- А другие, которые шли вместе с караваном, разве бессмертны? И очень глупо рисковать жизнью ради стихов, без которых вполне можно прожить.
- Однако, хаким, ты же не можешь без них!
- Без стихов?
- Да! - дерзко воскликнул Али.
Омар Хайям перемешивал указательным пальцем фисташки. Долго он это делал. Долго и молча.
- Может быть, молодой человек желает узнать что-либо о светилах? - наконец проговорил он. Нет. Он только поэт. Хаким все думал.
- Может, показать ему обсерваторию?
- Нет, он желает говорить только о стихах.
- Какой чудак! - сказал хаким. - Зови его. - "Ради стихов? - подумал хаким. - Ради стихов столько мучений на долгом пути? Какое это будет неисчислимое бедствие, если в один прекрасный день большинство человечества обратится в неистовых поэтов!"
И он встал навстречу гостю, пришедшему издалека. Молодой человек бросился к хакиму и с жаром поцеловал ему руку.
Омар Хайям усадил его, а кувшин шербета и кувшин вина.
- Я недостоин этого! - воскликнул молодой человек, порываясь встать. - Я не могу сидеть у правого плеча великого поэта!
- Сиди, сиди, - сказал хаким, удерживая поэта. - Мы сейчас разберемся во всем, и, ежели обнаружим здесь великого поэта, все будет по-твоему.
Молодой человек восхищенно глядел на хакима: ему не верилось, что он рядом, совсем рядом и что они дышат одним воздухом.
Хаким справился об имени поэта из Балха, и тот назвал себя: имя - Рустам, а по отцу - Зирак.
- Рустам эбнэ Зирак? - спросил Омар Хайям.
- Да, господин, именно так.
Хаким внимательно оглядел молодого человека и сказал:
- Мне кажется, что ты сошел со славных страниц великого Фирдоуси.
- Почему так кажется, господин? - смущенно произнес Рустам.
- А по всему... И рост, и молодость... И это имя твое... Что привело тебя сюда?
- Мы шли долгим и трудным путем, - сказал Рустам. - Глаза наши очень часто ничего не видели сквозь завесу желтой пыли, ветер срывал с головы шапки и уносил далеко. Однажды нам казалось, что буря заживо погребет весь караван. Это было между Балхом и Нишапуром. Отец сказал мне тогда: "Вот до чего довели тебя стихи".
- Стихи? - удивился Омар Хайям. - А при чем стихи, когда бушует буря? Или, может, я чего-то не улавливаю?
Молодой человек из Балха что-то хотел объяснить и вроде бы не мог.
- Стихи сочиняются в свободное время, - сказал хаким. - Но когда бушует буря, надо думать и бороться, а не стихи сочинять.
- О господин мой, ты не так меня понял, - сказал Рустам вдруг на арабском языке. Хаким поднял руку:
- Не утруждай себя, Рустам, я прекрасно понимаю и свой родной. Говори по-нашему...
-- Господин мой, дело в том, что я поэт и приехал сюда, в Исфахан, только чтобы повидать тебя и поговорить с тобой.
- О чем же?
- О стихах... О высокой поэзии.
- Ты, конечно, шутишь. Рустам. - Хаким взял многократно сложенный лист самаркандской бумаги и развернул. Он оказался картой, на которой изображены моря и реки, города и высокие горы великого царства.
Хаким указал на город Балх, а потом перевел взгляд на город Исфахан и в него тоже ткнул пальцем.
- Ты видишь? - спросил он. - Какое это расстояние? Сколько сот фарсангов, а?
- Много, - ответил Рустам.
- На караванной дороге встречаются не только оазисы, Рустам. Она полна ловушек: болезней, зверей, разбойников. Песок тоже убивает человека. Очень часто. Если купцы рискуют жизнью, они знают, что это стоит барыша, который сулит им опасное путешествие. А ты почему рисковал?
- Хотя бы для того, чтобы посмотреть свет, - сказал Рустам и покраснел. Хайям отпил вина.
- Это хорошо! - сказал он. - Твой ответ мне нравится. Ради этого можно и рискнуть. То, что увидел главами и пережил сердцем, стоит очень многого. Не так ли?
- Да, и я так думаю.
- И ты решил ради стихов посмотреть свет?
- Не совсем так, мой господин. Я решил поговорить с тобой.
- О стихах?
- Да.
- Почему именно со мной? Разве мало поэтов в Балхе?
Рустам отпил шербета и сказал, не скрывая своего удивления:
- Поэты в Балхе? Они есть, но разве кто-нибудь из них сравнится с тобой?
- При чем тут я? - раздраженно бросил Омар Хайям.
Рустам растерялся. Ему показалось, что этот Омар Хайям вовсе не тот Омар Хайям, к которому шел через опасные пустыни. Но ведь ошибки быть не может! Омар эбнэ Ибрахим? Омар Хайям - поэт? Омар Хайям - надим (Надим - образованный приближенный султана, шаха.) - постоянный собеседник его величества? Омар Хайям, работающий в обсерватории? В самом Исфахане? Или здесь две обсерватории и в обеих работают Омары Хайямы?
"Наверное, мне следует встать и уйти, - подумал Рустам. - Если я попал не к тому Омару Хайяму - величайшему поэту, - то, разумеется, следует как можно скорее покинуть обсерваторию и не морочить голову уважаемому хакиму..."
Рустам вскочил на ноги. Он вскочил так, будто собирался бежать, бежать без оглядки. Глаза его были расширены, пальцы на руках оттопырены, и необычная бледность на лице...
- Я прошел многие сотни фарсангов... - сказал он, запинаясь. - Я уже говорил, что на зубах моих был песок, а глаза слипались от желтой пыли. Скажи мне, о хаким, неужели я ошибся адресом?
- Кого ты искал, Рустам?
- Омара Хайяма.
- Он здесь, перед тобой.
- Но мне нужен поэт...
- Зачем?
- Чтобы поучиться у него мудрости...
- У поэта Омара Хайяма?
- Да, у него.
Рустам сложил руки на груди и насупился. И немного погодя, прочитал стихи. Нараспев. Выделяя рифмы, подчеркивая смысл их особым произношением важных, по его мнению, слов. Смысл стихов был точен, не допускал двух толкований. Это были стихи-четверостишия о том, как течет по земле, красивой земле, ручей. Он блестит, сверкает всеми цветами радуги, и звуки его чарующи. Но вот впереди расселина, и ручей пропадает, исчезает, словно его и не было на этом свете. Вот и все!
Хаким слушал, опустив голову. И, не подымая ее, спросил молодого поэта:
- Ну и что?
Молодой поэт прочитал еще одно четверостишие. В нем говорилось о кувшине, простом кувшине из глины. Что, казалось бы, в этом особенного? Но вот поэт, написавший эти рубаи, увидел в нем, в простом кувшине, нечто, а именно: ручки у кувшина - это руки красавицы, а сам кувшин - из сердца ее. Иными словами, красавица после смерти превратилась в прах, а из того праха гончар смастерил кувшин.
Прочитав рубаи с большим подъемом, поэт из Балха ждал, что же скажет этот непонятный Омар Хайям в образе хакима.
А хаким неожиданно встал, взял за плечи молодого человека и повел его наверх, на крышу обсерватории, Они подымались по крутой винтообразной лестнице, освещенной светом, который лился из небольших стрельчатых окон.
Они ступили на крышу словно бы в новый мир: вокруг, насколько хватал глаз, простирался огромный город. Над множеством домов колыхались неверные столбы дыма, откуда-то из-за реки доносились голоса уличных торговцев и переливчатые звуки верблюжьих колокольчиков. Река Заендерунд - благодетельница крестьян шумела на перекатах, и ее блеклый изумрудный цвет по особенному сверкал на солнце Исфахана.
А вверху бездонный и бескрайний шатер неба. Он густого бирюзового цвета и, похоже, твердый, как эмаль. И даже жаркое солнце не способно лишить его яркости, голубизны.
После прохлады и полусумеречного освещения на крыше оказалось нестерпимо жарко и ослепительно бело. И весь мир оказался таким необозримым и таким поразительным, что едва ли хватило бы слов у молодого поэта, чтобы выразить всю его красоту...
Хаким подвел гостя к большой шаровидной астролябии. Снял с нее чехол, и астролябия вспыхнула подобно солнцу - до такой степени была она начищена. Ярко-желтая медь слепила глаза.
- Я и мои товарищи, - начал хаким, - каждую ночь проводим здесь по-нескольку часов. И наш глаз направлен в самую глубину небесной сферы. Мы следим за плывущими созвездиями, мы шагаем по Млечному Пути, мы наблюдаем Луну. И потом снова возвращаемся на нашу Землю и снова окунаемся в различные работы и дела. Учти, Рустам, мы это делаем каждую ночь. Ты меня понял?
- Нет, - чистосердечно признался пылкий Рустам. Хаким немножко удивился. Однако ему пришелся по душе ответ поэта из Балха. Нет ничего хуже, когда тебя не поняли, а в угоду тебе говорят "да". Хаким сказал про себя, что надо бы объяснять более вразумительно таким молодым людям, как Рустам, ибо у них самомнение преобладает над действительными знаниями. Наверное, это недостаток молодости, наверное, и сам он, хаким, таким же был в молодости...
- Я понял вот что, - сказал Рустам, - что ты, досточтимый хаким, что ты и твои друзья работаете очень много. И часто - не смыкая по ночам глаз. Но какое это имеет отношение к поэзии?
- Прямое, - жестко произнес хаким.
Рустам, очевидно, не совсем улавливал эту связь: непонимание было написано на лице его слишком явно.
- Молодой человек, - сказал хаким, - я каждую ночь наблюдаю ход небесных светил. И прихожу к одному выводу: сколь необъятен мир, сколь он широк и высох. И подчас я кажусь себе песчинкой, безмозглым дитятей перед величием небесной сферы и всем тем, что сотворено руками аллаха - всевышнего и милосердного. Я замираю в те минуты и часы, я делаюсь как бы другим человеком, который с трудом представляет себе все величие вселенной. И в самом деле, что мы перед нею? Безграничность вселенной, ее извечное существование заставляют меня задуматься о самом себе и смысле моей жизни, а также о жизни моих друзей и врагов...
Рустам стоял перед хакимом, слушал внимательно его речи и гадал: "Тот ли это Омар Хайям или не тот? Этот ли написал чудесные рубаи, дошедшие до Балха, или другой, которого еще предстоит разыскать?" Рустам гадал, и сомнениям его, казалось, не будет конца...
- Я говорил сейчас о небесной сфере, - продолжал хаким, - но ведь то же самое можно и должно сказать обо всех науках... Например, читал ли ты великого Ибн Сину?
- Я знаю его стихи, - сказал Рустам.
- А его философские и медицинские книги?
- Нет, не читал.
- А что ты знаешь о господине Бируни?
- Бируни? - спросил Рустам. - Это поэт?
- Нет, великий астроном.
Молодой человек из Балха покраснел.
- Рустам, я назвал всего два имени - два великих светила человеческого разума. А ты их не знаешь... К чему я веду речь? К тому, чтобы привлечь твое внимание к более серьезным вещам, нежели двустишия и четверостишия. Ты понял меня? Рустам кивнул.
- Это уже хорошо. Рустам. Что такое поэт? Рустам ждал, что хаким сам объяснит.
- Я спрашиваю: что такое поэт? Рустам неуверенно начал:
- Человек, слагающий стихи...
- Неверно! - хаким чуть не вскрикнул при этом. Казалось, он произнес это слово не только для Рустама, но и для всего Исфахана. - У нас, в Исфахане, слагающих стихи больше, чем полагается. Каждый считает себя вправе поболтать пару раз стихами. На досуге, после плотного обеда, немало любителей почитать собственные стихи. Но я говорю не о них! Я говорю о настоящих поэтах. Ты меня понял?
Рустам кивнул еще раз.
- Прекрасно! - воодушевился хаким. - Это мне уже нравится. Я люблю, когда начинают понимать простые вещи. Это не так уж легко, как кажется. А тебе, Рустам, мой молодой друг, пора понять еще одну истину:
поэт - это, прежде всего мудрец. Поэт - прежде всего человек опытный в делах житейских и науке. Поэт - человек дела, и, будучи таковым, он слагает стихи не ради собственного удовольствия, а в поучение людям. Поэт пишет стихи - поэт учит людей. Не прямо, а косвенно. Не как имам (Имам - мусульманский священнослужитель), разбирающий с чужих слов главы корана, а как мудрец, сам постигающий тайны мироздания и увлекающий других за собой. Молодость хороша. Но хороша она по одной причине: молодость может выбирать дорогу, она вся перед нею. Но, прежде всего надо набраться ума и знаний. Это в первую очередь относится к поэту. Вот почему я показал тебе эту крышу и этот замысловатый прибор, именуемый астролябией. Тебе это ясно?
И Рустам почтительно произнес:
- О хаким, разреши задать тебе вопрос?
-Задай.
-Тот ли ты поэт, которого я ищу, или не тот?
-Я не знаю, кого ты ищешь.
-Омара Хайяма.
-Да, я и есть Омар Хайям. - Хаким подошел к астролябии и повернул алиаду кверху, просто так, в глубоком раздумии. После недолгого молчания сказал: - Но я должен разочаровать тебя: я астроном и математик.
-А стихи? - с отчаянием спросил Рустам. - Стихи, которые я читал? Разве они не твои?
Хаким ответил уклончиво:
-Что ж с того?
-Значит, ты и есть великий поэт?! - воскликнул молодой человек.
Хаким обнял Рустама, заглянул ему в глаза, такие доверчивые, и сказал:
-Рустам, если ты хочешь быть поэтом, послушайся меня: учись наукам, особенно математике и философии. Без них поэт не поэт.
-Ну а ты, а ты? - нетерпеливо вопрошал Рустам. - Разве ты не тот, кого я ищу?
И на этот раз уклонился хаким от прямого ответа.
-Поэта судит только время, - сказал он. - Только оно присваивает ему это великое имя. Только время покажет, кто поэт, а кто простой стихоплет.
10.
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
О МЕДЖНУНЕ, КОТОРЫЙ В КРУГУ
СВОИХ ДРУЗЕЙ
Али эбнэ Хасан у самой границы пустыни. Дом его стоит на зеленой полянке, питаемой прохладной Заендерунда, а через десять шагов отсюда начинается желтый песок. На таком песке ничего не растет. И это понятно: попробуй посеять что-нибудь на подогретой жаровне!
Высокая глиняная стена прочно отгораживает двор Али от прочего мира. Узкая и низенькая железная дверь ведет к дому. Дом не очень плохой и не очень хороший: обычное жилище купца с достатком ниже среднего.
Однако сам Али эбнэ Хасан не простой купец, все помыслы которого направлены на приумножение богатства. Так мог бы утверждать только тот, кто вовсе не знает Али или же судит о человеке по случайной и кратковременной встрече с ним.
Али под пятьдесят. Высок и жилист. Такой чернявый, с пронизывающим собеседника насквозь взглядом. Родился он в Ширазе, постоянно живет в Исфахане, где у него две лавки: недалеко от мечети и на базаре. Есть лавка и в Ширазе. Али торгует изделиями из серебра и коврами. Покупает ковры Али у кочевников на юге, за Ширазом. Но поскольку умен не только Али, у него много соперников в этом торговом деле.
Три жены у Али эбнэ Хасана. Аллах послал ему восемь детей. Из них только трое наследники. Остальные - красивые девочки, похожие на красивых матерей... Али эбнэ Хасан превыше всего ставил женскую красоту и добродетель, и судьба послала ему жен по сердцу и вкусу его.
Под холодной купеческой наружностью Али таилась душа политика. Да, да, политика, человека, для которого хлеб сам по себе значит еще не все. Политика его была связана с религией. Поскольку никто не призывал его к активной деятельности - государственной, разумеется, - он сам нашел поле для такой деятельности.
Да будет известно вам, что Али эбнэ Хасан был шиит (Шиизм - одно из главных направлений в мусульманской религии.), то есть принадлежал к религиозной секте шиитов, которая родилась, как говорят, где-то в Аравии, а может, еще дальше. А когда именно родилась - мало кто помнит. У слабого, говорят, большая амбиция. У слабого, говорят, больше самолюбия, и слабый, говорят, обидчив и честолюбив сверх всякой меры. Скажем прямо: Али эбнэ Хасан был именно таков. Он сердился на себя и на весь мир оттого, что мало что значит в этой великой стране и ум его и религия остаются как бы за бортом плывущего государственного корабля.
У него были друзья и единомышленники. А у кого их нет? Но Али эбнэ Хасан выбирал друзей самолично и допускал их к себе только после долгого и изнурительного испытания. Если бы его величество знал, что творится в доме этого купца, он прислал бы своих воинов, и те в мгновение ока стерли бы с лица земли и высокие глиняные стены, и дом, который среди них. И поляну выжгли бы огнем, и пепел шевелился бы на земле - серый, мертвенно-бледный. То же самое стряслось бы, если бы сообщили обо всем этом главному визирю.
Однако, справедливости ради, следует сказать, что Али эбнэ Хасан не был самым ярым из шиитов. Находились куда более горячие головы. Например, Хусейн-меджнун. Они, как голодные азиатские тигры, жаждали крови, насилия. Кровь при этом имелась в виду чужая, насилие - над другими, над этими проклятыми суннитами (Суннизм - основное, ортодоксальное направление ислама.), которые букву священного корана ставили выше мысли о справедливости. Слушая речи тех, кто посещал дом Али эбнэ Хасана, сведущие люди сказали бы, что немало среди них и неких исмаилитов (Исмаилиты - члены секты, выделившейся из шиитов.), которые во сто крат злее обыкновенных шиитов.
Этот Хусейн, будучи бешеным меджнуном, был также и шиитом бешеным. Иными словами, одним из тех исмаилитов, которые считали, что только реки крови могут избавить правоверных от пут, коими опутали их власть имущие сунниты, позабывшие или умышленно искажавшие истинный смысл священной книги. Хусейн не скрывал от своих друзей, что давно точит нож и пустит его в ход, как только представится подходящий случай.
Вот и сейчас, с закатом солнца, он явился сюда по проторенной дороге, и Али эбнэ Хасан и его гости сразу почувствовали, что Хусейн до крайности раздражен.
- Я убью его, - сказал Хусейн, как только переступил порог дома. Хозяин и гости вовсе не удивились этому: они были согласны, что кого-то следует убить. Но кого?
Али восседал в углу на пестрой подушке. Гости, поджав ноги, занимали места по левую его руку.
Зеленщик Джафар жевал кусок тонкого хлебца и мрачно посапывал. Он был толст. Он был не очень опрятен, и пот лил по упругим его щекам. Он прищурил глаза и сказал, что знает, кого следует убить. Если угодно, напишет имя негодяя на бумаге, и тогда можно будет проверить - ошибся или точно угадал. Его друг по имени Бакр - мясник, специалист по потрохам - весьма заинтересовался заявлением Хусейна. Да, разумеется, надо убивать, и к тому же незамедлительно.
Зейналабедин-ассенизатор и старый Али-пекарь - люди степенные и зрелые Они прежде подумают, а потом уж скажут, что следует делать: убивать или миловать. Зейналабедин эбнэ Хусейн, собственно, не был ассенизатором в прямом смысле этого слова. Он возглавлял славный цех неких оборванцев, спавших днем и приводивших в порядок отхожие места по ночам. Это был уважаемый человек, и под началом его орудовала скорее банда разбойников, нежели ассенизаторов. Если бы главный визирь догадывался, кто это шарит по ночам в непотребных углах, наверняка постарался бы попристальнее приглядеться к исфаханским золотарям...
- Кого же ты решил убить, Хусейн? - спросил Али эбнэ Хасан. Он говорил шепеляво, но довольно четко, старательно выговаривая слова.
- Сам знаю кого, - глухо произнес Хусейн. - Этого еще мало, - заметил хозяин.
- Да, это так, - подтвердил Али-ассенизатор.