Рассказы про лешаго
а) Мы ходили в лесях. Пала погода, большая погода. Мы стрелили оленя, я к нему. Вижу батюшка стоит, оперся на ружье. Подхожу, смотрю, ни батюшки, ни оленя, видно так прикохло. Заводит темница и я маленько не толкую куда пойти. Хожу, рыцю: "Батюшка, батюшка". А погодища родилась великая. Вижу будто отец идет и со псом и зарыцал, будто свой отец. Тут, вижу, с островинки выстал отец и зарыцал, а другой то словно протаял, провалился.
б) Шли мы в лес, вижу стоит мужик большой, глаза светлые. "Ты, мужик, говорю когдашний?" – "А я говорит вчерашний". – "А какой ты говорю большой, коли вчерашний". – "А у меня сын годовой, а побольше тебя головой". Побаяли, побаяли, отец что-то смешное сказал. Он захлопал в долоши и побежал, засмеялся.
в) В лесях ходючи на всякую штуку попадешь. Он попужать то может. Ночью не всегда сразу к фатерке попадешь, идной раз верст на пять ошибешься. Иду я раз один зимником. Нет фатерки и нет. И тут сзади меня кто-то ка-ак побежит, да захлопает в ладоши. Я его матюгом, он и убежал. Боится матюга.
г) А то раз собрались у избушки. Он и начал собак пужать да рыть. Мы вышли из фатерки, да и зачали его матюгать… Идной раз и страшно: как это гугай то в лесу рыцит, и собака лесовая лает. Налетит это гугай к фатерке да на березу. Страшно.
д) Понесли хлеб в лес. А солнце уж село. Дяинька и рыцит: "Филип, Филип, иди ужинать!" А тут река, да ельник угрю-юмый! Из этого-то ельника выходит мужик высокий, глаза светлые, собачка на веревке. Пала дяинька на земь. А он то над ней свистит, да галит, да в долоши клещет. Пришел Филипп, а она чуть жива. Привел ее в избушку да и ну ругать, что после солнца рыцит.
е) Мой батюшка полесовал по путикам. А бор то све-етлый был! Видит мужик: идет впереди Василий с парнем. Батюшка и рыцит: "Василий, Василий, дожди меня". А они идут будто не слышат, сами с собой советуют и смеются. Он их догонят, а они все впереди. Перекрестился он и вспомнил, что праздник был Казанской Божией Матери. Это ему Бог показал, что в праздник нельзя полесовать.
ж) Девчонки ушли в лес по ягоды, да что-то долго домой не шли. А мать и сказала: "Черт вас не унесет, ягодницы". Девочки вышли на лядинку, вдруг он и показался со своими детками. Говорит им: "Пойдемте, девки, со мной". Они приняли его за деда и пошли вслед. И повел их лесом, где на плечи вздымет, где спустит. Они как молитву сотворили, а он им: "Девки, чего вы ебушитесь? Не ебушитесь!" И привел их в свой дом, к своим ребятам, человек восемь семейства. Ребята черные, худые, некрасивые.
В работниках у лесного
Набивается мужик в строк и некто его не берет. Говорит мужик: "Хоть-бы меня лесной взял". Не много время идет мужик с базара, а навстречу ему другой мужик: "Поряжаешься?" – Поряжаюсь. – И вспомнил, что говорил про лесного и сказал: "Погоди, я к попу схожу". Сходил мужик к попу, списал молитвенник, приходит наниматься. "Пойдем", говорит лесной, схватил мужика за крошки и потащил; тащил, тащил, у мужика колпачок слетел. "Стой, говорит мужик, у меня шапочка спала". – Мы убежали, говорит лесной, сто верст пока ты говорил. – Доносит лесной мужика до дому; легли спать. В полночь хлесть по стене батогом: "Айда на службу". Лесной отвечает: "Хорошо". Утром встали: "Пойдем на службу", говорит лесной мужику, и строшного с собой. Пошли, приходят к озеру. Глядят, из озера летят каменья по кулю: шурят их черти в лесных; лесные выдергивают громатныя елки из земли и хлещут ими по озеру. Воевали, воевали, черти одолевать стали. "Што ты, строшной, глядишь? Нас одолевают". Строшной выдернул из кормана молитвенник, стал махать им, а черти розсыпались, как дождь. "Хорош, молодец строшной, молодец, давай домой пойдем". Пошли домой, а хозяин строшным не нахвалится. – "Чего тебе нужно в награду?" – Ничего мне не надо, отправьте меня домой. – Дали строшному старого сивого мерина, наделили, сел строшной и поехал по указанной дороге. Доежжат до избы, привезал мерина ко столбу, сам входит в избу. Выходит мужик из избы, а у крыльца, у столба стоит седой-преседой старик. "Откуда ты, дедушка, взялса?" – Спасибо тебе, дитетко, это ты на мне приехал. Взят я был маленькой лесным, оборотил он меня в коня, и всю жизнь я у него пробыл. Пришол ты, отдал он меня тебе, вот и вывел ты меня, и сам ты вышол в Россею умереть. Спасибо, дитетко. – И пришли строшной и старик домой вместе.
Большая Лумпа
Лешой живет в лесах, живет в большой избе. Изба укрыта кожами, лешой ходит всегда в оболочке: в желтом зипуне, опоясан, в красной шапке, молодой, без бороды. Это скорее человек, живет лешней, ходит с собакой, женат, имеет детей. Рассказывают такую историю:
Идет мужичек по лесу и дошол до большого топучего болота, и видит: утонул в болоте большая лумпа (громадной, большой). И говорит большая лумпа: "Мужичек, иди к моей хозяйке и скажи: "небольшая-то-ли де лумпа на большом болоте со зверем (с сохатым) да с медведем утонул". Пошол мужик по указанной дороге. Приходит к большому дому, входит, сидит жена на лавке, спрашивает: "Зачем пришел, мужичек?" Он сказал, как велел ему лешой. Жена бросилась, отворила, и побежала, а потом приносит – она медведя, лешой зверя. Мужика за то угостили, а на прощанье отодрал от своего кафтана рукав. Дак мужик сшил из этого рукава кафтан до пять да колпаков.
В няньках у лешаго
В Неноксе жила старуха на веках, Савиха. Пошла она за ягодами и заблудилась. Пришол мужик: "Бабка, што плачешь?" – А заблудилась, дитятко, дом не знаю с которой стороны. – "Пойдем, я выведу на дорогу". Старуха и пошла. Шла, шла: "Што этта лес-от больше стал? Ты не дальше-ле меня ведешь?" Вывел на чисто место, дом стоит большой; старуха говорит: "Дедюшка, куды ты меня увел? Этта дом-то незнакомой?" – Пойдем, бабка, отдохнем, дак я тебя домой сведу. – Завел в избу, зыбка веснет. "На, жонка, я тебе няньку привел". Жонка у лешаго была русска, тоже уведена, уташшона. Старуха и стала жить, и обжилась; три года прожила и стоснулась. Жонка зажалела. "Ты так не уйдешь, от нас, а не ешь нашего хлеба, скажи, што не могу ись". Старуха и не стала; сутки и други и третьи не ест. Жонка мужа и заругала: "Каку ты эку няньку привел, не лешого не жрет и водичча не умет, отнеси ей домой". Лешой взял на плечи старуху, посадил да и потащил. Притащил, ко старухину двору бросил, весь костыченко прирвал, едва и старик узнал старуху. Вот она и рассказывала, что у лешаго жить хорошо, всего наносит, да только скушно: один дом, невесело.
Рассказы про лешаго
а) В Неноксы шол Петр Коковин по Солоному ручью, искать коня. Ему встретилса Павел Васильевич Непытаев с уздами, на солнце блестят. Павел Петру и говорит: "Куда пошол?" – Коня искать, натти не могу. – Павел и захохотал: "Ха, ха, коня не можот натти!" А на самом деле Павел Васильевич некуда не ходил.
б) На Кобелихах, за десять верст от Неноксы, на пожнях была изба. Покойник Иван Чудинов ходил рябов промышлять, и в избушку ночевать пришол. Когда ночь пристыгла (он ничего не боялса) его в этой избушке несколько раз за ноги к дверям сдернуло. Он поматерялса, поматерялса, да не вытерпел и ушол под зарод спать. Тут и ночь проспал.
в) Сюземский старик, Николай Кузьмин промышлял рыбу в Островастом озере и хотел в избе спать… Не дало, выжило: ходит, гремит по крыши. Выйдет Николай с трубой (с берестом с горящим), засветит; три раза выходил, потом все-таки не мог спать и под зарод спать ушол.
г) Из Куи о море, на Зимном берегу, лешой унес будто бы девушку в Зимну Золотицу, за тридцать верст. Ехал какой-то из Золотицы на оленях, она ревит, он ей взял и привез домой. Старухи замечают, скажет кто: "Уведи тя лешой!" И уведет.
д) За четыре версты от посаду (от Неноксы) у моря, на ямах (на реке) стоял карбас с солью. Павел Коковин караулил карбас. Кто-то по грязи идет, тяпаится: тяп, тяп, тяп. Павел его спросил: "Кто идет?" Тот молчит; он еще спросил, до трех раз. Тот все молчит; Павел и матюгнулся: "Кой кур идет, не откликаится?" Лешой пошол и захохотал: "Ха, ха, ха, кой кур идет не откликаится! Кой кур идет не откликаится!" Паша в каюту ускочил, одеялом закуталса, а голос тут все, как и есть.
Поп и леший
Поп сеял репу, хто-то испугал его кобылу, кобыла убежала и борону приломала. Поп побежал за кобылой и говорит: "Возьми лешой и репу всю! Кобыла убежала да и бороны жалко". Осенью репа выросла хорошая, поп пришол репу рвать, а лешой пришол и говорит: "Што ты, поп, ведь ты мне отдал репу-то. Я все лето воду носил, да поливал". – А я все лето молебны пел, да Бога просил. – А попадья и услышала. "О чем вы спорите?" Лешой и говорит: – Да, вот, отдал мне репу, а теперь обратно берет. – А попадья говорит: "Вот что я вам скажу: вы приежайте завтре на зверях, которой у которого зверя не узнат, того и репа". На завтре леший едет, только огорода хрестить. А поп говорит: "Ишь ты, лешой как на льви едет". А лешой на льви и ехал. "Ну, уж ты, поп, говорит лешой, не дал доехать, да и зверя узнал". А поп приехал на попадьи. Попадья волосы роспустила, сделала хвостом, а в ж… стеколко вставила, вперед ж… и идет, поп верхом сидит. Лешой пришол, смотрит и не можот узнать. Рогов нет, головы не видно, глаз один и рот вдоль. "Ну, поп, не знай какой зверь". Поп говорит: "Это зверь одноглазой". Лешой и говорит: "Ну, репа твоя".
Лешой
Я пошол полесовать, день был туманной (сонча не было). Межу тем нашол рябчиков стадо и учал их промышлять и промышлять не стало даватча, ружье не полетело. Я учал поматерно ругатча. День этот прошол, я нечего не попромышлял и вышол я к озеру своему в десять часов вечера, в потемках в глухих. И после эфтого быванья наклал папиросу, и пошол домой. Ну, отошол я от этого места, где курил, и мне целовеком показалось, заместо рябов. Он и спросил меня: "Каково промышлял?" А я ему ответил поматерно. "Когда ты сегодни не промышлял и вперед тебе промысла не будет", ответил он на мое слово. Он стал меня звать с собой. "Пойдем со мной, я видел рябов довольно". На эфтот конеч я ему опять ответил поматерно, да наконеч того взял, стрелил на испашку (через плечо свое назад). Он заграял, да и потерялса.
Лешовы родины
У лешого жонка с Руси была, обжилась, робенка принесла, надо бабка нажить. Лешой и побежал наживать. "Жонка с Руси, дак мне и бабку наживи руску", говорит жонка. Бабка по бабкам ходит, он и пришол к ей. "Бабка обабь". Ей и потащил и притащил к жонки, бабить. Бабка-то и говорит: "Дак из чего мыть-то?" – А наживу, найду посуды. – Полетел за ведром в тот дом откуда бабка, и взял подойник у снох, снохи не благословясь поставили. И притащил. Бабка смотрит, подойник будто ее. Она рубешок и зарубила. Она оммыла да и поставила посудину. "Обирай, куда знашь". Он и унес. Жонка и говорит: "Он тебя росщитывать будет, будет тебе дават серебро, ты все говори: "первой, первой, первой". Как скажешь "другой", он давать боле не будет". Он и стал ей росщитывать, она все говорит: "Первой, первой, первой". И девать стало некуда, и в корман наклала и за пазухи, он все дават. Тогда она и сказала: "другой", он и перестал давать. "Тащи меня домой теперь". Он и потащил старуху, дома и оставил. Старуха и посмотрела подойника, рубежок тут и есь. Она на снох и заругалась: "Ой вы, безпутни! Все делайте не благословясь, лешой подойник сносил свою жонку обмывать".
Лешой водил
Девка годов так тринадцати в Троицын день по Тамице шла по улицы, немножко до церквей не дошла и вдруг пропала. Нету и нету – догадались, што лешой увел. Начели молебны петь. Ей петь ден не было, каждой день по утру молебны служили. На шестой день старик один пошол огород городить версты за три, девка на его пожне цветочки рвет. Увидела старика и в сторону побежала. Он ее закликал: "Феня, Феня". А она прочь от его. Она пока через огороды выставала, он проворной старик, ей и захватил. Привел к матери – ничего некому не скажот, не допытаишься. Теперь жива, жонкой за мужиком одним.
За овцу
Вечеринку мы сидели у старика. Девицы складыню задумали сделать. А старик и пришепнул им живу овцю у суседа унести. Тут проворны девки были, зашли в хлев без огня, овце шапку наложили, штобы не блеяла и унесли к хозяину, он и освежил ей ноцью. Утром хозяйка встает, овец много было, все белы, одна черна, той и нету. А у ей муж в карты играл и вино пил, она на его и сказала: "Это ты ночью овцу увез, в карты проиграл?" – Нет, зернышком виноват (зерно носил продавал), а овцю не трогал. – Все мужика клеплет. Так и закончилось дело. На утро старик овцю и сварили. Сын у старика, годов деветнадцати, на утро у него удить пошол на море, где переметы стоят. Удил да был, все видели, да не в свою сторону, в Кянску сторону и пошол. На удьбе люди были, кричат: "Мишко Мишко, ты не туды идешь, там суха вода-та". Порыцяли, порыцяли, да и бросили, думают: так пошол. А Мишко так и потерялса. Его пошли искать, молебны служить, да так ничего не подействовало. О конец заговенья Филипова он потерялса, на весну самоедята приехали, одна самоедка его бралась искать в христовску ночь; в ту пору, когда под замок (с крестным ходом) идут, всякой покойной, всякой пропашшой к родительскому двору придет и повалитця ко крыльцу. (Нужно што бы через порог в это время три раза перешагнула девица или жонка в цвету, в кровях). Нехто не нашолса, побоялись: "сами себя вить уходим", побоялись. Да через петнадцать годов в Кянды один (с лешим то знаетця) говорит: "Я знаю Зотова, у лешого-то живет". Он жене своей скажот, а жена этта и запофаркиват, до родителей и дошло. Машка сбегат и попроведат в Кянды к мужику. Он и говорит: "Он живет от Кянды на полуволоке в стороне, в лесу, не видно фатеры, и у его четверо детей, борода большая уж. Тебе надь, дак я тебя свожу". – Я домой схожу, у отца спрошу, тогда с им. – Домой ушла, к мужу: "Пойдем сына смотреть: мужик находитця, знать где живет". Старик говорит: – Куда ты с има? (у его еще три сына). Пусть там живет в лесу, с лешовкой. – Так и оступился. В тот год Святой дождались, старик ушол в церковь, а старуха сидела дома. Когда пошли под замок (крутом церквы) в избы-то так и брякнуло. Обижалса, што не пошли его посмотреть.
Лешой увел
На другой день Троицы, в Духов день соку ись ходили парнишки, а петнадцети годов Тихон был. Драли, драли (сосны) ели, ели, домой запоходили, робята в одну сторону, а Тихон в другу, будто его брат привидился: "Пойдем, Тихонко, домой, робята не в ту сторону пошли". Шол, да шол за братом, да и потерялса, захохотал. А Тихон без ума, сам не знат, как в избушке в лесной очудилса. "И вижу, жонка да робята незнакомы, очумел я и засудил "Не знай как заблу-дилса?" Жонка ему и отвечат: – Нет, ты не заблудилса, а тебя лешой унес. – А жонка сама унесена. "Он когда придет, будет чествовать тебя едой, а ты не ешь". А Тихон и спросил: – А худо разве тебе жить то? – "А худо; так-то жить-то и нечего, да хто с огнем ходит не благословясь, да искрину уронит, дак лешому вера (охота) пожар сделать, он и заставлят роздувать. Тежело в то время, теперь я больше не роздуваю, робятишки (от лешаго и бабы) пособляют". Налетел сам-то лешой, ись заводят, да и его чоствоват, а Тихон и говорит: "Я сытой". И не сел. А жона и говорит лешому: "Што сам-то не садисся? – Я сытой, я, говорит, у женщин, котора молоко не благословесь выцидит, я все выпью; я напилса, сытой. Потом я хоркону в крынки-то, они полны и сделаются, поедят мою хорхоту. – Лешой улетит да прилетит, да жона говорит лешому: "Снеси, эку беду принес, хлеба не есь, отнеси, брось на старо место". Лешой жону и послушал, его схватил и потащил. Парень в избе был, все помнил, а тут все забыл. Да к морю, на Нульницкой наволок, его продольничихи увидели. Сколько дней не ел, ослабел, лежит в траве, не может пошевелиться. Его взяли и вывели в Тамицу.
Кушак
Девушка придумала кудесить против Крешшенья и положила себе кусочик на уголок, а другой кусочик на другой уголок, богосужоного чествовала. Не благословесь в сени сходила, двери не благословесь перезаперла, штобы лешому затти льзя. И села на уголок, стала и говорит: "Богосуженой мой, поди ужинать со мной". Села и глаза закрыла. Сени застукали, сапоги стукают, слышит – идет; в избу идет, зашол в избу, крекнул и прошол середка избы; видит: пиджак, кафтан норвецького сукна, кушак поперецьной шолковой. Он кушак отвезал сейчас от себя, да в переднем углу на спичу и повесил, и шапку снял на спичу и весит. Как шапку-то клал на спичу, девича и перекрестилась, глаза отворила, а уж негде некого и нет, а кушак-от осталса на спице, веснет. Девица высмотрела его всего, в сундук и убрала. А у мужика и кушак потерялса, она и помалчиват; кабы ей любой был, дак она бы сказала подружкам. Через сколько времени мужик посваталса, ей и не хотелось, а родители отдали, тогда она мужу кушакот и показала.
Леший водил
Близ города Олонца в Ильин день был я в гостях у соседа и угостились, возвращались с товарищем. Попросили перевести за реку в лодке. Нужно было идти три версты берегом до запани, где плотили бревна. Когда вышли из лодки, сели закурить на лужочке; когда я закурил, облокотился на руку и задремал. Вдруг меня толкает кто-то. Я открыл глаза, стоит олончан Нифантьев – кореляк, он же был наш подрядчик; говорит мне: "Нужно итить". Я встал и пошол за ним. Он уходит от реки в лес, я за ним вслед и товарищ за мной и кричит: "Не ладно идешь, Коротких". Я сказал что "Ладно". Он и вправду подумал, что ладно. Пробежали верст около двух. Я отстал от Нифантьева, сел закурил на колодину. Приходит товарищ, садится рядом, покурили он и говорит: "Ну, пойдем". Я спрашиваю: "А где же Нифантьев? – Нифантьев мальчишко на харчевой, а старик в городе (Олонце). – "Да ведь я же сейчас шол за ним". А товарищ мой никого не видал. Долго ходили по горам, по болотам, часов около пяти, вышли на дорогу близ Андрусовского монастыря, оттуда пришли в деревню Ильинское и там ночевали, а утром отправились.
На лешем в Питер
Лет петнадцеть назад два солдата деревни Анцифоровской Марьинской волости (Димитрий Ильин и Яков Филимонов) рубили в лесу бревна на Тельмозере, накануне крещенья. Не захотели идти домой, остались в лесной избушке ночевать. Когда легли спать, Филимонов начел росказывать Ильину о Петербурге. Ильин никогда не бывал в Петербурге. Ильин сказал: "Хоть раз бы побывать в Петербурге". Проснулись утром рано, захотели пить чай, Ильин и пошол с ведром и топором за водой на озеро. Когда он вышол на озеро, видит бежит пара лошадей в санях и с колокольчиком. Подъезжают ближе, а в санях едет бывший становой пристав Смирнов. Смирнов сказал: "Садись, Ильин, я провезу вас". Ильин сел, поехали и скоро очудились в Петербурге. Смирнов оставил Ильина на Неве и велел дожидаться, когда выйдет крестный ход. Ильин стоял и смотрел; когда кончилось освящение воды, подъежает опять Смирнов, спросил Ильина: "Не хочешь ли поесть?" Ильин не отказался. Тогда Смирнов подал ему французскую булку, тот не стал ее есть, а сунул в пазуху. Когда побежали к Тельмоозеру, Ильин вышол с извощика и зашол в избушку. Товарищ и спрашивает у него: "Где был?" – В Петербурге. – Тот стал смеяться. Тогда Ильин росказал, как росположен Петербург, а потом вынул из-за пазухи и показал французскую булку.