарисованную с левого края картины, украдкой подглядываю на чужую жизнь. Потребовалось некоторое усилиеволи, чтобы, справившись с волнением, более спокойно рассмотреть детали изображения. Моему взору открылась переполненная людьми большая гостиная комната. В центре комнаты, прижав ладони к сердцу, стоял коренастый мужчина средних лет. Расправив плечи и слегка откинув назад голову, он вдохновенно пел. Лицо мужчины так же, как и лицо женщины на предыдущей картине, показалось мне знакомым.
- Это Леонид Витальевич Собинов, - пояснил неслышно подошедший сзади старичок, - а аккомпанирует ему (видите, вон там, в левом углу сцены) Карсунский, муж Александры Витальевной, сестры Собинова. Леонид Витальевич в двадцатые годы часто приезжал к своей сестре в Мологу и всегда давал небольшие концерты для жителей города.
Я оторвал взгляд от картины и повернулся к старичку.
- Давайте познакомимся, - предложил он и протянул мне руку: - Павел Миронович Деволантов.
- Андрей Лийв, - ответил я, сжимая пальцами его широкую ладонь.
- Как? - переспросил он.
- Лийв Андрей, - повторил я и пояснил: - Я русский, но дед и бабушка по отцу эстонцы.
- Значит, если с одной стороны предки эстонцы, а с другой...
- Нет, - не совсем вежливо оборвал я арифметические вычисления своего нового знакомого. - Дважды два не всегда четыре - отец тоже русский. Просто его родители пропали в войну без вести, когда он был еще младенцем. Эстонская семья спасла моего отца от гибели, вырастила, воспитала, дала фамилию, но сам он русский.
- Понятно, - кивнул головой мой новый знакомый и, сделав широкий жест рукой, пригласил: - Прошу к столу!
Все еще находясь под впечатлением увиденных картин, я машинально сел на стоявший около стола невысокий деревянный стул с резной спинкой. Ни есть, ни пить мне не хотелось. Отдавая дань гостеприимству хозяина я пригубил капельку коньяка, которым восхищалась королева Великобритании, и задал тот вопрос, без ответа на который теперь просто не мог уйти из этого помещения:
- Скажите, а как звать ту молодую...
- Настя, - ответил Деволантов, почему-то сразу поняв, о ком я спрашиваю.
- Я недавно где-то встречал ее...
Павел Миронович улыбнулся. Как мне показалось, несколько загадочно. Потом, после небольшой паузы, покачал отрицательно головой:
- Это маловероятно. Я знал Настю еще до войны. Родом она из Мологи. Какое-то время жила в Москве. Сейчас, если ей удалось в войну выжить, она уже почтенная шестидесятилетняя дама и, конечно же, совсем не похожа на ту довоенную девчонку, которая улыбается с картины. Ну а Вам, как я полагаю, нет еще и тридцати?
- Двадцать четыре, - уточнил я.
Мы немного помолчали. Павел Миронович разлил по чашкам чай и предложил мне не стесняться - налегать на бутерброды. Я поблагодарил, сказал, что не хочу портить вкуса коньяка. Уверенность в том, что я где-то недавно видел подобные Настиным глаза, губы, не покидала меня. Может, они мне просто снились? А может, разгадка в том странном слове "Молога", которое Деволантов упомянул уже дважды за время нашего разговора. Судя по контексту, это было название какой-то обширной местности или довольно известного города. Там располагался тот богатый дом, в гостиной которого пел Собинов, там жила когда-то эта загадочная девочка, Настя. Должно быть, где-то рядом с Мологой находился и великолепный дворцово-парковый ансамбль "Иловна", не уступающий по красоте знаменитым московским или питерским ансамблям, и раскинувшийся вдоль берега широкой реки большой монастырь, и поразившие меня разноцветьем трав заливные луга. Спросить напрямую о том, где находится эта местность, я постеснялся и, допив из бокала последние капли французского коньяка, с видом знатока, как будто название было давно у меня на слуху, поинтересовался:
- А Вы давно последний раз бывали в Мологе?
- В Мологе?! - Павел Миронович настолько удивился моему вопросу, что поперхнулся чаем.
- Ну да, в Мологе. А что особенного я спросил?
- Да нет, ничего, - Павел Миронович поставил чашку на стол, внимательно посмотрел мне в глаза и слегка иронично, с налетом грусти по поводу моего невежества, заметил: - Видите ли, любезный, дома, скверы, храмы, улицы и площади древнего русского города Молога находятся на дне моря. К сожалению, я не аквалангист...
- А как же....
- А так. Мологу можно увидеть лишь на старых выцветших фотографиях и на этих вот, - Павел Миронович указал рукой в направлении ниш, - бесценных по своей исторической и культурной значимости картинах.