Но гдѣ его полкъ? Онъ не состоитъ военнымъ атташе. Но онъ занятъ, онъ не въ отпуску. Онъ служитъ. У него есть портфель съ бумагами, всегда закрытый на ключъ, и этотъ ключикъ онъ носитъ на тонкой цѣпочкѣ на груди. Его часто и даже ночью вызываютъ къ телефону и когда онъ говоритъ, онъ прикрываетъ дверь кабинета и говоритъ въ полголоса. Онъ получаетъ много газетъ и писемъ. Онъ получаетъ телеграммы и не любитъ, чтобы въ его отсутствiе она, его жена, ихъ распечатывала. Телеграммы служебныя и часто шифрованныя. Послѣ нихъ онъ бываетъ озабоченъ и какъ ни хорошо онъ скрываетъ свои чувства, она видитъ, что онъ обезпокоенъ. Это ее обижало. Можетъ быть потому, что она была Русской, и въ сердцѣ своемъ носила другое понятiе объ отношенiи мужа къ женѣ.
Утромъ они ѣздили верхомъ. Потомъ мужъ переодѣвался и уѣзжалъ иногда до самаго обѣда. Она играла на роялѣ. Въ четыре часа въ громадной столовой накрывали чайный столъ, наставляли пирожныя, варенья и конфеты. Кто нибудь приходилъ. Подруги по консерваторiи, игроки въ теннисъ. I1Iелъ пустой свѣтскiй разговоръ. Говорили о политическихъ новостяхъ, о паденiи рабочаго министерства въ Англiи, о планахъ Макдональда, о его высокомъ патрiотизмѣ. Ее это не интересовало. Тогда говорили о новыхъ фильмахъ, о постановкахъ въ театрѣ, о колонiальной выставкѣ. Это было ей болѣе по душѣ. Она полюбила колонiальную выставку и почти каждый день, когда была хорошая погода, по вечерамъ ѣздила съ мужемъ на нее. Ей тамъ казалось, что всѣ эти арабы, негры, аннамиты, китайцы знаютъ какую то другую жизнь и что эта ихъ жизнь полнѣе и счастливѣе жизни Парижанъ, толпящихся тамъ.
Однажды къ ней пришелъ въ ея чайные часы безупречно одѣтый русскiй князь. Онъ хорошо говорилъ по-англiйски. Онъ мило бесѣдовалъ съ ея гостями и, пересидѣвъ ихъ всѣхъ, сказалъ ей, что извѣстiе о гибели "Немезиды" - она и не слышала объ этомъ - невѣрно, что всѣ, гость подчеркнулъ слово всѣ, живы и здоровы и что все у нихъ идетъ хорошо. Тогда Ана поняла, о чемъ говоритъ этотъ милый застѣнчивый молодой человѣкъ. Она покраснѣла и горячо благодарила его за извѣстiе. Въ этотъ день она поняла, что есть на свѣтѣ люди, болѣе ей дорогiе, чѣмъ ея безупречный мужъ.
Вечеромъ, возвращаясь съ выставки, они мчались на автомобилѣ по горящимъ безчисленными огнями вывѣсокъ и рекламъ улицамъ Парижа. По троттуарамъ сплошной черной рѣкой текли люди. Ана смотрѣла на нихъ. Ей было скучно. Она жалѣла эту толпу. Что у нея, какiе интересы? Она думала о тѣхъ, кто теперь на таинственномъ островѣ ведетъ громадную патрiотическую работу для спасенiя Родины. Тамъ былъ ея отецъ, тамъ былъ этотъ старый человѣкъ, нравившiйся ей больше молодыхъ, кто разсказалъ ей ея прошлое и кто сказалъ ей, что будетъ день, когда она будетъ гордиться отцомъ, какъ ни одна дочь еще не гордилась.
"Да … Тамъ живые … Здѣсь вся эта суета … Здѣсь мертвые" …
Она косила глаза на мужа. Онъ во всемъ своемъ аристократическомъ великолѣпiи, всею своею банальною фигурою, точно соскочившею съ рекламы моднаго портного или съ афиши кинематографа, казался ей не настоящимъ, но тѣнью, сошедшею съ экрана. Тѣни города окружали ее.
Было страшно и до тошноты, до отвращенiя скучно.
XXVII
Ha колонiальной выставкѣ, на открытой сценѣ, гдѣ публика сидѣла подъ жидкими акацiями, Лаосскiя танцовщицы, оперно драматическая труппа изъ Кохинхины и балетъ изъ Камбоджи давали короткiя, принаровленныя для нетерпѣливой Европейской толпы, представленiя.
Холливели взяли первыя мѣста. Развязный молодой человѣкъ, французъ, провелъ ихъ къ глубокимъ мягкимъ кожанымъ кресламъ и усадилъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ сцены.
Открытая небольшая деревянная платформа, устланная коврами, сзади была драпирована шелковою занавѣсью, расшитою золотымъ узоромъ. Вправо отъ платформы, на низкихъ табуретахъ сѣли музыканты, для каждаго спектакля свои. Смугло желтые люди, серьезные, молчаливые, невозмутимые, молодые, густо и черноволосые и старые сѣдые, человѣкъ двѣнадцать, въ пестрыхъ розовыхъ, голубыхъ и зеленыхъ шелковыхъ шароварахъ и черныхъ курткахъ, прикрытыхъ европейскимй пиджаками, - было свѣжо и они непривычные къ Парижскому климату ежились, - разбирали инструменты, большiе длинные барабаны, ряды связанныхъ вмѣстѣ камышевыхъ флейточекъ и подобiе скрипокъ.
Они сейчасъ же и заиграли. Мѣрно билъ барабанъ, ему вторили флейты и однообразный мотивъ журчалъ усыпляюще, какъ горный ручей.
Ана внимательно слушала музыку. Она не казалась ей ни скверной, ни скучной. Она понимала ея своеобразную мелодiю и старалась своимъ Европейскимъ ухомъ запомнить ее. У нея въ рукахъ была афиша, гдѣ по-французски было разсказано то, что будутъ играть на сценѣ. Шла "Фаворитка короля". У самой занавѣси, посрединѣ эстрады, въ высокихъ креслахъ съ налокотниками и спинками, сѣли двѣ расшитыя въ золото и шелка женщины, одна постарше съ желтымъ лицомъ, другая молодая, нарумяненая и набѣленая, какъ кукла. Ана всматривалась въ нихъ. Онѣ изображали королевъ. Все время дѣйствiя онѣ просидѣли неподвижно, молодая пропѣла небольшую арiю, а между тѣмъ, Ана видѣла, что онѣ играли и что игра ихъ была тонка и серьезна. Она заключалась лишь въ перемѣнѣ выраженiя глазъ, въ легкомъ кивкѣ головою, то отрицательномъ, то положительномъ. У ихъ ногъ разыгрывалась драма. Король Нонъ-Тонъ былъ уличенъ въ связи съ дочерью своего перваго министра, и эти женщины, королевы, требовали, чтобы онъ приговорилъ свою возлюбленную къ смерти. Актриса, игравшая фаворитку короля, изнывала отъ страсти, отъ любви къ королю, отъ сознанiя своей вины и отъ пониманiя, что смерть для нея неизбѣжна. И Нонъ-Тонъ и его фаворитка пѣли по очереди, иногда въ сильныхъ мѣстахъ, вдругъ изъ за оркестра, поднимутъ головы сидящiя тамъ женщины и пропоютъ одну двѣ фразы, какъ бы утверждая то, что происходитъ между королемъ и его возлюбленной.
Жалобная пѣсня раскручивалась, какъ шелковый клубокъ, вилась, свивалась, терзала сердце и томила.
- Кошачiй концертъ какой то, - пробормоталъ Джемсъ.
Ана оглянула публику. Черезъ два мѣста отъ нея старикъ сладко спалъ въ удобномъ креслѣ. Публика смотрѣла снисходительно - равнодушно, какъ смотрятъ дѣтскiй театръ марiонетокъ въ скверѣ у Елисейскихъ полей. Для нея это была экзотическая Азiатчина, на которую можно было смотрѣть, какъ на что то дѣтское, наивное, но чѣмъ нельзя было серьезно увлекаться. Ана увлекалась пьесой. Она ей что то напоминала. Ана знала, что когда то, въ дни ея дѣтства, у нея была няня китаянка, что она даже была въ китайскомъ театрѣ, но не могли же далекiя, далекiя дѣтскiя воспоминанiя отразиться въ ея душѣ и запомниться? Но это было такъ. Китайскiй театръ ее увлекалъ, и она переживала и понимала игру артистовъ.
Маленькiя балерины изъ Камбоджи начали танцы. Ана смотрѣла на ихъ кошачьи движенiя, на ходьбу босыми ногами на всю ступню, на ихъ бѣло оливковыя толстыя икры и на умильную грацiю движенiя и изломъ рукъ въ прямой ладони. Онѣ ей нравились.
Жалобная пѣсня раскручивалась, какъ шелковый клубокъ. Вдругъ мистеръ Холливель легкимъ движенiемъ руки коснулся ея перчатки. Ана повернулась къ нему.
- He правда ли, милая моя Ана, въ этихъ танцахъ, въ этомъ пѣнiи, даже въ костюмахъ есть что то, что напоминаетъ мнѣ тѣхъ казаковъ, бѣдныхъ Русскихъ, кого мы слушали недавно въ ресторанѣ.
Ана вздрогнула. Она вспомнила пестрые шаравары изъ подъ черныхъ и цвѣтныхъ черкесокъ, танцы съ мягкими движенiями, удары въ ладони, ритмичное пѣнiе и вскрикиванiя, выкручиванiе ладони въ кисти при танцѣ, - дѣйствительно что то общее было. Но это что то было такое неуловимое, что можно было его отыскать и въ любомъ танцѣ. Она этого не замѣтила. Онъ подмѣтилъ. To, что онъ сказалъ, ей сдѣлало больно.
Они сейчасъ встали и пошли къ выходу. Индо китайская музыка разстраивала нервы мистеру Холливелю. Ана шла впереди, пробираясь черезъ толпу, наполнявшую выставку. Она низко опустила голову. Кровь бурно колотила ей въ виски. Ей хотѣлось скорѣе остаться одиой, наединѣ съ самою собой.
Всю дорогу они молчали. Дома Джемса ждали дѣла, и онъ заперся въ кабинетѣ. Ана переодѣлась въ домашнее удобное платье и сѣла въ будуарѣ съ книгой въ рукахъ. Она не читала. Она вновь и вновь переживала то, что было на выставкѣ. Этотъ примитивный китайскiй театръ, пѣнiе и музыка, - они журчали и переливались въ ея ушахъ и сейчасъ - и сравненiе мужа съ Русской музыкой и танцами неожиданно глубоко ее задѣвшее, почти оскорбившее были въ ея мысляхъ.
"Развѣ я Русская? … Я не помню Россiи … Я никогда въ ней и не была … Родилась въ Китаѣ, воспитывалась въ Англiи … И тѣмъ не менѣе, какъ смѣлъ онъ мнѣ это сказать!? … Онъ не подумалъ, что это можетъ быть мнѣ непрiятно … Нѣтъ, онъ никогда ничего на вѣтеръ, зря не скажетъ. Онъ хотѣлъ задѣть, или испытать меня … Онъ испыталъ … Какъ все это странно! … Можетъ быть, это влiянiе барышни, которая занимается со мною или результатъ тѣхъ волнующихъ разговоровъ, что я вела съ инженеромъ Долле, но я Русская … Это голосъ крови … Голосъ моего отца Петра Сергѣевича Ранцева и моей матери Валентины Петровны, но я Русская, Русская и этого не сотрете никакимъ воспитанiемъ" …
Ана подошла къ зеркалу, посмотрѣла на отраженiе прекрасной и тонкой, стройной своей фигуры и еще разъ уже громко сказала:
- Я - Русская …
Это сознанiе наполнило ея душу гордымъ восторгомъ.
XXVIII
Незамѣтно подошла Парижская зима. Въ холодномъ туманѣ рождался день безъ солнца и умиралъ за дождевою сѣткой. Какъ зеркало блистали, отражая огни автомобильныхъ фонарей и рекламы вывѣсокъ, черные асфальты улицъ, и самыя улицы казались рѣками съ застывшими водами.
Въ этой умирающей, плачущей природѣ шла небывало напряженная людская жизнь. Происходили ужасныя событiя. "Огонь поядающiй" коснулся людей, невидимая рука чертила на стѣнахъ домовъ среди огненныхъ рекламъ страшныя, сакраментальныя слова, предвѣщавшiя гибель. Газеты были полны необычайныхъ заголовковъ. Были взрывы, катастрофы, люди гибли массами тамъ, гдѣ казалось бы они были въ полной безопасности. Шли совѣщанiя, министры опять раскатывали по всѣмъ странамъ, Лига Нацiй непрерывно засѣдала. Мужъ Аны въ связи со всѣмъ этимъ былъ очень занятъ, озабоченъ и встревоженъ.
Ана ничего не замѣчала. Она все еще была ребенкомъ и жила растительною жизнью. Утреннiя прогулки изъ за погоды были сокращены. Скакать было нельзя: - Джемсъ берегъ свой костюмъ и не хотѣлъ быть забрызганнымъ грязью. Ѣздили шагомъ и рысью. Дорожки Булонскаго лѣса были мокры. Дома въ комнатахъ было такъ темно, что съ утра зажигали электричество.
У Аны оставалось одно удовольствiе: - она каталась на автомобилѣ, которымъ сама правила.
Она проѣхала благополучно черезъ площадь Этуаль и выѣхала на avenue Victor Hugo. У въѣзда на него остановился трамвай. Никто не выходилъ и никто не входилъ. Ана продолжала ѣхать. У панели стояло два полицейскихъ съ велосипедами. Они были въ большихъ темно-синихъ англiйскаго фасона фуражкахъ въ темно-синихъ курткахъ и съ револьверами на широкихъ черныхъ поясахъ. Одинъ изъ нихъ сдѣлалъ знакъ, чтобы Ана остановила машину. Ана повиновалась. Полицейскiй подошелъ къ ней.
У Аны быстро забилось сердце. Румянецъ покрылъ ея щеки.
- Почему мадамъ не остановила машину на остановкѣ трамвая?
- Потому что никто не входилъ и не выходилъ, - отвѣтила Ана. Она была увѣрена въ своей правотѣ.
- Все равно вы должны были остановить. Пожалуйте вашу карту. Гдѣ вы живете?
Ана достала изъ кожанаго кармана въ автомобилѣ документы и подала ихъ полицейскому. Онъ отмѣтилъ что-то въ своей книжкѣ.
- Можете ѣхать, мадамъ.
Ана пустила автомобиль. Шофферъ, сидѣвшiй рядомъ съ нею, сказалъ спокойно:
- Вамъ придется заплатить маленькiй штрафъ.
За дневнымъ чаемъ Ана разсказала о приключенiи - оно все еще волновало ее - своимъ подругамъ француженкамъ и англичанкамъ. Она не утаила отъ нихъ, что это ее разстроило. Надъ нею посмѣялись.
- Конечно, ажанъ былъ правъ. Вы кругомъ не правы. Да, это такiе пустяки. Съ нами это бываетъ по сто разъ въ годъ …
Для нея это не были пустяки. Можетъ быть, потому, что она была Русская, и ей тѣ пѣвицы и танцовщицы, кого она видѣла въ Лаосскомъ театрѣ на выставкѣ ближе, чѣмъ всѣ эти холодно, слишкомъ холодно вѣжливые полицейскiе агенты.
Разговоръ о ея "аксиданѣ"прекратился. Заговорили о томъ, что теперь всѣхъ такъ волновало. О борьбѣ съ коммунистами, шедшей во всемъ мiрѣ.
- Вамъ, мадамъ Холливель, теперь должно быть особенно интересно жить, - сказала молодая француженка. - Вы у самаго источника всего новаго.
Ана широко раскрытыми глазами посмотрѣла на говорившую. - "Почему", было въ ея взглядѣ.
- Ахъ, милая наша Ана еще такой ребенокъ, - сказала старая англичанка. - Я думаю, Ана, вамъ временами должно быть страшно за мужа.
Ана искренно ничего не понимала. Старая англичанка пояснила ей.
- Дорогой Джемсъ служитъ въ "Intelligence Service". Это всегда было опасно. Теперь это такая великая, полная самопожертвованiя служба.
Ана просила поясненiй. Старая англичанка снисходительно посмотрѣла на нее и сказала:
- Лучше спросите вашего мужа …
На другой день утромъ Ана собралась ѣхать къ портнихѣ. Въ закрытой шляпкѣ, - изъ-подъ нея видны были только низъ щекъ и подбородокъ, - въ дорогой шубкѣ, легко облегающей ея тонкое, стройное, тѣло, она подошла къ зеркалу. Ея Русская борзая слѣдовала за нею. Сѣрый мѣхъ красилъ лицо Аны. Черезъ плечо Ана посмотрѣла на себя.
"Да, очень хорошо. И собака такъ идетъ къ ея изящной и длинной фигурѣ. Она дополняетъ ее".
Ана погладила собаку. Она ждала мужа. Онъ долженъ былъ ѣхать съ нею.
"Intelligence Service" - думала Ана. - "Это на Downing Street въ Лондонѣ. Развѣдка обо всемъ, что дѣлается на бѣломъ свѣтѣ. Говорятъ … Много преступленiй …"
Вчера вечеромъ она сказала это мужу. Онъ сначала разсмѣялся.
- А гдѣ въ мiрѣ нѣтъ преступленiй? И что преступленiе, что нѣтъ, кто скажетъ?
- Господь Богъ, - тихо сказала Ана.
- Господь Богъ, - отвѣтилъ послѣ нѣкотораго раздумья Джемсъ. - Это очень хорошо тамъ … На небѣ … На землѣ?.. Боюсь, на землѣ нужны другiе прiемы.
- Преступленiя?..
- Можетъ быть, и то, что при извѣстномъ взглядѣ, люди сочтутъ за преступленiе. To, что выгодно … To, что нужно …
Онъ прервалъ разговоръ. Всю ночь онъ не спалъ и былъ очень задумчивъ. Утромъ онъ не ѣздилъ верхомъ. Ана ѣздила одна съ наѣздникомъ мадамъ Ленсманъ мистеромъ Томпсономъ. Почему-то вспоминала, какъ она ѣздила съ эльзасцемъ мосье Пьеромъ и какъ хорошо тотъ ѣздилъ и какъ почему-то былъ ей дорогъ и милъ.
Она еще разъ посмотрѣла на себя.
"Да, правда, очень хороша … Но развѣ это жизнь?.. Я хочу … я хочу … Я хочу жизни, а не прозябанiя … Я хочу подвига … Это вѣрно потому, что во мнѣ течетъ Русская кровь. Я хочу любви настоящей, какъ любила Анна Каренина, о которой мы теперь читаемъ съ маленькой и милой княжной.
"Эта княжна посвятила меня въ свою тайну. Она "сестра Братства Русской Правды". И я вотъ уже нѣсколько недѣль тоже сестра. Я даю деньги на ту работу, что ведутъ они … и мой отецъ … У меня … На мнѣ ихъ простой братскiй крестъ … Тутъ подвигъ, тамъ преступленiе. Тутъ говорятъ о спасенiи родины, тамъ о томъ, что выгодно … Выгодно?.. кому? …"
Ана гордо подняла голову.
- Я - Русская.
Дверь тихо раскрылась. Въ ея спальню безъ предварительнаго стука вошелъ ея мужъ. Она повернулась къ нему.
- Что тебѣ? - холодно и строго сказала она. Джемсъ былъ очень хорошъ. "Что и я хороша?.. He правда-ли?.. Что же ты ничего не скажешь?.. Ты видишь … И шубка, и шляпка, и собака … Все стиль … Я твоя … Твоя жена … Ну прижми меня къ себѣ …. Поцѣлуй, хоть разъ въ неурочное время. Восхитись. Сними твою холодную красивую маску", - говорили ея глаза.
Сложная игра ея чувствъ отражалась въ ея глазахъ. Джемсъ Холливель ничего этого не видѣлъ. Онъ былъ чѣмъ-то сильно занятъ и озабоченъ. Безпокойный пламень горѣлъ въ его суровыхъ стальныхъ глазахъ. Ана не замѣчала этого. Можетъ быть, она надѣялась побѣдить его своею красотою и съ безсознательнымъ, милымъ, дѣтскимъ кокетствомъ она сказала:
- Отчего ты не постучалъ?.. Я могла быть не одѣта.
- Я къ тебѣ … По дѣлу, - холодно и строго сказалъ Холливель.
- По дѣлу?.. Я слушаю.
- Я, откровенно говоря, не хотѣлъ путать тебя въ эту исторiю. Я понимаю, что у тебя могутъ быть свои чувства … Н-но … другихъ путей не вижу … Найти помимо тебя не удалось … Ты должна мнѣ помочь и какъ англичанка Англiи и какъ жена мужу.
- He говори такими загадками … Я ничего не понимаю, - сказала Ана. Ея глаза расширились отъ удивленiя. "Вотъ какъ", - думала она. - "To я была куклой, ребенкомъ, придаткомъ, и едва ли нужнымъ, къ таинственной жизни капитана Холливеля, имѣющаго секретный портфель съ ключикомъ на шеѣ … Теперь я понадобилась … Ему … И Англiи … He слишкомъ ли торжественно это звучитъ?.. У меня теперь тоже есть своя тайна. Русская княжна меня посвятила въ общество, у котораго есть такiе крестики. И тамъ написано: "Господи спаси Россiю" … Россiю … He Англiю … Посмотримъ" …
- Я слушаю.
- Тутъ неудобно говорить. Пойдемъ ко мнѣ въ кабинетъ.
Ана наклонила голову и покорно прошла въ рабочiй кабинетъ мужа, гдѣ на большомъ столѣ, среди груды газетъ и бумагъ, лежалъ таинственный портфель. Дверь въ прихожую была притворена, другую дверь въ столовую капитанъ Холливель плотно заперъ.
Холливель подошелъ къ столу и оперся рукою на портфель. Ана стала у двери въ прихожую.
- Ну-съ … Ана, я говорю серьезно … И я прошу тебя понять то, что я скажу тебѣ и отвѣтить мнѣ со всею серьезностью. Довольно ребячества.
Ана нагнула голову. Это движенiе могло обозначать и готовность слушать и согласiе отвѣтить на всѣ вопросы.
- Ана, пока событiя не выходили, такъ сказать, изъ Русскихъ рамокъ, не затрагивали мiровой политики - "Downing Street" могло молчать. Теперь это вышло за предѣлы Русскихъ интересовъ. И намъ приходится властно вмѣшаться въ это дѣло, Ибо оно затрагиваетъ интересы Англiи.
Мистеръ Холливель сдѣлалъ паузу. Онъ хотѣлъ, чтобы его жена сосредоточилась и поняла его. Лицо Аны стало серьезно. Что-то дѣтски молитвенное появилось на немъ.
- Въ Россiи большевики гибнутъ … Возможно, что власть отъ нихъ перейдетъ въ руки Русскаго нацiональнаго правительства … Возможно - къ Императору …
- Слава Богу!
- Ты не понимаешь, что говоришь, - съ жестокою рѣзкостью сказалъ Холливель.
- Нѣтъ, - воскликнула Ана. Она скрестила руки на груди. Ея глаза сiяли и горѣли внутренними огнями, въ голосѣ дрожали слезы. - Нѣтъ … Я все отлично понимаю. Будетъ Императоръ! He будетъ большевиковъ! Отлично понимаю. Это значитъ - прекратятся невѣроятныя, неисчислимыя страданiя Русскаго народа, и миллiоны рабовъ станутъ свободными. Это значитъ - прекратится неслыханное жестокое гоненiе на христiанъ и преслѣдованiе православной вѣры … He будетъ пытокъ… Разстрѣловъ невинныхъ … Совращенiя дѣтей … Всѣхъ этихъ ужасовъ, которые слишкомъ долго терпѣлъ цивилизованный мiръ.